виновата! Кто же мог ожидать? Вы же сами черкнули - интеллигентный...
- В чем дело?
Пелагея Ивановна всплеснула руками и молвила: - Вообразите, доктор! Он все
десять порошков хинину съел сразу! В полночь.
Был мутноватый зимний рассвет. Демьян Лукич убирал желудочный зонд. Пахло
камфарным маслом. Таз на полу был полон буроватой жидкостью. Мельник лежал
истощенный, побледневший, до подбородка укрытый белой простыней. Рыжая
борода торчала дыбом. Я, наклонившись, пощупал пульс и убедился, что
мельник выскочил благополучно.
- Ну, как? - спросил я.
- Тьма египетская в глазах... О... ох... - слабым басом отозвался
мельник.
- У меня тоже! - раздраженно ответил я.
- Ась? - отозвался мельник (слышал он еще плохо).
- Объясни мне только одно, дядя: зачем ты это сделал?! - в ухо погромче
крикнул я.
И мрачный и неприязненный бас отозвался:
- Да, думаю, что валандаться с вами по одному порошочку? Сразу принял - и
делу конец.
- Это чудовищно! - воскликнул я.
- Анекдот-с! - как бы в язвительном забытьи отозвался фельдшер...
Ну, нет... я буду бороться. Я буду... Я... И сладкий сон после трудной
ночи охватил меня. Потянулась пеленою тьма египетская... и в ней будто бы
я... не то с мечом, не то со стетоскопом. Иду... борюсь... В глуши. Но не
один. А идет моя рать: Демьян Лукич, Анна Николаевна, Пелагея Иванна. Все в
белых халатах, и всё вперед, вперед...
Сон - хорошая штука!..
Михаил Булгаков
Вся эта история началась с того, что, по словам всезнающей Аксиньи,
конторщик Пальчиков, проживающий в Шалометьево, влюбился в дочь агронома.
Любовь была пламенная, иссушающая беднягино сердце. Он съездил в уездный
город Грачевку и заказал себе костюм. Вышел этот костюм ослепительным, и
очень возможно, что серые полоски на конторских штанах решили судьбу
несчастного человека. Дочка агронома согласилась стать его женой.
Я же - врач N-ской больницы, участка, такой-то губернии, после того как
отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для льна, прославился настолько, что
под тяжестью своей славы чуть не погиб. Ко мне на прием по накатанному
санному пути стали ездить сто человек крестьян в день. Я перестал обедать.
Арифметика - жестокая наука. Предположим, что на каждого из ста моих
пациентов я тратил только по пять минут... пять! Пятьсот минут - восемь
часов двадцать минут. Подряд, заметьте. И, кроме того, у меня было
стационарное отделение на тридцать человек. И, кроме того, я ведь делал
операции.
Одним словом, возвращаясь из больницы в девять часов вечера, я не хотел
ни есть, ни пить, ни спать. Ничего не хотел, кроме того, чтобы никто не
приехал звать меня на роды.
И в течение двух недель по санному пути меня ночью увозили раз пять.
Темная влажность появилась у меня в глазах, а над переносицей легла
вертикальная складка, как червяк. Ночью я видел в зыбком тумане неудачные
операции, обнаженные ребра, а руки свои в человеческой крови и просыпался,
липкий и прохладный, несмотря на жаркую печку-голландку.
На обходе я шел стремительной поступью, за мною мело фельдшера,
фельдшерицу и двух сиделок. Останавливаясь у постели, на которой, тая в
жару и жалобно дыша, болел человек, я выжимал из своего мозга все, что в
нем было. Пальцы мои шарили по сухой, пылающей коже, я смотрел на зрачки,
постукивал по ребрам, слушал, как таинственно бьет в глубине сердце, и нес
в себе одну мысль - как его спасти? И этого - спасти. И этого! Всех.
Шел бой. Каждый день он начинался утром при бледном свете снега, а
кончался при желтом мигании пылкой лампы свете снега, а кончался при желтом
мигании пылкой лампы-молнии.
Чем это кончится, мне интересно было бы знать? - говорил я сам себе ночью.
- Ведь этак будут ездить на санях и в январе, и в феврале, и в марте.
Я написал к Грачевку и вежливо напомнил о том, что на N-ском участке
полагается и второй врач.
Письмо на дровнях уехало по ровному снежному океану за сорок верст. Через
три дня пришел ответ: писали, что, конечно, конечно... Обязательно... но
только не сейчас... никто пока не едет...
Заключали письмо некоторые приятные отзывы о моей работе и пожелания
дальнейших успехов.
Окрыленный ими, я стал тампонировать, впрыскивать дифтерийную сыворотку,
вскрывать чудовищных размеров гнойники, накладывать гипсовые повязки...
Во вторник приехало не сто, а сто одиннадцать человек. Прием я кончил в
девять часов вечера. Заснул я, стараясь угадать, сколько будет завтра - в
среду? Мне приснилось, что приехало девятьсот человек.
Утро заглянуло в окошко спальни как-то особенно бело. Я открыл глаза, не
понимая, что меня разбудило. Потом сообразил - стук.
- Доктор, - узнал голос акушерки Пелагеи Ивановны, - вы проснулись?
- Угу, - ответил я диким голосом спросонья.
- Я пришла вам сказать, чтоб вы не спешили в больницу. Два человека всего
приехали.
- Вы - что? Шутите?
- Честное слово. Вьюга, доктор, вьюга, - повторила она радостно в
замочную скважину. - А у этих зубы кариозные. Демьян Лукич вырвет.
- Да ну... - я даже с постели соскочил неизвестно почему.
Замечательный выдался денек. Побывав на обходе, я целый день ходил по
своим апартаментам (квартира врачу была отведена в шесть комнат, и
почему-то двухэтажная - три комнаты вверху, а кухня и три комнаты внизу),
свистел из опер, курил, барабанил в окна... А за окнами творилось что-то,
мною еще никогда не виданное. Неба не было, земли тоже. Вертело и крутило
белым и косо и криво, вдоль и поперек, словно черт зубным порошком
баловался.
В полдень отдан был мною Аксинье - исполняющей обязанности кухарки и
уборщицы при докторской квартире приказ: в трех ведрах и в котле вскипятить
воды. Я месяц не мылся.
Мною с Аксиньей было из кладовки извлечено неимоверных размеров корыто.
Его установили на полу в кухне (о ванне, конечно, и разговора в N-ске быть
не могло. Были ванны только в самой больнице - и те испорченные).
Около двух часов дня вертящаяся сетка за окном значительно поредела, а я
сидел в корыте голый и с намыленной головой.
- Эт-то я понимаю... - сладостно бормотал я, выплескивая себе на спину
жгучую воду, - эт-то я понимаю. А потом мы, знаете ли, пообедаем, а потом
заснем. А если я высплюсь, то пусть завтра хоть полтораста человек
приезжает. Какие новости, Аксинья?
Аксинья сидела за дверью в ожидании, пока кончится банная операция.
- Конторщик в Шалометьевом имении женится, отвечала Аксинья.
- Да ну! Согласилась?
- Ей-богу! Влюбле-ен... - пела Аксинья, погромыхивая посудой.
- Невеста-то красивая?
- Первая красавица! Блондинка, тоненькая...
- Скажи пожалуйста!..
И в это время грохнуло в дверь. Я хмуро облил себя водой и стал
прислушиваться.
- Доктор-то купается... - выпевала Аксинья.
- Бур... бур - бурчал бас.
- Записка вам, доктор, - пискнула Аксинья в скважину.
- Протяни в дверь.
Я вылез из корыта, пожимаясь и негодуя на судьбу, и взял из рук Аксиньи
сыроватый конвертик.
- Ну, дудки. Я не поеду из корыта. Я ведь тоже человек, - не очень
уверенно сказал я себе и в корыте распечатал записку.
Уважаемый коллега (большой восклицательный знак). Умол (зачеркнуто) прошу
убедительно приехать срочно. У женщины после удара головой кровотечение из
полост (зачеркнуто) из носа и рта. Без сознания. Справиться не могу.
Убедительно прошу. Лошади отличные. Пульс плох. Камфара есть. Доктор
(подпись неразборчива).
Мне в жизни не везет, - тоскливо подумал я, глядя на жаркие дрова в
печке.
- Мужчина записку привез?
Никитин Юрий
Шилова Юлия
Березин Федор
Конюшевский Владислав
Майер Стефани
Прозоров Александр