Чтение 19–й страницы книги ~Долгая воскресная помолвка~

по рукам можно было догадаться, что она из деревенских и всю жизнь много
работала. Из дома выходила лишь в ближайшую булочную за хлебом или
погулять с ребенком в Люксембургский сад. Своего Батистена она называла
Титу, ему было только одиннадцать месяцев, но он уже начал ходить. Пару
раз Мариетта с сыном на целый день уезжала к друзьям. Тогда хозяева дома
видели ее в другом платье, а не в обычном серо-черном, которое она носила
каждый день.
Она съехала в начале марта, сказав, что друзья нашли ей работу и
приютят у себя, пока она не подыщет себе кров. Уезжая, настояла на том,
чтобы уплатить "за пользование кухней". Чтобы доехать до Восточного
вокзала, вызвала такси. Куда едет, не сказала, не оставила адреса, куда
можно было бы пересылать ее почту, мол, "не знаю, где буду жить". Во
всяком случае, письма к ней не приходили. Шофер такси взвалил один узел на
крышу, пристроил где смог чемоданы и сумки, она уехала и больше не
возвращалась.
Через два месяца, 18 мая, на ее имя пришло письмо из Дордони. Хозяева
долго хранили его, более года, думая, что Мариетта может к ним заглянуть,
если окажется в этом районе. А потом решили вскрыть. В нем было
официальное уведомление о смерти ее мужа, тридцати лет, убитого врагом.
Они еще подумали, как же это печально, очень печально, но Мариетта об этом
давно знала, и письмо отправилось в кухонную плиту.

В поезде, в котором они с Сильвеном возвращаются в Кап-Бретон, в
английском каталоге марок Матильда добирается до буквы "М". Откинув голову
на спинку скамьи, она чувствует озноб, который всегда сопровождается
сильным сердцебиением, как тогда, когда выигрываешь в карты, однако сейчас
это ощущение приятнее. Она благодарна себе и гордится собой. И с окрепшей
надеждой смотрит, как за окном поезда к ней приближается солнце Ланд.
Сильвен был в разлуке с Бенедиктой шесть недель. Он соскучился по ней и
по их стычкам. При встрече оба явно испытывают смущение. Бенедикта
говорит: "Я уж и забыла, что ты такой красивый мужчина". А наш весельчак
не знает, куда деть руки, разглаживает рыжеватые усы, расстегивает жесткий
воротничок и срывает галстук.
Матильда опять оказывается в компании своих кошек, которые, не
испытывая никакого смущения, следуют за колесами ее самоката. Она вдыхает
соленый ветер, любуясь видом дюн за окнами виллы, где прижималась к Манешу
и он целовал ее, желанный желанную, такую же, как все.
В ночь после возвращения, сидя за столом в своей комнате, окруженная
своими фотографиями и кошками, она пишет на бумаге для рисования:

"Разновидность номера четыре с острова Маврикий, один синий
двухпенсовик, напечатанный в 1848 году в серии из двенадцати марок.
Орфографическая ошибка по вине рассеянного гравера содержится в седьмой
марке этой серии, в результате чего ПЕНС превратился в ПЕНО. Новые или
гашированные, эти двухпенсовики стоят теперь целое состояние".

А внизу листка добавляет:

"Сведения о потерях могут быть подделаны. Придерживаться отныне письма
капитана Фавурье. В воскресенье на заре они все еще живы".

ШКАТУЛКА ИЗ КРАСНОГО ДЕРЕВА

"Вероника Пассаван.
Улица Амадье, 16, Париж.
10 января 1920 года.
Мадемуазель!
Позавчера я зашла к Малышу Луи, чтобы пожелать ему счастливого Нового
года. Он рассказал мне о вашем с ним разговоре осенью прошлого года,
стараясь в точности воспроизвести свои слова.
Я бы не хотела, чтобы по поводу нашего разрыва с Клебером Буке,
которого все называли Эскимосом, возникли кривотолки. Я просто любила
Клебера, всего без остатка, и очень страдала из-за своего упрямства.
Однако я совершенно уверена, что при первой же встрече мы бы помирились. Я
же не знала, что он погибнет на войне. Чтобы меня успокоить, он всегда
говорил о своих связях, что его не посылают на опасные задания. Мне
казалось просто невероятным, что он может погибнуть. Иногда, по ночам я
все еще не верю и готова объяснить почему.
Я об этом не говорила Малышу Луи - к чему еще больше расстраивать
человека? Так вот, в марте 1917 года ко мне на работу зашла женщина и
сообщила то, о чем вы, вероятно, давно догадались и о чем вы также не
пожелали рассказать Малышу Луи - о самостреле и приговоре трибунала.
Эта женщина побывала в армейской зоне, где ее парень наряду с другими
был приговорен к смерти, и мне кажется, что ваш жених был среди них.
Женщина рассказала, что свои их не расстреляли, а выбросили между
траншеями, чтобы это сделали немцы. Возможно, ей было известно еще что-то,
но она об этом умолчала. Зато очень допытывалась, имею ли я какие-нибудь
сведения о Клебере, видела ли я его живым после января, не прячется ли он
где-нибудь. Я заверила ее, что ничего не знаю. Конечно, она не поверила, и
была права, хоть и наполовину. Если бы я что-то знала про Клебера, то уж,
конечно, придержала бы язык.
По тому, как она задавала вопросы, было ясно, что она знает больше
того, что говорит. Я считаю, что она, как и мы с вами, надеется на то, что
ее парень жив. Правильно ли я все поняла? Наверняка, раз уж вы сами
приезжали к Малышу Луи с расспросами и спустя некоторое время ваш отец
разбудил его среди ночи и тоже расспрашивал с таким пристрастием, словно
ничего не знал, ну настоящий лицемер, разве что вы сами не шибко
откровенны с вашим отцом.
Выходит, мы обе влипли в эту историю. Нам бы лучше объясниться друг с
другом. О чем и пишу. Малыш Луи сказал, что у вас парализованы ноги после
несчастного случая в детстве. Мне понятно, что вам не просто выбираться из
дома, но вы, по крайности, можете ответить на это письмо. Наверняка вам
сделать это проще, чем мне. Как вы уже догадались, я не очень образованная
женщина. Но я не глупа, и хочу, чтобы мы открыли свои карты.
Иногда я чувствую, что мой Клебер жив. А на самом деле у меня нет
никаких, ну ни малейших сомнений, что он погиб в январе 1917 года. Вот
только эта женщина сбила меня с панталыку. Я считаю, что она толком ничего
не знает, но что-то разнюхала, о чем не хочет говорить. Это доказывает,
что один из приговоренных сумел избежать смерти. Насколько я поняла, их
было пятеро. В доказательство своей откровенности сообщаю вам одну деталь
из ее рассказа, внушившую мне надежду, что Клебер остался жив. Там, куда
их отправили помирать, был снег, так я думаю, что у него было больше
шансов выжить. В своей жизни Эскимос знавал холодай почище. Это мелочь, но
вам не мешает ее знать, ведь цепляешься за что угодно.
Возможно, эта женщина, говорящая с южным акцентом, приходила и к вам.
Прошу вас, скажите и, коли знаете больше моего, будьте со мной откровенны.
Жду ответа, не мучайте меня. Малыш Луи сказал, что вы приличная особа. Не
мучайте меня.
Вероника Пассаван".

Матильда отвечает ей, что не знает, о чем идет речь, что весной или
летом она приедет в Париж и тогда они увидятся.
Вслед за тем она пишет славной мадам Паоло Конте в Марсель, торопя ее
связаться с "названой крестницей" Тиной Ломбарди, которая ездила искать
своего Нино в прифронтовую зону.
Еще она пишет Пьеру-Мари Рувьеру, торопя его узнать, какой части в
январе 1917 года соответствовал номер полевой почты 1828.76.50. Но,
проверив по письму мадам Конте номер и подумав, решает не отправлять
послание.
На дворе подходит к концу очень холодное утро.
Стекла окон в большой зале запотели, мешая видеть море Кошки и котята
наблюдают, как Матильда бросает в огонь обрывки письма. Она говорит им:
"Надо попридержать язычок. Совет вполне разумный. Не кажется ли вам, что у
меня есть основания остерегаться советов?"
Уно наплевать. Дуэ заинтересована. Терца и Беллиссима отправляются
спать возле каменного изваяния Святой Девы Марии, привезенной Папой и
Мамой из поездки в Толедо в 1899 году, когда, опьяненные красотой ночи, в
порыве внезапной нежности они зачали Матильду.
Одни Вор и Мэтр-Жак следуют за ней, когда она на колесах подъезжает к
обеденному столу и, к неудовольствию Бенедикты, раскладывает на нем листки
для рисования и письма, которые не помогают ей ни рисовать, ни быть
счастливой, а лишь заполняют большую шкатулку из красного дерева с
золотыми краями всем, что имеет отношение к Угрюмому Бинго. По правде
говоря, она сует туда только свои записи да письма в порядке их
поступления.
Шкатулку ей подарил Манеш к ее пятнадцатилетию на Новый 1915 год, под
краски. Она не красива, не безобразна, имеет в высоту сорок сантиметров, в
ширину - пятьдесят. Это тяжелая шкатулка из полированного красного дерева
с золотыми краями - точь-в-точь как отделывают кают-компанию на судне.
Почему он купил ее, она не знает. Как и Папа-Мама не знают, зачем купили
каменное изваяние Марии. Люди ведь бывают такими странными.
Бросив письмо Вероники Пассаван в шкатулку, Матильда осторожно
прикрывает крышку, боясь пробудить спящий в ней страх, и говорит Вору и
Мэтр-Жаку: "Если вы тотчас слезете со стола, я вам доверю тайну". Кошки не
двигаются с места, и тогда она сухо добавляет: "Это очень большая тайна".
Те смотрят на нее удивительно бесстрастными, удивительно пристальными,
удивительно безразличными - поклясться можно - кошачьими глазами, потом,