Чтение 19–й страницы книги ~Подайте мне Джоконду~

- Не стоит так нервничать,- замечаю я,- без охраны я вас не оставлю.

- Вы так добры,- лепечет она, поднимая на меня повлажневшие глаза.

Беру ее за руки и нежно провожу пальцами вверх, вплоть до жаркого пуха
подмышек.

- Это мое слабое место,- шепчу я,- я всегда слишком добр с женщинами...

Глава 13

Я и раньше догадывался, что в любви мадемуазель Ламбер - отнюдь не дура.
Наоборот, она ценит мужчину и не упускает случая установить связь между
нашей старой планетой и седьмым небом. О трюках, которые она мне
демонстрирует, не говорится даже в Библии. Волнение доводит ее недюжинный
природный талант до высот подлинной гениальности. Малышка жаждет утвердиться
в моих глазах и потому отдается от всего сердца. Так что, когда наступает
пора последних содроганий, знаменующих окончание сеанса, я невольно задаюсь
вопросом: зовут ли меня Сан-Антонио и не Пасха ли сегодня?

Потом Роза спрашивает меня, люблю ли я телячьи ножки. Она их,
оказывается, обожает. К тому же именно данный деликатес она приобрела к
завтраку и интересуется, не соблаговолю ли я к ней присоединиться.

- С восторгом,- отзываюсь я, нимало не кривя душой.

За едой я продолжаю подробнейшим образом ее расспрашивать в надежде
вытянуть из нее еще что-нибудь интересное. Однако красавица столь явно
ничего больше не знает, что я сдаюсь. Судя по всему, Компер был щедр в
деньгах, но не в признаниях. Он не без удовольствия - и тут я его понимаю -
занимался с ней любовью, но рот держал на замке. Особой трудности это не
представляло, поскольку Роза и сама предпочитала в подробности не лезть. У
нее хватило мозгов сообразить, что чем меньше она знает, тем меньше рискует
нажить неприятности, если все раскроется.

Завтрак съеден, и я как раз помогаю мадемуазель застегнуть лифчик, когда
раздается звонок.

- Это еще что?- удивляюсь я.

- Телефон.

- У тебя есть телефон? А я думал, в провинции такую штуку не часто
встретишь в частной квартире.

- Патрон поставил. На случай, если я внезапно понадоблюсь.

Я проницательно смотрю на нее. Она слегка розовеет. До меня доходит, что
Компер был отнюдь не единственным посетителем этой славной квартирки. Видно,
господин директор хотел, чтобы пташка была всегда под рукой на случай, если
им овладеет приступ хандры.

- Ладно,- говорю,- иди-ка ответь. Она идет в спальню и снимает трубку:

- Алло.

Я бесшумно прыгаю к лежащему на столе отводному наушнику и подношу его к
уху. Слышу, как на другом конце провода женский голос спрашивает:

- Мадемуазель Ламбер?

- Да.

- Говорит мадам Болуа.

Я не вижу свою курочку, но чувствую, что она совершенно ошеломлена.

- Добрый день, мадам,- бормочет она.

- Здравствуйте,- сухо говорит мадам.- Я хотела бы вас видеть. Мы можем
встретиться в конце дня, сразу, как вы закончите работу?

- Но... да, конечно,- неуверенно соглашается Роза.

- Где?

- Можно у вас дома. Я буду в половине седьмого.

- Хорошо, договорились. До свидания.

Невидимая собеседница вешает трубку. Заглядываю в спальню и вижу, что
Роза все еще держит свою трубку в руке, задумчиво уставившись в
пространство. Кажется, будто она немного съежилась.

- Кто это был?- интересуюсь я.

Она осторожно кладет трубку на рычаг.

- Жена моего директора.

- Вот как?

Что-то мне тут не нравится, но пока не понимаю, что именно. Во всяком
случае, мысленно констатирую, что директора фабрики зовут Болуа. Беру
телефонный справочник и выясняю, что живет он неподалеку, в местечке под
названием Пон-де-Кле.

- Она что, имеет привычку тебе звонить?- интересуюсь я.

- Нет, сегодня впервые.

- Как думаешь, с чего это вдруг ты ей понадобилась? Она колеблется, снова
краснеет, потом пожимает плечами:

- Понятия не имею.

Вид у нее при этом такой же честный и искренний, как у торговца
подержанными автомобилями, который пытается всучить вам старую рухлядь,
уверяя, что это отреставрированный "бьюик". Сажусь рядом с ней на кровать и
голосом, исполненным нежного упрека, вопрошаю:

- А что, если мы не будем лгать? Она смущенно отворачивается.

- Можно подумать, что ты боишься,- замечаю я.

- Это правда,- бормочет она.- Только не по той причине, о которой вы
думаете. Понимаете, директор и я... мы...

- Короче, ты с ним спишь, так?

- Да.

- Потому он тебе и поставил телефон, верно? Хочет, чтобы ты была под
рукой. Как только ему удается улизнуть из дома, вы встречаетесь. Угадал?

- Да,- подтверждает милое создание.

- Как это ты еще успеваешь менять трусики?- смеюсь я.- Компер, твой
патрон... это не считая тех, кто подвернется случайно. У тебя что, внутри
обогреватель, а, малышка?

Роза улыбается. Мое замечание ее не сердит - похоже, она не испытывает
внутреннего недовольства от обилия своих сексуальных эмоций. Возвращаюсь к
основной теме:

- Так почему все-таки она тебе позвонила? Как-никак, жена патрона... Как
думаешь?

- Боюсь, она кое-что узнала.

- Думаешь, какая-нибудь добрая душа просветила ее по поводу того, что
журналисты назвали бы брачной изменой? Анонимное письмо - услада
провинциала.

- Да, боюсь,- кивает она.

- Что она из себя представляет, эта жена Болуа? Старая, страшная,
больная?..

- Нет, совсем нет. Она парижанка, гораздо моложе его.

Ревновать она не станет - они уже давно предоставили друг другу полную
свободу. Но она может воспользоваться моей связью с ее мужем, чтобы
потребовать развода.

- Чего же тут бояться?- ухмыляюсь я.- Дорогу освободит. Настроишь своего
патрона как следует - глядишь, он на тебе и женится. И мама-калека будет
спасена.

- Не женится он на мне. Я не его круга. Ничего себе. У этого типа,
оказывается, еще и социальные предубеждения.

- А когда он на тебя карабкается, лягушонок, это его не смущает?

- Господи, как это неприятно!- почти не слушая меня, восклицает Роза.- А
вдруг она затеет скандал? Мне тогда во всей округе работу не найти.

Можно было, конечно, объяснить ей, что при ее талантах ей обеспечена
работа в любом борделе Гренобля, но я удерживаюсь. Конечно, полицейских
считают грубиянами, но даже если это так, должны же быть исключения,
подчеркивающие правило?

- Там видно будет,- философски заявляю я. В два часа она уходит на
работу. Следую за ней на почтительном расстоянии, чтобы не привлекать
внимания. Когда она входит в здание, поворачиваю обратно. До конца рабочего
дня можно быть спокойным. Да и вообще, с чего я взял, будто ей грозит
опасность? Кто такая эта девчонка? Так, сто пятнадцатая спица в колеснице.
На черта она сдалась этой банде, тем более что у них и без того полиция на
плечах висит?

Все так, только я почему-то неспокоен. Спрашиваю себя, в чем дело, и с
удивлением понимаю, что мучает меня не что иное, как угрызения совести.
Право исповедовать высокие теории надо заслужить, а не украсть. Я был не
прав, послушавшись Дюбона и обманув Старика. Развлекаюсь тут с девчонкой,
обжираюсь в ее обществе телячьими ножками вместо того, чтобы сесть на
парижский поезд... Нет, ребята, это не по-католически! Я на мертвой точке.
Чувствую себя неприкаянным, как лодка, сорвавшаяся с якоря. Хочется крикнуть
"караул" и прыгнуть в поезд на ходу. Похоже, это лучшее, что я могу сделать.

Иду на почту и вызываю Дюбона. Он берет трубку. Правда, его "алло" звучит
невнятно, но кто еще будет говорить по телефону с набитым ртом?

- Привет!- говорю я.

- А, это ты, супермен моей жизни!- восклицает он, сделав могучий глоток.

- Опять жуешь?- осведомляюсь я.

- Цесарку, малыш. Не знаю ничего более вкусного. Конечно, при условии,
что повар не будет жалеть масла. Ее, проклятую, чертовски легко пересушить.

- Господи,- не выдерживаю я,- ты не человек, а просто живоглот какой-то.
Единственный смысл жизни - пожрать как следует!

-А он не хуже любого другого,- не без гордости утверждает Дюбон.

- Согласен,- язвительно замечаю я.- Каждый имеет тот идеал, которого
достоин.

- Так чем сейчас занят знаменитый комиссар Сан-Антонио?- меняет он тему.-
Король детективов и красоток?

- Он в мертвой точке, понял, вершина кулинарного искусства? Сыт
фальшивомонетчиками и возвращается в свой курятник.

Дюбон издает ряд невнятных звуков, каждый из которых завершается по
меньшей мере тремя восклицательными знаками.

- Что случилось?- напоследок интересуется он.

- Ничего. Просто у меня это дело уже в печенках сидит. Нахлебался дерьма
досыта. Я на пределе, понимаешь? И возвращаюсь в Париж. Потому тебе и звоню.

Следует молчание, тяжелое, как наследие гидроцефала.