воображаемую смерть. - Полетит, сядет на лицо - человек и умрет.
население от тифа иссякло?
мертвой голове, в жестяном ведре завелась.
городе державшую на ладошке смерть.
стали, друг друга жрут. Чем до скотской власти терпеть, можно и в смерть
двинуться. Мне тоже бы любопытно на нее поглядеть, да идти лень. Погожу,
сама явится. - Михей выдернул из земли былинку и скусил ее зубами, да
сплюнул. - А что она - насекомое, это тут неправда, то, может, в городе она
в насекомом качестве выступает. А тут - бродит, я сам там был и слышал, как
она в подсолнухах шуршит. Пробирается.
это знала.
покойный ходил туда избы обирать, говорил, трупы на полах кучами
посбивались, как овцы. И кровь повсюду была, аж на стенах и потолках.
чувство, которого она никак не могла понять, навернулось на Клаву темным,
звуконепроницаемым одеялом. То, что она знала, но во что не хотела верить,
было совсем близко.
Михей. - Он говорил, смерть с востока пришла, мол, нездешняя она. Он
говорил, бабы злотовские ее накликали, грудного дитенка одного прирезали,
чтобы смерть приманить.
Ночью она, сволочь, молчит, а днем вдруг как крикнет - душа льдом
подирается. Будто больно ей. И почему она там шуршит, а сюда не идет? Я
мыслю, прищемило ее.
снилось.
человечий, а шелестящий, как у птицы. Может, она птица и есть. Ходит да
мертвым глаза выклевывает.
увидела в лопухах насаженных на колы продотрядовцев. Клава подошла к ним
поближе, морщась от сильного зловония. Слышно было, как черви ели обоих
мертвецов изнутри, будто тихо шелестела трава.
высохшими глазами в лопухи. - Я тоже умер. Ты тоже должна умереть.
нашла, кроме невнятного усохшего бугорка под животом.
постыдилась бы такое спросить, а у мертвого было не стыдно.
останавливает.
слюны и плюнула ею в грудь левому вяленому. - Он только светится, потому
что электричество в себе нашел.
она и пошла ею, поднимая босыми ногами прохладную мягкую пыль. Сверху
висели звезды, как разлетевшиеся пчелиные рои, а ульи их невидимы были
Клаве в темноте неба. Сколько Клава не шла, звезды стояли неподвижно, из
чего можно было догадаться, что все места в пространстве одинаковы, и
только человек начинает представлять себе новое место после большого числа
движений ногами. Это от усталости, думала Клава, просто устаешь и тебе
снится, будто ты куда-то пришел. Пока я еще не очень устала, я плохо сплю и
мне снится почти одно и то же, а если я по-настоящему устану и усну, то
наверняка увижу каменную церковь.
революции, хотя она плохо понимала, что это такое. Она вспоминала, что
рассказывал ей Павел Максимович, но толком ничего не могла вспомнить. Ну
ничего, думала Клава, скоро я дойду до каменной церкви и узнаю что-нибудь.
Она верила: смерть, которая шуршит в подсолнухах - она такая страшная и
нечеловеческая, что обязательно должна знать правду. Павел Максимович - тот
не знал правды, он даже не умел причинить Клаве настоящую боль, потому что
не понимал, где она есть. Клава решила, что Павел Максимович был, наверное,
дурак, что же за ум у человека, который не разбирается в боли. Вот Барановы
- те понимали, где боль, да не могли рассказать. И товарищ Свердлов, о
котором так жалел правый вяленый, он тоже понимал, что такое боль. Может, и
Ленин понимает, подумала Клава. Может, у него все-таки есть елда?
деревьев. Все небо было видно ей, до самого горизонта, где звезды уходили
прямо в траву. Через то место, подумала Клава, на небо и забрались сверчки,
их невыносимое журчание слышно ей было повсюду, и в земле, под ногами, и в
траве, и над головой, словно сверчки остались единственными кроме Клавы
жителями этого мира. Клава даже слабо заплакала от одиночества, она
подумала, что Михей Гвоздев был последний живой человек, которого ей
суждено было встретить, а мертвые всегда оставались для Клавы чужими, хоть
она и привыкла с ними разговаривать.
близорукое, ласковое лицо. "В домик играешь?" - спросила мама, и вопрос
этот теперь казался Клаве таким трогательным, жалким до слез. Мама ведь не
знала, что Клава забралась в шкаф от страха, она наивно думала, что
обманула дочку, как маленькую, скрыла от нее творившийся вокруг ужас.
Бедная, милая мама. Она на самом деле верила, будто все как-нибудь
образуется, она просто не знала, что ей иначе делать. А как мама побежала
по вокзальной площади, вспомнила Клава, как отупевшая от страха курица, она
совершенно перестала что-либо соображать, не понимала даже, куда бежит, и
дурацкая смерть накрыла ее, словно яблоко, которое случайно упало с ветки,
да и стукнуло прямо по голове, мама даже крикнуть не успела, так, нелепо
семенящую с кожаным саквояжиком, ее и сунуло в яму, раздавило, как
картошку. Маму раздавило, как картошку, еще раз подумала Клава, мысль эта
была отвратительной, гадкой, но Клава никак не могла отделаться от нее.
Маму раздавило, как картошку, думала Клава, плача от ужаса. Мама -
раздавленная картошка.
в траву и продолжала плакать, ворочаясь по земле. Ей казалось, что сейчас
она умрет. Но постепенно она затихла, обнаружив, что светает. От плача у
Клавы сильно разболелось горло. Она села в траве и увидела каменную
колокольню, прямо над собой. Колокольня была высока и черна, потому что
утренний свет начинался с другой ее стороны, он просвечивал окно колокольни
насквозь, и в том высоком окне Клава заметила крупного мертвого попа, о
котором говорил Гвоздев, поп висел неподвижно в безветренном спокойствии
готовящегося дня, черный и вонючий. Вся трава под колокольней усеяна была
маленькими серенькими головками одуванчиков, но пуха они уже не имели: его
снес ветер из Клавиного сна.
каком-то ином направлении, и вонь была слаба. Потом она встала с мятой
травы и собрала рассыпавшиеся волосы. Она вся дрожала, особенно руки, когда
Клава касалась ими лица, собирая волосы, похолодевшие, тонкие пальцы
тряслись, то мягко тыкаясь в кожу, то снова уходя. Мне страшно, подумала
Клава. Она вслушалась в предутреннюю тишину. Треск сверчков стал намного
тише, небо молчало, и на нем почти не видно было уже звезд. Может, они тоже
трещали ночью, как сверчки, предположила Клава. Теперь звезды уходили все
дальше в воздушный туман. Звезды боятся солнца, поняла Клава. Оно их ест,
чтобы стать светлее. Раньше, может, солнце и не было таким светлым, но
потом оно съело много-много звезд. Как же мне страшно, подумала Клава. Где
же ты?
ту сторону. Подсолнухи. Смерть шуршит в подсолнухах, говорил бородатый.
Смерть шуршит в подсолнухах, она там живет. Конечно, она там живет, чтобы
никто ее не видел, а то тут везде открытый луг. Клава обмерла. Она
чувствовала: кто-то есть там, в стеблях подсолнухов, может, этот кто-то уже
видит ее.
вспомнила слова бородатого о трупах, сбившихся в кучи на полах изб.
Почему-то Клава была уверена: трупы сбились в кучи уже будучи трупами.
серо-голубыми глазами. Босая, в рваном, потертом пылью и травой сарафане.
Девочка была ниже Клавы, но немного полнее, а лицо у нее и вовсе было
Контровский Владимир
Корнев Павел
Шилова Юлия
Сапковский Анджей
Херберт Фрэнк
Шилова Юлия