А карту он обязан был показать полковнику Бергу - тот велел. И еще он
хотел показать карту гестаповцам: после очной ставки с разведчиком он
чувствовал себя оплеванным - ему явно не верили. Покажет карту - поверят.
- Ну, хорошо, - сказала Аня, - если ты считаешь, что надо идти сейчас,
пошли, я готова.
- Погоди, - сказал Муха, - я тебе приготовил поесть.
- Спасибо, - улыбнулась Аня, - а то я голодная как волк.
Муха вышел в сени и вернулся с тарелкой, в которой лежала вареная
картошка, желтая крупная соль и молодой, видно прямо с грядки, зеленый
лук.
- Ой, спасибо, - сказала Аня, - красота какая!
- Погоди, - сказал Муха, - я тебе еще кринку простокваши приготовил.
- Спасибо, Андрюша, только я ее не ем.
- Это почему? Самое вкусное, что есть, - простокваша.
- Не могу. Меня в детстве мать напугала. Сказала, что в нее лягушек
кладут - для холода. С тех пор не могу, лучше голодной ходить.
- Вот женщины! - сказал Муха. - А еще туда же - воевать... Ну, лопай
как следует. А завтра я молочка тебе раздобуду. У них тут молочко жирное,
хорошее молочко...
Через десять минут они вышли из дому.
- Слушай, Ань, - спросил Муха, - а какое у нас задание теперь будет, не
знаешь?
- Знаю, - ответила Аня, - задание специальное, особой важности, детали
тебе Вихрь объяснит. Только не сердись, ладно? Я ж тебя не спрашиваю о
твоих связях и явках. Придет Вихрь - с ним разберетесь.
- Да я и не сержусь, что ты... Он длинный такой, Вихрь, да? Глаза
голубые-голубые?
Аня оглянулась. По дороге следом за ними ехала девочка на велосипеде.
Больше никого не было. Аня оглянулась еще раз: велосипед показался ей
знакомым - точно такой же, как у мальчишки, что приехал за парнем в
крагах.
- Тут велосипедов много? - спросила Аня.
- В каждом доме. А что?
- Ничего. Интересуюсь.
И они свернули в лес.
СТАРЫЙ РЫНОК
"Липа, - подумал Вихрь, - это липа, они меня берут на пушку. Это их
человек. Они хотят меня пощупать еще раз: стану кричать "Беги!" или
подойду к нему? Дурачки! Они же мне так помогают. Сами себя убеждают в
моей им преданности. Стоп! А что, если это случайное совпадение? Погубят
парня, зря погубят. Вряд ли... Это не случайность. Это не может быть
случайностью - слишком точно все сыграно".
Он медленно шел следом за парнем, который ходил мимо остальных
торговцев - пять шагов вперед, пять назад.
- У вас нет хорошего корма для индеек? - склонившись к человеку в
вельветовой куртке, спросил Вихрь.
Тот быстро обернулся, мгновение разглядывая Вихря и слепца, стоявшего
за спиной, а потом ответил, словно выдавливая из себя слова:
- Теперь корма для индеек крайне дороги... Видимо, вы имеет в виду
индюшат...
И первым протянул руку Вихрю. Вихрь пожал протянутую ему руку.
"Это уже становится глупо. Видимо, он поведет меня на их явку, - думал
Вихрь. - Бежать с дороги? Нельзя. Если будет облава на рынке, у меня
девяносто шансов из ста. Бежать сейчас - один из ста. А если других больше
не представится? Если облавы не будет? Если... Тысяча если... Тысяча
проклятых если..."
Все это пронеслось у него в голове, когда он, обернувшись, сказал
слепцу:
- Знакомься, это наш друг.
А после они шли по улице Святого Анджея, повернули к университету,
вышли на сквер Плянты - кольцо тополей, издревле окружающее старый город,
- и двинулись вдоль трамвайных путей - к реке.
Народу было немного. На скамейках сидели женщины с детьми. Лица у детей
были землистые, кожа возле висков морщинистая, старческая. Дети войны. Они
не бегали наперегонки, не кричали, играя, не рылись с лопатками на
газонах. Они сидели возле женщин тихо - ручки сложены на коленях, колени
громадные, раздутые. а ножки тоненькие, как спички.
"Здесь все простреливается. Они меня возьмут здесь, - думал Вихрь, -
нет смысла. Зря погибнуть - всегда легче легкого".
- Спотыкайся немножко, - шепнул он слепцу, когда парень в вельветке
отвернулся.
Слепой кивнул, но продолжал идти, как зрячий - по-солдатски выбрасывая
ноги, ступая уверенно, будто на параде.
Возле высокого дома, соседнего с гостиницей "Варшавской", вельветовый
парень остановился, посмотрел на белую табличку, где были обозначены
номера квартир, чуть заметно кивнул головой и отворил дверь. Вихрь и
слепой вошли в подъезд следом.
"А если ринуться назад! - подумал Вихрь. - Нет. Там их люди. Наверняка
там хвост. Все проиграю. Нельзя".
Около пятой квартиры на третьем этаже они остановились. Вельветовый
парень долго прислушивался, потом замер, приложившись ухом к замочной
скважине, и ловко, одним поворотом, отпер дверь.
В большой комнате, почти совершенно пустой - маленький стол и два
кресла, в углу широкая смятая тахта, - возле громадного, чуть не во всю
стену, итальянского окна стоял шеф отдела 111-А. Он улыбался.
- Простите меня, но в нашей работе приходится порой разыгрывать
спектакли.
Вихрь был готов к этому он сыграл такое изумление, что гестаповцы -
сначала шеф, потом слепец, прятавший очки в футляр, а потом вельветовый
парень - громко расхохотались.
ВКУС ШНАПСА
Шульц оказался однофамильцем. Коля понял это, как только ввели
Богданова. Степан разыграл все правильно - как они репетировали в бараке.
Коля подстриг его артистически. Он яростно щелкал ножницами вокруг головы
Богданова, все время повторяя дурацкие вопросы:
- Не беспокоит? Не тревожит? Не беспокоит?
Вечером им выдали по пятьсот марок: каждому уходившему вместе с
немецкими войсками от красных выдавалась компенсация перед окончательным
трудоустройством.
Коля получил направление на работу в офицерскую парикмахерскую, а
Степана направили в автомастерскую танковой части, дислоцировавшейся в
семи километрах от Кракова.
Получив деньги, Коля с Богдановым зашли в солдатский распределитель.
Там по записке старичка офицера им продали банку свиных консервов, булку,
сто граммов маргарина и бутылку шнапса. Они завернули все это в газету и
пошли в лесок. Там разложили костер и начали пировать. Степан после
первого же стаканчика опьянел и стал плакать. Он плакал, всхлипывая, слезы
катились по его желтым щекам, он не вытирал их, и они заливались к нему в
рот, и только тогда он вытирал губы ладонью и виновато улыбался.
- Знаешь, что самое страшное? - говорил он. - Самое страшное - это
какими мы можем стать потом. Сможем ли мы победить в себе эту ненависть,
которая в нас родилась? Сможем ли мы побороть в себе страх, который теперь
живет в нас вместе с отчаянием и храбростью? Сможем ли мы сломать в себе
ненависть к людям, которые говорят на немецком языке?
Он жадно выпил шнапс, понюхал корку хлеба и, подвинувшись еще ближе к
костру, стал говорить:
- Пал Палыч был моим следователем. Власовец, паскуда, нелюдь. Он лысый,
старый и больной. Я видел что он болен, потому что у него все время
закипала пена в уголках рта и еще потому, что лицо у него было желтое и до
невозможности худое.
- Ну-ка, хлебало открой, - говорит Пал Палыч.
- Что?
Он грязно ругается и повторяет:
- Хавало открой свое! Рот, понял?!
Открываю рот. Он заглядывает, как говорят врачи, в зубную полость и
сердится:
- Что, "желтую сару" уже сняли гансы?
Я ничего не понимаю.
- Фиксы, говорю, фиксы гансы сняли? Ну, фиксы, золото, не понимаешь,
что ли?!
- Теперь понял. Не было у меня "желтой сары".
- Экономно жил?
- Экономить было не с чего.
- Не давали большевички навару? В черном теле держали?
- В каком?
- В черном! - орет Пал Палыч. - Больной, что ли?!
- Я-то здоровый...
Пал Палыч обегает стол и ударяет меня по щеке.
- Ты - умненький, - усмехается он, - шутить любишь. Колоться станешь
или будешь ж... вертеть?
Буджолд Лоис
Березин Федор
Андреев Николай
Жюль Верн
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия