онов. Они бы ночью подползли с ножами - что, вдвадцатером с одним евреем
не справиться?" - и таким родным, райским духом на меня повеяло...
помалкивает, как змея: от крика, мол, ничего не изменится, - знайте: это
чужак. Тот, кто заботится не о мнениях соплеменников, а о результате,
должен быть отторгнут от здорового тела народного. Или переварен в нем
без остатка (осадка).
что это возведенная в добродетель нужда отщепенца, оттесненного справ-
лять ее, решая мелочные вопросишки "прав - не прав" вместо величайшего
из вопросов: "наш - не наш".
не хотели: им (нам) по горло хватало взаимной брехни. Подозреваю, и вся
наука создается отщепенцами, кто начинает доискиваться, с чего и какие
бывают бураны и, вообще, куда ветер дует, вместо того чтобы с радостным
трепетом воспринять и передать дальше, как некто во время бурана замерз
в собственном сортире: намертво запечатало снегом, покуда расстегивал
штаны.
наутро решил опустить - ан нет, масло застыло. Он полез шуровать - вдруг
бабах! - кузов сорвался и прямо ему по руке. Он давай дергаться, рука
расплющена в котлету, но на мясе крепко держится. А мороз. Он давай пе-
регрызать себе руку. Грыз, грыз, догрыз до кости - ну, а она уж, конеч-
но, ему не по зубам. Так и истек кровью. Так и нашли.
собственными байками о ядовитости тарангулей (укушенное место нужно не-
медленно вырезать в виде воронки), о коварстве змей (цапнет за руку неп-
ременно в твоем же собственном кармане, во сне заберется в живот и отло-
жит там яйца), о хитроумии и мстительности волков, о несмываемости верб-
люжьего харчка и о бородавках, рожденных дружбой с лягушками. Если тако-
ва вся исконная народная мудрость, не советую употреблять ее без назна-
чения врача: она создавалась для Единства, а не для пользы.
из больницы (это страшно обогащало) и, с горьким благоговением кривя
рот, поведал, над какой загадкой Сфинкса они всей палатой тщетно ломали
головы: встречаются два пастуха и один говорит другому: "Отдай мне две
овцы - тогда у нас будет поровну". Но другой еще хитрей: "Лучше ты отдай
мне две овцы - тогда у меня будет ровно в два раза больше, чем у тебя"
(вполне резонная причина: главное - совершенство, чтоб было ровно).
Сколько же было овец у обоих хитрецов? Ответ нашел, разумеется, только
самый старый старик.
игреков, науки "аль джебр", или "аль гебр", то есть "еврейской науки".
Но я догадался начертить в пыли длинную полоску - большое стадо - и по-
лоску покороче. Целую вечность я сомнамбулически бормотал: ага, значит
от этой отрезаем две овцы, а сюда приставляем, ага, ага, раз теперь оди-
наково, значит было больше на четыре. На четыре, на четыре, на четыре...
А если от этой, то будет половинка. Половинка, половинка, половинка...
Значит, было на четыре, да стало еще на четыре... Значит вместе на во-
семь! Так половинка же и есть восемь! Да еще двух у него забрали - зна-
чит, десять, а у большого, значит, четырнадцать! Четырнадцать, четырнад-
цать, четырнадцать!!!...
я летел к Альке, заранее упиваясь триумфом, я наверняка обскакал бы Ар-
химеда на добрый десяток стадиев. Но Алька и слушать не стал эту ахинею
- он возненавидел меня раз и навсегда: я испортил легенду - целые годы
ощущал я излучаемую им ненависть, разъедающую мой организм, как радиа-
ция, заставляющую меня выслуживаться и заискивать перед ним, - но он был
неумолим.
почти нежными... Мы с фонариком искали в темноте шикарнейшую, желто-по-
лосатую, как оса, авторучку Пашки Киселева: в ту пору символами престижа
отчего-то сделались авторучки - их выменивали, выпрашивали, из-за них
грабили и убивали.
"Разве еврей отдаст?", - вдруг откликнулся Алька, и я внутренне застыл
без движения, пока мой труп продолжал перебирать траву - как вшей искал.
ше уж поспешно, как чирей - и с тем же успехом! - выдавить "еврея" из
памяти. Но потом я долго (по нынешений день) припоминал, сколько раз я
что-нибудь находил и возвращал - с полчемодана бы набралось. В еще доче-
ловеческом облике я вернул механизм от часов: пацаны, задумчиво облоко-
тясь, высматривали его в свином загончике, а он - блестященький, краси-
венький - полеживал у них под ногами: в оградке была такая косая щель
из-за горбыля. Уж как меня Гришка потом ругал!
чик, позванивая, укатился в неведомые (только не для меня) края, и я,
выждав, рассеянно поднял его, и - желудок стиснуло таким спазмом, - чуть
не вырвало, - что я кинулся за хозяином. Да вот и совсем недавно я нашел
в телефонной будке дамскую сумочку с такой пачкой четвертных - страшно
было в руки взять. Я по записной книжке (дочка в изумлении следила, неу-
жели я доведу эту воспитательную процедуру до конца) вызвонил подругу
хозяйки - так меня встречали чуть ли не фанфарами, соседи, сияя, выгля-
дывали из дверей: "В наше время и такой честный человек!" - всем кажет-
ся, что они живут в какое-то особенное время. Муж сумочкиной хозяйки -
офицер, прибыл с Севера для прохождения отпуска - улыбался, входя во
владение жениной сумочкой, не без блудливости: предвкушал, с каким козы-
рем в руках встретит свою раззяву... Да! Еще я совсем забыл про два
японских зонтика на скамейке, где я... Но вы, я думаю, и так постигли
величие моей души. И вот мне-то... Ладно, закончим.
света: сваренные из стальных полос кресты, идейно выдержанные сварные же
пирамидки с красными звездочками (растиражированные звезды Кремля), кра-
шеные оградки, похожие на спинки железных коек, и - несколько литых ог-
рад с факелами по углам, подавляющих красотой и величием. Это были усы-
пальницы великих людей - Начальника Треста, Директора Шахты... Такие
имена - Нечипоренко! Сапогов!
лившиеся, распавшиеся на заржавелые тяжеленные линейки кресты, облуплен-
ные скворечники пирамидок с ржавыми, как бы окровавленными шестереночны-
ми зубьями звездочек и - Боже, до чего убогая, провинциальная фантазия
осыпающихся слоями ржавчины усыпальниц, эти завитушки пламени на факе-
лах, похожих на розочки уличного мягкого мороженого. Вдобавок, все они
были совершенно одинаковые - модельщик в литейке Мехзавода, видать, хра-
нил формочку от одной исторической даты до другой, от Нечипоренко до Са-
погова, от Сапогова до Гольдина. Не позволяйте взгляду чужаков касаться
ваших святынь!
и до того сделалось горько, что среди них не было пирамидки Якова Абра-
мовича - пусть бы уж он погружался в вечность вместе с той Вселенной,
где он был Учителем, а не заурядным, никому не ведомым евреем.
В могиле за моей спиной кто-то заворочался, загремел листовым железом. Я
похолодел и не вмиг решился обернуться. Это была коза - заурядная наруж-
ность дьявола из семинаристов.
кукиш свернувшаяся фигой кучка кала. Иные фиги были совсем свежие. Когда
я овладевал гармошкой, гармонист дядя Паша от щедрот своих обучил меня
еще и такой частушке:
вить еще одну фигу, как дядипашина милка?
что сзади все натягивается и натягивается какая-то... я не мог понять,
что.
ночи вобьет гвоздь в могильный крест. Вбил, повернулся уходить, а его
сзади кто-то как рванет за шинель, - он упал и, естественно, умер от
разрыва сердца. Утром смотрят - лежит мертвый матрос, а пола шинели при-
бита к кресту.
земле такой бесконечно растяжимой и не разрываемой - чем же? Резинкой от
моей рогатки или подтяжками, которых я не ношу?
ворит: у нас человек упал с сотого этажа, зацепился подтяжками на пяти-
десятом, они растянулись до земли и забросили его обратно на сотый. А
русский отвечает: у нас человек упал с сотого этажа, сам разбился, а га-
лоши целые остались.
как шелковичный червь, будет почище американской, когда-нибудь она вне-
запно забросит меня из Французской Ривьеры или Тивериадского озера в мой
незабвенный, безвозвратно утонувший, загаженный Эдем - я чувствую, как
она с каждым днем натягивается все сильнее...
бесконечным разнообразием мира, тягой вернуться в утраченный рай, в мир
простоты и обозримости, где Зло так Зло, а Добро так Добро, Красота так
Красота, а Победа так Победа, - где ничто не вызывает сомнений и все