волосы и застонал, глаза его налились тоской, как осенним черным ветром.
- Будет тебе, дьявол!.. Эх... Давайте пить. Давайте гулять... Эх, Таню-
ха, сердце мое... Пей!..
воем летит в дверь, в косяк, бутылка и вдребезги, как соль.
плясовую.
ухает, вскидывает руки и, когда бросается в присядку, дом дрожит и лезет
в землю. Ванька притопывает, гикает, кружит тонкую былинку Таню:
вот подбоченилась, вот чуть приподнимает то справа, то слева край
платья, и маленькие легкие ноги ее в веселом беге.
как тугие плети, взмахивают, плещут по воздуху. Таня хохочет, вскрикива-
ет, хохочет, и слезы градом.
убил... Зыков, не мучь...
маша!". - А может и не кричит, может смирно сидит возле ярко горящей
печки, а кричит за окном народ. И чуть-чуть слышно откуда-то сверху, от-
куда-то снизу из печки, из огня:
махнул рукой, и площадь смолкла.
шапки, зазвонили колокола, загремели трубы, барабаны. Кони ржали, кру-
тясь и вздымаясь на дыбы, и жаркое небо - все в цветах, все в птицах, в
радугах. А сердце Тани ноет, сердце разрывается. На Зыкове золотой каф-
тан, отороченный соболем. Солнце бьет в кафтан, больно взору, Зыков мо-
гуч и радостен, как солнце, и сердце Тани пуще разрывается. Таня вся в
солнце, в жемчуге, в парче.
сюртуке, поздравляет ее, целует и целует Зыкова. И все целуют ее, родные
и знакомые. Таня тоже хочет перекреститься, хочет поцеловать крест, что
в руках у седого протопопа, но Ванька говорит:
це и, прижавшись к Зыкову, сказала:
изломанный дубовый стул, уплывала в дверях чугунная спина Зыкова, уплы-
вала чья-то рыжая взлохмаченная голова, и кто-то хрипел в углу.
плечо Зыков рыжему верзиле, - а то башку бы тебе за парня снес.
ший воздух, он помчался от костра к костру, туда, за десятки верст впе-
ред.
вдруг порозовевших равнин и гор, зарождались новые партизанские отряды.
бьют в землю, ревет и грохочет медь и сталь.
дет беседу с кержаками.
ногах, высокий, согнувшийся, белобородый. Синий, из дабы, ватный халат
его подпоясан веревкой кой-как, на-спех. Лысый череп открыт морозу. Тус-
ветный старец весь, как мертвец, желтый, сухой, только в глазах, темных
и зорких, светит жизнь, и седые лохматые брови, как крылья белого голу-
бя. Трудно дышать, не хватает в Божьем мире воздуху. Передохнул тяжко,
ударил длинным посохом в широкие плахи крыльца и закончил так:
ваши - тлен и грех неотмолимый. Кровь на вас на всех и кровь на моем сы-
не-отступнике. Бежите же его, чадца мои! Вам ли заниматься разбойным де-
лом? Наш Господь Исус Христос - Бог любы есть. Мой сын-отступник сомус-
тил вас, дураков: "бей богачей, спасай бедных!". Лжец он и христопрода-
вец. Убивающий других - себя убивает. И загробное место ваше - геенна. В
огонь вас, в смолу! К червям присноядущим и николи же сыту бывающим!
Знайте, дураки!.. И паки говорю: во исполнение лет числа зри книгу о
правой вере. Какой год грядет на нас? Едина тысяща девятьсот двадцатый.
Начертай и вникни. Изми два и един из девяти - шесть. Совокупи един, де-
вять, два, двенадцать. Расчлени на два - шесть и шесть. Еже есть вкупе -
шестьсот шестьдесят шесть, число зверино.
скрытной заимки такожде об'яснял.
ливо и резко, то с назябшей дрожью в голосе. Партизаны на морозе от нап-
ряжения потели, сердца их бились подавленно и глухо. Чтоб не проронить
грозного, но сладкого гласа старца, они к ушам своим наставляли согнутые
ладони. Тусветный старец вновь тяжко передохнул, взмахнул рукой и пошат-
нулся:
И ой вы, возлюбленные чадца мои! Идите по домам, блюдите строгий пост,
святую молитву, велие покаяние во Святом Духе, Господе истинном.
мея, и, разрывая это солнечное утро, вихрем мчался по речному льду к
опозоренному, обиженному городишке Зыков. Мозг его на морозе посвежел,
но и посвежевший мозг не знал, что под чугунными копытами коня, под
толстым льдом, упираясь мертвой головищей в лед, застрял в мелком месте
мертвец, горбун, палач, Наперсток. А может и не застрял мертвец, - вода
не приняла; может - вынырнул в соседнюю прорубь и точит на Зыкова булат-
ный нож.
ние едучим туманом заползает страх: а так ли, верно ли, что скажут про
его расправу красные? Гульба была большая, крови пролито много, а дело
где, настоящее?
которой открыли на мороз все трубы. Ха! Красные...
косы, зачем голубиный голос, и вся она, как молодая рябина в цвету.
коня.
на, но с маху - стой! - как влип у крыльца Перепреевского дома.
сердце не может оторваться от него. Зыков рад задушить себя, рад протк-
нуть предательское сердце свое ножем. - Дьявол, куда ведешь!.. - но, в
ярости стиснув зубы, он, как покорная овца на поводу, зашагал вверх, да-
вя скрипучие ступени.
Роллинс Джеймс
Шилова Юлия
Марко Джон
Якубенко Николай
Посняков Андрей
Ибсен Генрик