Чтение 19–й страницы книги ~Облака~

воду...

Ручей вытекавший из глубин холма вынес меня, совсем окоченевшего к
сцеплению голых, темных кустов. По прежнему валили холодные небесные плевки.
Ветер надрывно выл, с трудом прорываясь чрез эту завесу...

А дальше - дальше все бред. Я видел пылающий дом, и грязный снег, весь в
кровавых пятнах, свежие воронки дымились, я видел ноги и руки, просто
кровоточащие куски плоти. Кто-то, с разодранным животом полз, волоча кишки
по снегу и тонко, по бабьи визжал. Что-то беззвучно дергалось в большом
кровавом пятне. И еще кто-то - с кровавым месивом вместо лица, медленно брел
и смеялся.

Вы читайте, читайте, Дева! Вот он ад на земле! Все это сотворили с собой
сами люди!... Читайте, и постарайтесь постичь, как все это время - все эти
месяцы жаждал вырваться я из Ада! Постарайтесь постичь, до какой степени
дошло это чувство мое!

Постигните, тот безмолвный вопль, когда я одновременно видел пред собою
Вас, в Мгновенье - и то, что меня окружало.

Я твердил стихи, чтобы не сойти с ума, я снова и снова видел Ваш лик -
но, все же - сумасшествие надвигалось.

Пошатываясь, шел через снег. Потом, когда силы оставили полз. Наступила
воющая ночь, и я заснул в грязи, под навесом оврага. Почему-то до следующего
утра я не замерз...

Вновь полз, и не помню, сколько раз наступала ночь - я был в бреду. Я не
знал, ползу ли, лежу ли на месте - сознание то затухало совсем, то начинало
мерцать, пробиваясь чредой унылых, черно-белых видений.

Ох - поэт-романтик! Поэт-романтик!.. То не было еще окончанием моих
мучений, и, наверное, я все-таки крепок, если после того, что пережил в этой
дороге, сохранил еще хоть какой рассудок и могу вспоминать свои стихи.

Итак, где-то в чреде смерти сознания, когда пред глазами моими проплывали
темные облака, выполз я на дорогу.

- Хоть бы кто-нибудь... - умирая, шептал я. - Хоть один добрый человек,
подобрал бы меня да повез бы прочь, прочь - в весну! К фонтану, к
скамейке...

По дороге этой какое-то время до того проезжала войсковая колонна.
Холодная грязь была переполота, вздыблена буграми, темнела коричневыми
лужами в которые сыпали и сыпали без конца плевки неба.

Поэт-романтик! У поэта-романтика тоже есть желудок. Просто на сколько то
дней он притаился, заперся в моем теле да так, что я про него и позабыл. А
тут на дороге этой он неожиданно вырвался и сразу овладел мною!

Там на дороге была еда. Несколько дней я не видел еды, и даже не
вспоминал про нее - жил в Мгновенье.

Но там была еда!

Среди грязи, среди коричневых луж - лежала... Тогда я увидел большой
кусок мяса. Да - желудок, отбрасывая все окружающее, видел именно большой
кусок свежего, поджаристого мяса.

Подполз я ближе и понял, что когда-то это была большая собака - настоящий
волкодав. Уж не знаю, как она попала под колеса, но получилось так, что
осталась задняя половина туловища, передняя же, размятая танковыми
гусеницами в кусочки, была размазана в грязи на многие метры.

Описываю все это, и вы должны содрогаться от отвращения. Но представьте
мое состояние - я стал эти кусочки, вместе с грязью собирать и есть. На
некоторых из них еще оставалась шерсть, я давился, но проглатывал и шерсть.

Какая-то мерзостная сила в голове, ох - в голове поэта-романтика,
говорила, что все это просто мясо - просто мясо, которое готовила и бабушка
моя.

А знаете, я помню, как размалывались на зубах жилы, как обломил я себе
зуб о кости. У меня кружилась голова, желудок урчал - я жаждал есть!

Читайте дальше, о дева сидящая у фонтана в зеленом парке!

Когда я проглотил все кусочки, меня стало рвать. Желудок выкручивало на
дорогу и вскоре, все, что я проглотил, вместе с шерстью, вывалилось обратно.

Тогда я почувствовал, что умираю - в теле не осталось сил.

Следующий зверский свой поступок не могу оправдывать какими-то речами,
вроде того, что мне страстно хотелось выжить, чтобы увидеть вновь вас. Нет -
то, что я делал потом - я делал совершенно безотчетно.

Поэт-романтик! Ха... Да я уже не был тогда человеком.

Весь испачканный в крови и в блевотине, я подполз ко второй половине
собаки: я не могу забыть этого слабо кровоточащего, широкого среза - темная,
мясная кости, обрубленные кости, грудой вываленные на дорогу внутренности...

Попробовал рвать это руками, но руки совершенно одеревенели. Тогда я, не
испытывая отвращения - вообще ничего не испытывая, стал грызть эту широкую
мясную плоть зубами...

Сейчас вот плачу в недоумении - почему я после этого могу еще здраво
мыслить, вспоминать стихи, писать что-то...

Мясо было жесткое, все сплошь в прожилках, но еще теплое... Наевшись, я
уткнулся лицом во внутренности и заснул.

Во сне мне вновь снился парк, фонтан, вы на скамейки, счастливые любящие
друг друга люди. Разница лишь в том была, о спокойная дева, что из фонтана
била кровь, а у вас и у всех людей была содрана кожа, также за вами по земле
волочились внутренности. Все деревья измяты были гусеницами и кровоточили.

Извините, за несколько сухое изложение, просто теперь я уже почти ничего
не вижу, пишу почти вслепую... Только бы дописать - дальше буду предельно
краток.

Очнулся и поел еще. Почувствовал прилив сил, поднялся, побрел вдоль
дороги. Холодные плевки прекратились - переросли в жгучие стрелы-снежинки.
Ветер выл не переставая. Казалось, что меня окружают стаи волков - миллионы
голодных волков. Метель, господи, метель такая, что в десяти шагах ничего и
не видно...

Я потерял дорогу. Я шел по ровному полю, среди метели часы и дни, падал,
вставал; вновь падал и вновь вставал.

А теперь, Мгновенье, дай мне силы описать последнее. Я умираю - если не
успею дописать, если рукопись моя оборвется на полуслове, то скажу сразу - Я
Вас Люблю! Одно Мгновенье в любви пронес через месяцы Ада. В
мгновенье-вечность.

Падающая с небес масса начинала темнеть. И я думал: "Ну вот и ночь
подступила - последняя ночь в моей жизни". Я умирал, снег все сыпал, сыпал.
Я не мог двинуться, не мог вымолвить слова.

А как страшно! Как же страшно и тогда и теперь! Смерть все ближе, и ты
чувствуешь, как умирает твое тело. Руки не двигаются, ноги не двигаются -
ладно. Но вот то, что глаза закрываются и, как не стараешься - не можешь ты
их открыть - вот это страшно...

Я готовился увидеть лик смерти. Представлял, как вытянется из мрака
изъеденное морщинами старушечье лицо, протянет костлявую руку заберет во
мрак навеки.

И вдруг из мглы выступила девочка с худющим лицом, да с пронзительной
темнотой под глазами. На ней было темное ветхое платьице, которое все
шевелилось в ветровых порывах. Волосы у нее были седые. Она глядела на меня,
страшного должно быть, без всякого участия... Должно быть, своим видом, я
привел бы в ужас любого ребенка. Но она не была ребенком!

Чем дольше я вглядывался в ее недвижимые черты, тем больше мой
собственный ужас становился. Я не знал, что это - но это уже не был ребенок,
это не был уже человек...

Я смотрел в эти огромные, на весь космос распахнутые, черные глаза,
жаждал вырваться от них - но сил то не было! Я мог только смотреть и умирать

В этих глазах были бездны страданий, бездны какой-то не представимой
боли. Господи, да что же видела она в этом Аду?! Может ей, этой девочки,
довелось увидеть самое ядро боли, что-то такое, чего я и представить себе
боюсь.

Но на меня она смотрела так, словно бы меня и не было.

Она отошла было, но тут же и вернулась, и встала голыми коленями в снег
возле меня.

Из кармана она достала бутылку, приставила к моим губам - сделал глоток.
Теплое, вязкое раскатилось по горлу, разлилось в животе. Кровь. Не знаю чья
это была кровь... Прочь мысли! Не знаю... не знаю... не знаю...

Я выпил, наверное, половину бутылки, когда девочка отстранила ее, встала
и канула в черноте теперь уже насовсем.

Кровь прибавила мне сил. Я смог приподняться, вновь побрел.

Сотрясаясь от порывов ветра, я часто обо что-то спотыкался, падал...

Тьма наступила кромешная, потому я и заметил избушку, когда только
налетел на нее. Ведя рукой по стене, дошел до двери, которая оказалась
распахнутая настежь.

В избушке, где и сижу сейчас, пишу эти строки - спертый, болезненный
воздух. Здесь нет ни одного живого человека.

В одной комнате стояла на столе, догорала масляная лампа. С ее то светом
обнаружил я, лежащую на кровати мертвую женщину, со страшно впалым,
пожелтевшим лицом. И после смерти на лице ее осталась мука: судорожно сжатые
синие губы, лоб, щеки - все лицо исцарапанное, а ногти на руках обломанные -
видно в боли, в горячке пыталась она вырвать себе глаза...

Господи, почему же я пишу об этом с равнодушием? Почему же не
содрогаюсь?.. Не потому что огрубел настолько - просто эта боль выше
вздохов; да и времени, на эти чувствоизлияния нет.

На полу валялась разбитая рамка, а рядом - скомканная, надвое разорванная
фотография. Распрямил, разложил на столе: на фотографии молодая семья - муж
(не знаю, где он), жена (это ее изуродованное болезнью тело лежит в двух
шагах на кровати), мальчик (теперь я вспомнил - рядом с дверью споткнулся я
об лопату и об какой-то кулек - земля то твердая, не смогла ее разбить...) -
не смогла ее разбить девочка. Милая девочка обещавшаяся стать настоящей
красавицей - это она, мило улыбаясь, обнимает свою маму на фотографии - это
ее призрак встретил я в снегу...

Да - я обыскал здесь все - совершенно никакой еды. Зато отметил, что у
мертвой женщины перерезана вена на руке, будто вампир высосал из нее кровь.

Такие вот романтические стихи..."