Чтение 19–й страницы книги ~Пан~

Эдварда прислала ко мне сказать, что узнала о моей беде и предлагает
мне от имени своего отца поместиться в Сирилунне. Вот как? Эдварда
тронута? Эдварда великодушна? Я ничего не ответил. Слава богу, у меня
снова есть крыша над головой, и я могу себе позволить никак не отвечать на
приглашение Эдварды. Я встретил ее на дороге вместе с бароном, они шли
рука об руку, я поглядел им обоим в лицо и, проходя, поклонился. Она
остановилась и спросила:

- Вы не хотите жить у нас, господин лейтенант?

- Я уже отделал свое новое жилье, - ответил я и тоже остановился.

Эдварда смотрела на меня, она с трудом переводила дух.

- А ведь мы бы вас не обеспокоили, - сказала она.

Во мне шевельнулась благодарность, но я не смог выговорить ни слова.

Барон, не торопясь, двинулся дальше.

- Может быть, вы не хотите больше меня видеть? - спрашивает она.

- Спасибо вам, йомфру Эдварда, что предложили мне приют, когда сгорела
моя сторожка, - сказал я. - Это тем более великодушно, что едва ли на то
была воля вашего отца. - И я глубоким поклоном поблагодарил ее за
приглашение.

- Господи боже, да вы совсем не хотите меня видеть, Глан? - выговорила
она вдруг.

Барон уже звал ее.

- Вас барон зовет, - сказал я, снова снял картуз и низко поклонился.

И я пошел в горы, к своей мине. Ничем, ничем меня уже не вывести из
себя. Я встретил Еву.

- Видишь! - крикнул я. - Господину Маку никак меня не спровадить. Он
сжег мою сторожку, а у меня уже новый дом...

В руках у нее кисть и ведро с дегтем.

- А это еще что, Ева?

Господин Мак поставил лодку у причала под горой и приказал Еве смолить
ее. Он следит за каждым ее шагом, надо его слушаться.

- Почему же там? Почему не на пристани?

- Так велел господин Мак...

- Ева, Ева, любимая, тебя сделали рабой, а ты не сетуешь. Вот видишь,
ты опять улыбнулась, и у тебя все лицо загорелось от улыбки, хоть ты и
раба.

Возле мины меня ждала неожиданность. Здесь кто-то побывал, я разглядел
следы на гальке и опознал отпечатки длинных остроносых башмаков господина
Мака. Что он тут вынюхивает? - подумал я и огляделся. Нигде ничего. И хоть
бы во мне шевельнулось какое подозренье!

Я принялся стучать по буру, сам не ведая, что творю.

32

Пришел почтовый пароход, он привез мне мундир, он заберет барона и все
его ящики с водорослями и раковинами. Теперь его грузят у пристани сельдью
и ворванью, к вечеру он уйдет.

Я беру ружье и побольше пороха набиваю в оба ствола. Сделав это, я сам
себе подмигиваю. Я иду в горы и закладываю порох; я снова подмигиваю. Ну
вот, все готово. Я лег и стал ждать.

Я ждал не один час. Все время я слышал, как пароход ходит ходуном у
шпиля. Уже смерклось. Наконец свисток, груз принят, судно отходит. Ждать
осталось всего несколько минут. Луна еще не взошла, и я как безумный
вглядывался в сумерки.

Лишь только из-за выступа чуть-чуть показался нос, я поджег фитиль и
отскочил подальше. Проходит минута. Вдруг раздается взрыв, взвиваются
осколки, гора дрожит, и каменная глыба, грохоча, летит в пропасть. Гулко
гремят горы. Я хватаюсь за ружье и стреляю из одного ствола; эхо отвечает
раскатистым залпом. Через мгновенье я разряжаю второй ствол. Воздух дрожал
от моего салюта, эхо множило его и посылало далеко-далеко, словно все горы
громким хором кричали вслед уходящему пароходу. Немного спустя воздух
стихает, эхо молчит, и опять на земле тишь. Пароход исчезает во мраке.

Я все еще весь дрожу, я беру под мышку ружье и буры и спускаюсь; у меня
подгибаются ноги. Я выбрал самый короткий путь, я иду по дымному следу,
оставленному обвалом. Эзоп все время трясет мордой и чихает от гари.

Когда я спустился к причалу, я увидел такое, что всего меня
перевернуло; сорвавшейся глыбой раздавило лодку, и Ева, Ева лежала рядом,
вся разбитая, разодранная, сплющенная, и нижняя часть тела ее была
изувечена до неузнаваемости. Ева умерла на месте.

33

Что же тут еще писать? За много дней я ни разу не выстрелил, еды у меня
не было, да я и не ел, я сидел в своей берлоге. Еву отвезли в церковь на
белой лодке господина Мака, я берегом прошел к могиле.

Ева умерла. Ты помнишь ее девичью головку, причесанную как у монахини?
Она подходила тихо-тихо, складывала вязанку и улыбалась. А видел ты, как
загоралось от улыбки ее лицо? Тихо, Эзоп, мне вспомнилось одно странное
преданье, это было во времена прапрадедов, во времена Изелины, когда
священником был Стаммер.

Девушка сидела в каменной башне. Она любила одного господина. Отчего?
Спроси у росы, спроси у ночной звезды, спроси у создателя жизни; а больше
никто тебе не ответит. Тот господин был хорош с нею, он любил ее, но время
шло, и в один прекрасный день он увидел другую, и чувства его
переменились.

Словно юноша, любил он ту девушку. Он говорил ей. "Ты моя ласточка", он
говорил: "Ты моя радость" - и как горячо она обнимала его. Он сказал:
"Отдай мне свое сердце!" И она отдала. Он говорил: "Можно, я попрошу тебя
кой о чем, любимая?" И, не помня себя, она отвечала: "Да". Все отдавала
она ему, а он ее не благодарил.

Другую любил он, словно раб, словно безумец и нищий. Отчего? Спроси
пыль на дороге, спроси у ветра в листве, спроси непостижимого создателя
жизни; а больше никто не ответит. Она не дала ему ничего, нет, ничего она
не дала ему, а ан ее благодарил. Она сказала: "Отдай мне свой покой и свой
разум!" И он опечалился только, что она не попросила у него и жизни.

А девушку заточили в башню...

- Что ты делаешь, девушка? Чему улыбаешься?

- Я вспоминаю, что было десять лет назад. Я тогда встретила его.

- Ты все его помнишь?

- Я все его помню.

А время идет...

- Что ты делаешь, девушка? И чему улыбаешься?

- Я вышиваю на скатерти его имя.

- Чье имя? Того, кто запер тебя?

- Да, того, кого я встретила двадцать лет назад.

- Ты все его помнишь?

- Я помню его, как и прежде.

А время идет...

- Что ты делаешь, узница?

- Я старюсь, глаза мои больше не видят шитья, я соскребаю со стены
известку. Из этой известки я вылеплю кувшин ему в подарок.

- О ком ты?

- О своем любимом, о том, кто запер меня в башне.

- Не тому ли ты улыбаешься, что он тебя запер?

- Я думаю, что он скажет. "Поглядите-ка, - он скажет, - моя девушка
послала мне кувшин, за тридцать лет она меня не забыла".

А время идет...

- Как, узница, ты сидишь сложа руки и улыбаешься?

- Я старюсь, я старюсь, глаза мои ослепли, я могу только думать.

- О том, кого ты встретила сорок лет назад?

- О том, кого я встретила, когда была молодая. Может, с той поры и
прошло сорок лет.

- Да разве ты не знаешь, что он умер? Ты бледнеешь, старая, не
отвечаешь, губы твои побелели, ты не дышишь...

Вот видишь, какое странное преданье о девушке в башне. Постой-ка, Эзоп,
вот еще что я забыл: однажды она услыхала в саду голос своего любимого, и
она упала на колени, и покраснела. Ей тогда было сорок лет...

Я хороню тебя, Ева, я смиренно целую песок на твоей могиле. Густая,
алая нежность заливает меня, как я о тебе подумаю, словно благодать сходит
на меня, как я вспомню твою улыбку. Ты отдавала все, ты все отдавала, и
тебе это было нисколько не трудно, потому что ты была проста, и ты была
щедра, и ты любила. А иной даже лишнего взгляда жалко, и вот о такой-то
все мои мысли. Отчего? Спроси у двенадцати месяцев, у корабля в море,
спроси у непостижимого создателя наших сердец...

34

Меня спросили, не бросил ли я охоту?

- Эзоп один в лесу, он гонит зайца.

Я ответил:

- Подстрелите его за меня.

Дни шли; меня навестил господин Мак, глаза у него ввалились, лицо стало
серое. Я думал: точно ли я умею читать в душах людей или это мне только
так кажется? Сам не знаю.

Господин Мак заговорил про обвал, про катастрофу. Это несчастный