Чтение 19–й страницы книги ~Один день Ивана Денисовича~

поломался приказ. Натихую, как много шумных приказов ломается. Скажем,
вызывают же сами человека к оперу -- так не посылать с ним команды! Или тебе
за продуктами своими в каптерку надо, а я с тобой зачем пойду? А тот в КВЧ
надумал, газеты читать, да кто ж с ним пойдет? А тому валенки на починку, а
тому в сушилку, а тому из барака в барак просто (из барака-то в барак пуще
всего запрещено!) -- как их удержишь?

Приказом тем хотел начальник еще последнюю свободу отнять, но и у него не
вышло, пузатого.

По дороге до барака, встретив надзирателя и шапку перед ним на всякий
случай приподняв, забежал Шухов в барак. В бараке -- галдеж: у кого-то пайку
днем увели, на дневальных кричат, и дневальные кричат. А угол 104-й пустой.

Уж тот вечер считает Шухов благополучным, когда в зону вернулись, а тут
матрасы не переворочены, шмона днем в бараках не было.

Метнулся Шухов к своей койке, на ходу бушлат с плеч скидывая. Бушлат --
наверх, варежки с ножовкой -- наверх, щупанул матрас в глубину -- утренний
кусок хлеба на месте! Порадовался, что зашил.

И -- бегом наружу! В столовую!

Прошнырнул до столовой, надзирателю не попавшись. Только зэки брели
навстречу, споря о пайках.

На дворе все светлей в сиянии месячном. Фонари везде поблекли, а от
бараков -- черные тени. Вход в столовую -- через широкое крыльцо с четырьмя
ступенями, и то крыльцо сейчас -- в тени тоже. Но над ним фонарик
побалтывается, визжит на морозе. Радужно светятся лампочки, от мороза ли, от
грязи.

И еще был приказ начальника лагеря строгий: бригадам в столовую ходить
строем по два. Дальше приказ был: дойдя до столовой, бригадам на крыльцо не
всходить, а перестраиваться по пять и стоять, пока дневальный по столовой их
не впустит.

Дневальным по столовой цепко держался Хромой. Хромоту свою в инвалидность
провел, а дюжий, стерва. Завел себе посох березовый и с крыльца этим посохом
гвоздит, кто не с его команды лезет. А не всякого. Быстрометчив Хромой и в
темноте в спину опознает -- того не ударит, кто ему самому в морду даст.
Прибитых бьет. Шухова раз гвозданул.

Название -- "дневальный". А разобраться -- князь! -- с поварами дружит!

Сегодня не то бригады поднавалили все в одно время, не то порядки долго
наводили, только густо крыльцо облеплено, а на крыльце Хромой, шестерка
Хромого и сам завстоловой. Без надзирателей управляются, полканы.

Завстоловой -- откормленный гад, голова как тыква, в плечах аршин. До
того силы в нем избывают, что ходит он -- как на пружинах дергается, будто
ноги в нем пружинные и руки тоже. Носит шапку белого пуха без номера, ни у
кого из вольных такой шапки нет. И носит меховой жилет барашковый, на том
жилете на груди -- маленький номерок, как марка почтовая, -- Волковому
уступка, а на спине и такого номера нет. Завстоловой никому не кланяется, а
его все зэки боятся. Он в одной руке тысячи жизней держит. Его хотели побить
раз, так все повара на защиту выскочили, мордовороты на подбор.

Беда теперь будет, если 104-я уже прошла, -- Хромой весь лагерь знает в
лицо и при заве ни за что с чужой бригадой не пустит, нарочно изгалится.

Тоже и за спиной Хромого через перила крылечные иногда перелезают, лазил
и Шухов. А сегодня при заве не перелезешь -- съездит по салазкам, пожалуй,
так, что в санчасть потащишься.

Скорей, скорей к крыльцу, средь черных всех одинаковых бушлатов дознаться
во теми, здесь ли еще 104-я.

А тут как раз поднаперли, поднаперли бригады (деваться некуда -- уж отбой
скоро!) и как на крепость лезут -- одну, вторую, третью, четвертую ступеньку
взяли, ввалили на крыльцо!

-- Стой, ...я'ди! -- Хромой орет и палку поднял на передних. -- Осади!
Сейчас кому-то бальник расквашу!

-- Да мы при чем? -- передние орут. -- Сзади толкают!

Сзади-то сзади, это верно, толкачи, но и передние не шибко
сопротивляются, думают в столовую влететь.

Тогда Хромой перехватил свой посох поперек грудей, как шлагбаум закрытый,
да изо всей прыти как кинется на передних! И помощник Хромого, шестерка,
тоже за тот посох схватился, и завстоловой сам не побрезговал руки марать --
тоже.

Двинули они круто, а силы у них немереные, мясо едят -- отпятили! Сверху
вниз опрокинули передних на задних, на задних, прямо повалили, как снопы.

-- Хромой грёбаный... в лоб тебя драть!... -- кричат из толпы, но
скрываясь. Остальные упали молча, подымаются молча, поживей, пока их не
затоптали.

Очистили ступеньки. Завстоловой отошел по крыльцу, а Хромой на ступеньке
верхней стоит и учит:

-- По пять разбираться, головы бараньи, сколько раз вам говорить?! Когда
нужно, тогда и пущу!

Углядел Шухов перед самым крыльцом вроде Сеньки Клевшина голову,
обрадовался жутко, давай скорее локтями туда пробиваться. Спины сдвинули --
ну, нет сил, не пробьешься.

-- Двадцать седьмая! -- Хромой кричит. -- Проходи!

Выскочила 27-я по ступенькам, да скорей к дверям. А за ней опять
поперлись все по ступенькам, и задние прут. И Шухов тоже прет силодёром.
Крыльцо трясут, фонарь над крыльцом повизгивает.

-- Опять, падлы? -- Хромой ярится. Да палкой, палкой кого-то по плечам,
по спине, да спихивает, спихивает одних на других.

Очистил снова.

Видит Шухов снизу -- взошел рядом с Хромым Павло. Бригаду сюда водит он,
Тюрин в толкотню эту не ходит пачкаться.

-- Раз-берись по пять, сто четвэртая! -- Павло сверху кричит. -- А вы
посуньтесь, друзья!

Хрен тебе друзья посунутся!

-- Да пусти ж, ты, спина! Я из той бригады! -- Шухов трясет.

Тот бы рад пустить, но жмут и его отовсюду.

Качается толпа, душится -- чтобы баланду получить. Законную баланду.

Тогда Шухов иначе: слева к перилам прихватился, за столб крылечный руками
перебрал и -- повис, от земли оторвался. Ногами кому-то в колена ткнулся,
его по боку огрели, матернули пару раз, а уж он пронырнул: стал одной ногой
на карниз крыльца у верхней ступеньки и ждет. Увидели его свои ребята, руку
протянули.

Завстоловой, уходя, из дверей оглянулся:

-- Давай, Хромой, еще две бригады!

-- Сто четвертая! -- Хромой крикнул. -- А ты куда, падло, лезешь?

И -- посохом по шее того, чужого.

-- Сто четвэртая! -- Павло кричит, своих пропускает.

-- Фу-у! -- выбился Шухов в столовую. И не ждя, пока Павло ему скажет, --
за подносами, подносы свободные искать.

В столовой, как всегда, -- пар клубами от дверей, за столами сидят один к
одному, как семечки в подсолнухе, меж столами бродят, толкаются, кто
пробивается с полным подносом. Но Шухов к этому за столько лет привычен,
глаз у него острый и видит: Щ-208 несет на подносе пять мисок всего, значит
-- последний поднос в бригаде, иначе бы -- чего ж не полный?

Настиг его и в ухо ему сзади наговаривает:

-- Браток! Я на поднос -- за тобой!

-- Да там у окошка ждет один, я обещал...

-- Да лапоть ему в рот, что ждет, пусть не зевает!

Договорились.

Донес тот до места, разгрузил, Шухов схватился за поднос, а и тот
набежал, кому обещано, за другой конец подноса тянет. А сам щуплей Шухова.
Шухов его туда же подносом двинул, куда тянет, он отлетел к столбу, с
подноса руки сорвались. Шухов -- поднос под мышку и бегом к раздаче.

Павло в очереди к окошку стоит, без подносов скучает. Обрадовался:

-- Иван Денисович! -- И переднего помбрига 27-й отталкивает: -- Пусти!
Чого зря стоишь? У мэнэ подносы е'!

Глядь, и Гопчик, плутишка, поднос волокет.

-- Они зазевались, -- смеется, -- а я утянул!

Из Гопчика правильный будет лагерник. Еще года три подучится, подрастет
-- меньше как хлеборезом ему судьбы не прочат.

Второй поднос Павло велел взять Ермолаеву, здоровому сибиряку (тоже за
плен десятку получил). Гопчика послал приискивать, на каком столе "вечерять"
кончают. А Шухов поставил свой поднос углом в раздаточное окошко и ждет.

-- Сто четвэртая! -- Павло докладает в окошко.

Окошек всего пять: три раздаточных общих, одно для тех, кто по списку
кормится (больных язвенных человек десять да по блату бухгалтерия вся), еще
одно -- для возврата посуды (у того окна дерутся, кто миски лижет). Окошки
невысоко -- чуть повыше пояса. Через них поваров самих не видно, а только
руки их видно и черпаки.

Руки у повара белые, холеные, а волосатые, здоровы'. Чистый боксер, а не
повар. Карандаш взял и у себя на списке на стенке отметил:

-- Сто четвертая -- двадцать четыре!

Пантелеев-то приволокся в столовую. Ничего он не болен, сука.

Повар взял здоровый черпачище литра на три и им -- в баке мешать, мешать,
мешать (бак перед ним новозалитый, недалеко до полна, пар так и валит). И,
перехватив черпак на семьсот пятьдесят грамм, начал им, далеко не окуная,
черпать.

-- Раз, два, три, четыре...

Шухов приметил, какие миски набраты, пока еще гущина на дно бака не
осела, и какие по-холостому -- жижа одна. Уставил на своем подносе десять
мисок и понес. Гопчик ему машет от вторых столбов:

-- Сюда, Иван Денисыч, сюда!

Миски нести -- не рукавом трясти. Плавно Шухов переступает, чтобы подносу
ни толчка не передалось, а горлом побольше работает:

-- Эй, ты, Хэ -- девятьсот двадцать!... Поберегись, дядя!... С дороги,
парень!