Чтение 19–й страницы книги ~Отчаяние~

поднимал тосты за друга Ильича, возглавившего Институт Маркса -- Ленина, и
редактора собрания сочинений незабвенного вождя.

Назавтра подвел к нему двух осведомителей, те легко разговорили Льва
Борисовича, мнения своего о Сталине он не скрывал, подчеркивал свою дружбу с
Мдивани и Ма-харадзе, врагами Кобы; этот материал Берия сам отвез Сталину и
вручил в руки.

...С затаенным восхищением Берия наблюдал за тем, как на Политбюро
Вознесенский -- единственный из всех -- спокойно и уверенно возражал
Сталину, спорил с ним, оперируя цифрами и фактами. Старец с нескрываемой
любовью смотрел на профессора, соглашался с ним, конечно же, не всегда, но
явно выделял его своим уважительным вниманием; однажды, в отсутствие
Вознесенского, заметил: "Надо подумать, не дать ли ему Сталинскую премию за
его брошюру о военной экономике... Хотя она отнюдь не бесспорна, но человек
хорошо поработал, сам написал -- не помощники..."

Если он -- единственный из членов ПБ -- получит премию, трудно
предугадать, что может произойти в дальнейшем, тем более Кузнецов и
Вознесенский -- ленинградцы, одна Шайка-лейка.

Вознесенский и Кузнецов и, конечно, Жданов должны уйти -- в этом
спасение. Но эту операцию должен провести другой человек, нужна комбинация;
на мне нет ни одного политического процесса в стране, и я не намерен их на
себя брать, я лишь убрал Троцкого и Кривицкого. Старцу это нравилось,
обожает интригу, а разведка -- это долгая интрига, комбинация может
развиваться годами, а то и десятилетиями...

Берия понимал: если компрометирующие материалы на соперников будут
подобраны, если придет время для операции, следствием которой будут арест,
пытки, суд и расстрел, все это захотят взвалить на него. Но Вознесенский и
Кузнецов не признаются в шпионстве, их не обманешь, как Пятакова и Рыкова,
не сломишь, как Радека и Раковского, не уговоришь, как Ягоду и Буланова...
Они прекрасно понимают, что никакое признание не сохранит им жизнь; лучше уж
погибнуть, как Постышев, Эйхе или Чубарь, -- безмолвно, хоть публичного
позора не будет, зато вопросы в народе останутся, а любой вопрос рано или
поздно родит ответ, нет ничего безответного в этом мире.

Именно поэтому Берия дважды встретился с Ждановым -- один раз приехал к
нему на дачу, другой раз -- в ЦК, аккуратно подбросил, что курировать
атомный проект

и органы не под силу ему, надо выдвигать мрлодых. Не он, а Суслов назвал
Виктора Абакумова -- прекрасный работник, хорошо показал себя во время
войны, беспредельно предан товарищу Сталину, русский, из бедняцкой семьи,
чем не нарком?

Зашел Берия и к Кузнецову (по протоколу ежемесячно заходил к секретарю
ЦК, несмотря на то что был членом Политбюро; традиция родилась при Сталине,
когда он сформировал свой Секретариат, -- на смену Крестинскому и
Серебрякову привел Молотова, тот, в свою очередь, подобрал людей по себе; и
Зиновьев, приезжавший из Питера, и Рыков с Каменевым считали своим долгом
заглянуть к секретарю ЦК -- средостение всей текущей работы; с тех пор и
пошло), попили чайку с сухариками, Берия поднял тот же вопрос: "Атомный
проект забирает все время, надо двигать на Лубянку крепкого человека,
кандидатуры у меня нет, назвал бы Гоглидзе или Баги-рова, но, думаю,
целесообразнее назначить русского, нельзя не считаться с настроением
великого народа, кровью заслужившего право на главенство в стране..."

Берия знал, что удар, нанесенный Ждановым по Ахматовой и Зощенко, был
прелюдией к широкой кампании против интеллектуалов; как обычно, Сталин
порекомендовал сначала ударить по русским: "Наши все снесут, не страшно,
зато развяжем себе руки в главном". Он тщательно калькулировал возможную
реакцию западных друзей, поэтому атаку начинал исподволь, загодя выстраивая
линию защиты: "Виноват Жданов, его идея".

Судя по тому, как Сталин после победы правых в Израиле раздраженно бросил
ему: "Посмотрите-ка внимательно, чем занимается наш Еврейский антифашистский
комитет, народу надоел бесконечный плач израилев", Берия понял, что пришло
время готовить компрометирующие материалы на руководителей комитета --
Лозовского, Михоэлса, писателей Переца Маркиша и Фефера. Значит -- новый
процес?

Нет, он не намерен так просто терять ту репутацию, которую наработал в
тридцать девятом.

...За день перед тем, как Сталин назначил его заместителем Ежова, -- тот
уже был отстранен, в наркомате не появлялся, -- им был отдан неподписной
приказ "почистить^ ежовские подвалы; всю ночь шли расстрелы большевиков,
которые вынесли пытки, ни в чем не признавшись; надо уничтожить всех, кто
был связан с Орджоникидзе, Постышевым, Эйхе, Косиором, Чубарем; как-никак
члены

Политбюро; никаких следов оставлять нельзя -- совет Сталина.

Когда наутро Берия доложили, что приказ выполнен, расстреляно восемь
тысяч заключенных, он тяжко вздохнул:

-- Было сказано "почистить"! Это значит -- выпустить людей, а не
бесчинствовать! Сейчас же расстрелять всех расстрельщиков, это не люди --
исчадия ада...

...Когда в июле сорок, первого из Белоруссии привезли командарма Павлова,
Берия проговорил с ним всю ночь, благодарил за помощь, которую тот оказывал
чекистам с лета тридцать седьмого, обещал защитить его перед товарищем
Сталиным; приказ на расстрел подписал не он, а высшее руководство, он лишь
подготовил документы.

В сорок четвертом, когда сын наркома авиационной промышленности Шахурина
застрелил на лестнице Каменного моста дочку посла Уманского, аппарат начал
дуть дело: вышли на детей Микояна, арестовали, младшему только исполнилось
шестнадцать. Берия затаенно ждал, не повалится ли Микоян, как-никак именно
Серго и он, ветераны, давали санкцию на его, Берия, вступление в грузинскую
партию меньшевиков -- естественно, для "нелегальной работы"; Серго, к
счастью, нет, а Микоян мог начать копать его прошлое, опасен. Сталин,
однако, Микояна не тронул; Берия после заседания ПБ шепнул: "Не волнуйся,
Анастас, я позабочусь о мальчиках, они будут хорошо устроены, все обойдется,
ты держался мужественно".

...А сейчас -- он ощущал это кожей -- безумный Старец снова захотел
кровавых игрищ, и, если он, Берия, по-прежнему будет шефом Лубянки, следом
за этими спектаклями наступит его черед.

Но почему Сталин не убрал Вышинского после процессов, спрашивал себя
Берия. Почему, наоборот, он его поднял? Потому, ответил он себе, что
Вышинский работал с трупами, которые заранее выучивали ответы на его
вопросы, а учить эти сумасшедшие ответы их заставляли Ягода и Ежов.

Он вспомнил, как Меркулов, приехав к нему на дачу с докладом, во время
прогулки -- это было в тридцать девятом -- предложил запустить в народ
термин "ежовщина"... Через пять дней его люди обмолвились в Большом театре
после "Кармен", которую пела Верочка Давыдова, назавтра по Москве поползло;
ничто так стремительно не

распространяется, как слухи, особенно в том обществе, которое лишено
информации...

Ежову противопоставляли его, Берия: истинный преемник Дзержинского,
"ученик Вождя, как при нем спокойно дышится в стране, никаких нарушений
закона...

Генерал Рычагов, посмевший грубить Сталину на ПБ в сорок первом, сам
обрек себя на пулю; командарма Штерна можно было бы спасти, отрекись он от
Блюхера... Но ведь Мерецкова, Рокоссовского и Ванникова спас я, Берия! Армия
этого не забудет!

На мне нет процессов, повторил себе Берия, и не должно быть. Пусть это
делают другие, а я дам приказ пристрелить их в камере, как Ежова, когда тот
метался, падая на колени, а в него всаживали пулю за пулей те два человека,
которых назвал Сталин поименно: управделами ЦК Крупин и Панюшкин...

...Когда Виктор Абакумов сел в его кабинет, Берия на Лубянке более не
появлялся, работал в Кремле, однако "шарашки" оставил за собой; часто ездил
туда, подолгу беседовал с одним из руководителей "Красной капеллы" Шандором
Радо, с Туполевым; пил вместе с ними кофе, по-товарищески обсуждал не только
текущую работу, но и международные дела; "шарашники" принимали все "голоса",
заглушки не было -- специфика их научной работы того требовала; с интересом
рассматривал Сергея Королева -- неуемная фантазия; Сталина посвящать в его
идеи нельзя, рано, Старец помнил это имя, слишком рьяно хлопотали
Гризодубова и Громов, именно они вытащили его из камеры смертников; если бы
не преклонение Сталина перед прославленными летчиками -- шлепнули б этого
нового Циолковского в одночасье...

...Пусть себе Абакумов работает, пусть ощутит себя хозяином в лавке, все
равно каждый шаг нового министра подконтролен: глубинные операции готовят
его, Берия, люди, ему, Абакумову, докладывают только то, что он, Берия,
санкционирует.

..И вот сейчас перед ним сидят растерянные Деканозов и Комуров, хотя
всячески эту свою растерянность стараются скрыть, а он, Берия, понимая, что
случилось нечто чрезвычайное, из ряда вон выходящее, неторопливо читает
документы, хотя и не видит букв, а просчитывает партитуру предстоящего,
разговора; он не может не просчитать любой поворот разговора, потому что
Деканозов как-никак сидел с Молотовым дверь в дверь; да, через год-два
Молотов потеряет свои позиции, план операции разработан, Жемчужина, его
жена, станет субъектом еврейской комбинации, выдержка и еще раз выдержка...
Деканозов, хоть и предан ему, опасен тем еще, что начал свою политическую
жизнь как брат одного из лидеров боевиков армянского "Дашнакцутюн"; оружием
делился с Литвиновым и через него -- с Камо и Кобой. Старец благоволит к
нему, до сих пор называет так, как писали о брате в сводках охранки, --
"Деканози"... Проклятье какое-то, никому нельзя верить, никому и ни при
каких обстоятельствах...

...Отложив наконец красные и синие папки, Берия снял пенсне, потер веки,
улыбнулся визитерам своей неожиданной чарующей улыбкой и спросил:

-- Что стряслось?

Деканозов и Комуров переглянулись: видимо, так и не решили, кто будет
докладывать.