Чтение 19–й страницы книги ~Ключ от бездны~

говорить первое, что в голову придет.

- Ну, хорошо, - вздыхает Люба.

- Хозяйка судит! - крикнула Жанна. - Можете говорить!

Дед Григорий снова бухается в землю лбом.

- Пощади, матушка, свет родной, дозволь шапку покинуть, что в гробу надели,
а то черви в ней живут, голову едят!

- Дозволяю, - осторожно говорит Люба.

- Доброта небесная! - взвывает дед Григорий. - Вечная слава! - он срывает
шапку с головы и принимается, вскочив, неистово топтать ее ногами.

Саша Коньков выступает из толпы и молча опускается перед Любой на колени,
глядя в землю.

- Дозволь жениться, хозяйка. На Анне Мотыгиной. Она нездешняя, с соседнего
кладбища пришла.

- Женись, - разрешает Люба.

- Вечная слава, - стонет, разгребает пальцами землю, Коньков.

- И мальчика вон того усынови, - сама поражаясь своей находчивости,
добавляет Люба и показывает в сторону Кости. - У него лица нет, думай, что
он на тебя похож.

Зинаида Ивановна рушится перед Любой наземь, как бревно.

- Дозволь отойти, хозяйка, на воле упырить. А то бабка со свету сживет.

- Чего дозволить?

- Упырить, где придется. Кровушку сосать.

- Дозволяю, - со вздохом разрешает Люба. - Но людей не трожь. У свиней соси
или у овец там.

- Хоть у хворых дозволь, свет родимый, - тихо скулит Зинаида. - Человечьей
кровушки краше нету!

- Нет, - непреклонно отрезает Люба.

Жанна хватает скулящую бабу за плечи и отталкивает прочь.

- Сказано тебе: не бывать тому! И ступай себе!

- Слава вечная, слава вечная, - торопливо заводится кланяться Зинаида
Ивановна. - Небо наше безоблачное!

- Она ж, гадина, всех свиней поест! - каркает с места Евдокия Карповна. -
Нет в ней теперь жалости, а рассудка еще при житии не было!

- А ты молчи, старуха! - сурово велит ей Люба, потому что не хочет
затягивать делопроизводство.

Валентина Горлова просто садится на землю и глядит на Любу преданно, как
собака, молитвенно сложим руки у горла.

- Позволения прошу, - тихим, задушевным голосом произносит она. - На службе
Божьей присутствовать. Только в вечерние часы, в уголку темном, тихо, как
мышь, сидеть и слушать.

- Можно, - говорит Люба.

- Слава вечная! - прижимает лицо к земле Валентина. - А тогда сторожа
церковного Кирилла Петровича и дьяка беспутного Анисима, и певчих теток
Алефтину Никаноровну и Глафиру Сергеевну вместе с уборщицей храма
Маргаритой Евстаховой поразить надобно светом черным до полной слепоты,
кровавых соплей, выпадения кишок и глубокого душевного убожества, а то они
меня обижали, от храма гнали метлами и шестом из ограды, а дьяк Анисим,
напившись, анафему наложил, отчего до сих пор трясуся вся и что-то белое
над головою вижу.

- Вот сволочь! - ахает Жанна.

Люба растерянно смотрит на Наташу.

- Да поразит их всех светом черным, - шепчет Наташа, для примера раскрывая
ладонь, на которой ничего нет.

- Да поразит их всех светом черным, - повторяет Люба, тоже раскрывая ладонь
и блеснув кольцом на пальце. Прямо из середины ее руки выходит маленькое
черное пламя и сразу гаснет.

- Слава вечная! - набожно восклицает Валентина Горлова и размашисто
крестится.

Алексей Яковлевич становится на колени загодя и уже на них подползает к
Любе, сочась скупой старческой слезой.

- Жизнь прожил, внучка, войну прошел, дозволь, милая, сына родного прибить
и ордена с медалями, кровью заслуженные, обратно забрать! А то продаст,
сволочь, нумизматам!

Люба задумалась.

- Можно я скажу? - спрашивает Жанна. Люба кивает. - Пока награды твои,
дедушка, у сына - ты их не трожь, пусть имя твое вспоминают, а как продаст
он их кому, так на того порчу напустить позволено, гниль в тело, а после
того придешь к нему и скажешь: мне - ордена, тебе - гниль вон. Будет так? -
спрашивает она Любу.

- Пусть, - соглашается Люба.

- Ты - торжество наше! - кланяется Алексей Яковлевич.

Из толпы выбивается девушка с длинными рыжими волосами и выступающими
вперед, как у зайца, верхними зубами. Она с размаху ударяется худыми
коленями в землю.

- Старик, тот, что триста лет лежит, послал, - выдыхает она. - Девчонку
унять просит, Раечку, чтоб ножками столько не топала, а то носится между
могилами, что курица, а старику от того покоя нет и досада.

- Ребенок ведь, - пожимает плечами Люба, поглядев на Раечку. - Что ей
втолкуешь?

- Старик говорит - головку ей разбить, чтоб не бегала. За ножки - и об
памятник каменный, головкой, - девушка кивает и улыбается простоте такого
решения.

- Нет, пусть себе бегает, - отвечает Люба. - Ее дело молодое.

- Слава вечная, - покорно склоняется девушка. - Слава вечная.

- Все! - решает Люба. - Довольно. Устала я от вас.

Мертвецы зашевелились. Слышится неясный шепчущий ропот.

- Наместника, - только и может разобрать Люба. - Наместника.

- Назначь им наместника, - говорит Жанна. - Могильного старосту.

- Я не знаю кого.

- А вон его хоть, - Жанна указывает на деда Григория. - Бойкий старик, и за
дело общее переживает.

- Хорошо.

- Ты, старик! - окликает деда Григория Жанна. - Ты назначен могильным
старостой!

- Слава вечная! - воют покойники, опускаясь на землю. - Ночь просветленная!

Только одна какая-то старуха остается стоять, согнувшись, правда, в три
погибели.

- Куда этого старостой, он же дурень полный! - сипит старуха. - Соседка я
его, жисть рядом с ним прожила и большего дурака не видела! Помилуй,
матушка!

Прочие покойники умолкают, припав к земле. Люба ощущает их единый, животных
страх. Она смотрит на Жанну, та зло поджимает губы и отрицательно качает
головой. Рука Любы сжимается, и старуху у каменного креста сметает вихрь
темного пламени, разрывая ее гнилое тело на бешено выедаемые разложением
части, которые обваливаются в листву.

- Гнилая молния, черный огнь, всесжигающий! - слышится в толпе суеверный
шепот, прерываемый всхлипываниями и дрожащим молитвами.

- Слава вечная! - рявкает дед Григорий. И все подхватывают за ним, даже
маленькая Раечка кланяется, тычась лбом в опавшую листву, и тонким голосом
причитает: - Слава вечная! Слава вечная!

Вдруг ликование умолкает, и Любины подданные бесшумно растворяются,
попрятавшись, словно развеянные осенним ветром, тем, навевающим грусть, что
щербит по утрам брошенные посреди дорог лужи. На кладбищенской аллее
появляются люди - несколько мужчин и женщина. На мужчинах похожие стеганные
куртки темных цветов и сапоги, а женщина в осеннем пальто. Как раз, когда
они выходят на аллею, сквозь листву пробиваются первые лучи солнца.

- Что, это опять они? - испуганным шепотом спрашивает Люба у Наташи.

- Нет, это люди. И живые. Они идут из церкви, я слышу запах ладана. Это
слуги Мертвого Бога.

Люди подходят совсем близко, и на какое-то мгновение кажется, что они так и
пройдут мимо по усыпанной листьями и солнечными пятнами аллее, пройдут и
покинут кладбище, чтобы не возвратиться сюда никогда.

- Пойдем с нами, девочка, - вдруг обращается к Наташе женщина,
остановившись, словно что-то вспомнив. - Сотворим молитву, покаемся в
грехах наших.

- У меня нет грехов, - нараспев отвечает Наташа.

- Разве? - насмешливо не соглашается женщина. - А я по глазам твоим вижу,
что ты - маленькая грешница. Что, к примеру, делаешь ты на кладбище, так
рано? И что это за книжка?

- Я иду в школу, - застенчиво лжет Наташа. - А это - учебник, и яблоко на
завтрак.

- Яблоко на завтрак! - умиленно восклицает женщина. - Какая прелесть!
Пойдем с нами, девочка, мы проводим тебя до школы.

- Я и сама дойду.

- Пойдем, пойдем, - ласково говорит женщина, беря Наташу за руку. - Не надо
противиться.

Наташа заметно бледнеет, Люба замечает нечто странное у нее в глазах.

- Послушайте, - вмешивается Жанна. - Может, вы оставите девочку в покое?

- А вам, товарищ Петухова, - серьезно оборачивается к ней женщина. - Я бы
посоветовала обдумать свое поведение. В свете сегодняшней обстановки в мире.

- Что, война началась?

- Еще нет, - женщина уклончиво опускает веки. - Но все может случиться.

- Люба, - сдавленно говорит Наташа. Она хочет что-то добавить, но не может.
И тут Люба узнает женщину, хотя та совершенно изменила свою внешность, одно
только невозможно было скрыть - тень червоточины на нижнем веке, тень
зрачка, утекшего в небытие. Со вскриком Люба отступает на шаг в сторону,
сердце неистово колотится в ней, как прорвавшийся из шланга родничок.

- Эта девочка, - говорит женщина в наступившей тишине, после того, как
пахнущее мертвой листвой кладбище будто провалилось сквозь слух Любы