Чтение 19–й страницы книги ~Петровка, 38~

- Милый мой, ты не п-представляешь себе, как ты не прав. И попросил я
тебя помочь просто потому, что думаю о т-тебе неплохо, понимаешь? И потом
стихи у тебя хор-рошие. Больше ничего не написал?

- Нет.

Садчиков показал глазами на парня, который шел с забинтованным лбом.
Ленька отрицательно покачал головой.

- Напишешь, - закурив, пообещал Садчиков. - Я отчего-то верю, что ты
много напишешь.

- Когда на заводе писать? Там надо успевать поворачиваться.

- Ты знаешь, что такое им-мпульс? - спросил Садчиков.

- Знаю.

- Так где у тебя будет больше импульсов для т-творчества - на заводе,
когда надо только успевать поворачиваться, или в полном спокойствии, дома,
когда все тихо и птички щ-щебечут?

- Не знаю.

- А я знаю. Вот у меня когда б-башка особенно здорово соображает?
Когда все решают минуты, когда очень т-трудно, когда надо принять только
одно решение и оно должно быть точным. А если у меня много времени,
оп-пасности никакой, так я тюфяк тюфяком. Что смеешься? Я верно говорю. У
п-поэтов так же.

- У поэтов иначе.

- Не может быть.

- Может быть. Думать надо много, чтобы образ родился.

- Дома холодно д-думать, уж больно все со стороны выйдет.

- Нет. Сердце - оно и на заводе и дома одинаковое.

- Разное, - возразил Садчиков. - Завод - он т-только называется так
холодно, а ведь это люди. Завод - это я условно говорю. Иди д-дома строй,
коров дои, письма разноси, трубы чисти. Надо, чтобы ты людям не только про
себя одного г-говорил, но и про них тоже. Ты смотри, кто о себе память
оставил? Достоевский, Пушкин, Лермонтов. А как их ж-жизнь ломала! То-то и
оно. Им-мпульсы - великая штука. Если ты в сплошной р-розовости живешь -
какой ты, к черту, поэт? Так, демагог, да и только.

- Сами говорили, что мои стихи нравятся...

- Говорил.

- Значит, обманывали?

- Чего мне тебя обманывать? Просто ты раньше жил тем, что у тебя было
дома. Вот и все. Плохо было, ты и п-писал, чтобы боль внутри не лежала.
Скажи, не так?

Ленька изумленно посмотрел на Садчикова и ничего ему не ответил.

Около ресторана "Баку" Садчикова догнал оперативник из пятидесятого и
негромко сказал:

- Проверили мы того. Он из цирка, наездник. Очень нервничал.

- Извинились перед ним?

- Крикливый, черт. Дежурный хотел на него протокол за хулиганство
накатать.

- Еще чего! - рассердился Садчиков. - Объяснить н-надо человеку, а не
протокол писать. Тоже к-каратели нашлись. Телефон у него есть?

- Да.

- Ладно, я п-потом сам позвоню ему, объяснюсь. А то неловко, да и
т-трепотня по цирку пойдет о милицейских грубиянах. Ты цирк любишь? -
спросил Садчиков Леньку.

- Люблю.

- Я тоже, особенно в-воздушных гимнастов.

- А я - икарийские игры.

- Губу покажи, - попросил Садчиков.

Ленька доверчиво выпятил нижнюю губу.

- Ну, из-звини, - сказал Садчиков. - Губа у тебя не дура.

Встретились

Прохор обнял Сударя, долго тряс руку Читы и, заглядывая ему в глаза,
спрашивал:

- Ну как, дорогой? Ну как? Экий ты парень видный; девки небось мрут,
да, Сань? Или неверно я говорю? Старый стал, голова хужей варит, могу и
ошибиться...

Прохор был невысок, безлик и казался с первого взгляда серым и словно
бы пыльным. Он опирался на палку и шел медленно, приволакивая негнущуюся
ногу. Говорил он быстро, без умолку, изредка похохатывая и все время
заглядывая в глаза то Сударю, то Чите. Смотрел как-то по-особому: замирая
и напрягшись. Шея у него при этом стягивалась синими веревками жил.

- Водку пьете, чертенята? - спрашивал он. - С девками небось
балуетесь, а? Я старик, мне-то завидно. Нашли б какую кралю, золотенькие
мои, а? Читушка, что молчишь? Не нравлюсь я тебе, да? Ты вона какой
модный, а я - как деревня, да? Смущенье тебя берет, да? Ну ладно, ладно,
ты иди, а я с Санечкой поговорю. Ты иди, не думай, ты понравился мне, лицо
у тебя доброе, ты гуляй сегодня, сегодня липа цветет, от нее голова
туманится, Читушка.

Чита недоуменно посмотрел на Сударя и с трудом сдержался, чтобы не
засмеяться. Сударь шел нахмурившись, и когда увидел прыгающую от еле
сдерживаемого смеха Читину морду, раздул ноздри и бешено повел глазами.

- Гуляй отсюда, - сказал он негромко, - киря. Слышал, что говорят,
или нет?

- Пущай он у тебя поспит, - сказал Прохор, - отдохнуть вам, ребятки,
надо. Ты сегодня, Читушка, к девкам не ходи, ладно? Завтра к девкам
пойдешь, Читушка, завтра.

- Чего ты обо мне печешься? - спросил Чита. - Сам не маленький.

- А ты мне "ты" не говори, - сказал Прохор улыбчиво, - ты мне "вы"
должен говорить.

- Это почему?

- Потому что я умный, а ты молодой.

- На ключи, - сказал Сударь, - иди домой, я скоро буду. Разговор
есть.

Чита бросил ключи в карман, остановил такси, сел рядом с шофером и
сказал:

- Поехали домой, шеф.

- Адрес какой?

Чита секунду колебался: куда ехать? Домой, к Надьке или все-таки к
Сударю? Подумав, он решил ехать к Сударю. Он решил так потому, что спать
одному страшно, а Надька, стерва, наверное, с тем парнем. С Сударем не
страшно, он сильный, как бык, ему все до лампочки. Счастливый человек.

- Сань, ты только слушай, что я говорю-то, я ведь дело тебе говорю,
как брату, - честно, от всей души. Ты только сам посуди: он один живет,
профессор этот. Гальяновский Иван Семенович. На стенах у него - картины и
иконы. Картины - дерьмо, одни бабы в черных платьях. В них ценность только
одна, что старые они. Ну и иконки - тоже старинные. Ты бритвочкой
картинки-то жик, жик - в трубочку и в чемоданчик, а иконки - в другой.
Внизу Витька, ему в кузовочек забросил и прямым ходом к музыканту. А у
того ничего не бери, только скрыпочку возьми. Она старенькая тоже,
скрыпочка-то. Вишь, до чего людишки додумались: старье в вещах ценят, а в
человецех - отнюдь нет. А чтоб потом мусора не думали чего - ты пару
костюмчиков, часики там, цацки золотенькие хап - в третий чемоданчик.
Профессор-то этот самый, хирург, он один живет. Жена у него померла, а
детей нет. И скрыпач тоже один, его жена песни поет, сейчас улетела она за
границу, за океан. Ты его тоже молоточком. Чтоб без свидетелей. Тебе иначе
нельзя: милиционер на тебе висит, так или иначе - вышка, если заметут. А
так - дверку замкнул тихонечко да и ушел. Недельку трупики полежат, а
нынче жара стоит - пусть они, мусора-то, ищут следов. Там вонь будет,
следов не будет, Санечка. Я все на ихних учебниках проверил, на
криминалистических.

- Сколько это в деньгах?

- Ты чего, капиталист, что ль? - засмеялся Прохор и оглянулся. -
Прямо как буржуй проклятый начал говорить.

Они сидели на лавочке в сквере. Вокруг было пусто; быстро,
по-весеннему, темнело, женщины с детьми уже разошлись по домам, а
влюбленные еще не успели сюда прийти.

- Я серьезно, Прохор.

- Да и я не шуткую. Пять косых получишь. Пять косых, Сань.

- По-старому, пятьдесят?

- Ага.

- А Чите?

- Ты чего это? Сдурел? Чите... На двоих пять. Деньги-то огромные,
Сань.

- Думаешь, я полный дурак, Прохор? Думаешь, я цену старым картинкам
не понимаю? Не туда стреляешь, дедуля. Десять косых - и без разговоров.
Вот так-то, Прохор.

- Миленький, ты со мной так не говори. Не надо, Сань, я ведь встал да
и ушел. И весь разговор. Марафет ты, может, в другом месте и найдешь, а
меня-то - нет, не найдешь ведь, Сань. Я тебя завсегда разыщу. Не-е, ты не
думай, я не грожуся, спаси бог, я добрый, мне чего? Мне ничего и не надо,
я старый. Я свое отжил, а вот тебе пожить надо. Я про что толкую? Про то,
что пока можешь жить - живи, а смерть придет, голову прячь и вой! Только
ее тоже обмануть можно, если с умом. Семь косых я тебе даю. И десять грамм
марафета. И больше ты меня не торгуй, все одно не заторгуешь, Санечка.

- А марафет-то здесь?

- Завтра перед делом получишь. Все сполна принесу, как в аптеке...