Чтение 19–й страницы книги ~Исповедальня~

на себя ответственность за судьбу другого человека...

Молодые люди замолчали, глядя на бельгийцев, которые семенили за ги-
дом к автобусу, стоявшему возле террасы.

- Когда вернулась твоя мать?

- Около двух часов ночи. Мы услышали шум у ворот. Сначала хотели бро-
ситься туда - нам показалось, что машина врезалась в столб. Отец первым
взял себя в руки и не позволил мне выйти. Он прислушался. Мотор продол-
жал урчать. Машина резко дернулась назад, потом въехала на аллею и, на-
конец, остановилась в гараже.

- Поднимался бы ты к себе, Андре. Если она увидит нас здесь вдвоем...

- А ты?

- Я тоже поднимусь.

Он даже погасил свет. Мы направились к лестнице и уже добрались до
второго этажа, когда ключ начал тыкаться в замочную скважину.

- Ты видел мать в тог вечер?

- Нет. Я был у себя в комнате, и до меня доносился ее пронзительный
голос, такой, словно она крепко выпила. Прохаживаясь от будуара до ван-
ной, она безостановочно говорила, но я слышал только то, что произноси-
лось в коридоре:

- Говори потише, Жозе.

- А почему я должна говорить тише? Я пока еще у себя дома, разве нет?

- Андре...

- Что Андре? Я, что ли, научила его презирать свою мать, чуть ли не
бояться ее? Бедный мальчик едва осмеливается взглянуть на меня.

Дверь закрылась, и вскоре я заснул.

- А утром?

- Я увидел мать только после лицея. Отец уже сидел за столом и выгля-
дел усталым. О ночных событиях он не обмолвился ни словом. Я спросил как
можно естественней:

- Что мама?

- Ничего. Скоро ей будет лучше.

- Ты так и не знаешь, где она была? - спросила Франсина.

- Знаю. Она мне сказала.

- Когда?

- В полдень она так и не вышла к столу; отец поднялся к ней, но дверь
оказалась закрытой на ключ. Он спустился озабоченный. Я слышал, как он
расспрашивает Ноэми.

- Не беспокойтесь, мсье. Я видела: ничуть не хуже, чем в прошлый раз.

Андре продолжал угрюмо:

- Ужинать она тоже не пришла-ограничилась овощным бульоном, который
велела подать к себе в комнату.

- Отец так ничего тебе и не сказал?

- Он положил руку мне на плечо, что стал делать все чаще и чаще, и
прошептал: "Не переживай, сын. Не хватало еще, чтобы наши раздоры поме-
шали тебе сдать экзамены".

Я поднялся к себе, сел заниматься. Примерно через час дверь открылась
- я даже не слышал шагов - и вошла мать, в рубашке, в пеньюаре.

- Не бойся, Андре. Я не собираюсь говорить тебе ничего неприятного.

- Послушай, ма...

- Нет, это ты выслушаешь меня до конца, и, умоляю, не прерывай. Так
больше не может продолжаться. Мне очень плохо. Пора рассказать тебе все,
что у меня на сердце.

В субботу я защищалась, наивно думая, что еще можно защищаться. А се-
йчас пришла рассказать тебе правду, правду о той ужасной женщине, кото-
рая является твоей матерью...

Он почувствовал, как рука Франсины ищет его руку, сжимает кончики
пальцев.

- Бедный Андре! Он не хотел жалости.

- Почему бедный?

Она быстро пошла на попятный - отняла руку и пролепетала:

- Не знаю. Просто я попробовала поставить себя на твое место.

- Разве можно поставить себя на чье-либо место?

Он снова увидел мать, внешне почти спокойную, но словно снедаемую
энергией, которую ее худенькое тело, казалось, не могло удержать в себе.

- Ты волновался вчера вечером?

- Ты исчезла, ничего не сказав. Когда я услышал, как отъезжает маши-
на, я подумал, что вы с папой уехали вместе. А потом спускаюсь к ужину -
отец накрывает на стол.

- Он тебе ничего не сказал?

- Нет. Он выглядел усталым. Я снова ушел заниматься, но мне было не
по себе, и в половине одиннадцатого, не знаю почему, я спустился. В гос-
тиной отец звонил Наташе.

- Я не была у Наташи.

- Именно это она и сказала. Мы стали ждать, пытаясь читать. И только
услышав, что подъехала машина, я поднялся к себе.

- Ты боялся увидеть меня в том состоянии, в каком ожидал? Ведь я
действительно задела столб, въезжая в ворота.

Он ничего не ответил.

- Может, я и была пьяна. Во всяком случае, должна была быть пьяной:
выпила я довольно много. К сожалению, голова оставалась трезвой, как се-
йчас. Знаешь, что я вчера делала?

- Нет.

- Заходила без разбора во все бары подряд, где раньше ноги моей не
было и о существовании которых я даже не подозревала. Побыть одной,
иметь возможность подумать - вот все, чего я хотела. Когда, поглядывая
на меня, официант начинал бросать косые взгляды, а посетители шептаться,
я уходила и шла в другое место.

Кстати, в одном из баров я увидела группу парней твоего возраста, с
девушками, лицеистов без сомнения, и, возможно, среди них были твои од-
ноклассники. Ты стыдился бы, узнай они меня?

- У меня нет никаких оснований стыдиться тебя.

- Ты действительно так считаешь, Андре? У тебя еще сохранились иллю-
зии на мой счет. Во всяком случае, себя я не люблю, и гордиться мне не-
чем.

Отец знал, что жена сейчас у сына и, наверное, нервничал. А может
быть, стоял внизу под лестницей, прислушиваясь и в любой момент ожидая
взрыва.

- То, что я рассказала тебе в субботу о Наташе, неправда. Не знаю,
зачем я это сделала. Видимо, потому, что вы сваливаете все на Наташу, и
мне инстинктивно захотелось защитить ее.

Он не спросил, означало ли вы отца и его самого, и что подразумева-
лось под все.

Он больше не бунтовал, сидел мрачный, смирившийся. Терпел, подавлен-
ный усталостью, бессонной ночью, а ведь ему было жизненно необходимо
спать вдоволь.

- Наташа - я лучше поняла это вчера, когда заново разобралась в своих
мыслях, - никогда по-настоящему не любила сына. И я задумалась: а верно
ли утверждение, что все женщины обладают чувством материнства, или это
просто миф?

Она никогда ни с кем не считается, да и не считалась.

Наташа - не славянка и не имеет никакого отношения к известной русс-
кой семье, о чем она распускает слухи. Родилась она под Парижем, в Ис-
си-ле-Мулино, где ее отец служил почтальоном, а брат до сих пор держит
сапожную мастерскую.

Можешь себе представить, через что она прошла и что ее ожидало в жиз-
ни.

Она всегда думала и до конца дней своих будет думать только о себе.
Вряд ли она станет другой. Ее сын - случайный ребенок; с рождения она
передоверила его нянькам, потом гувернанткам.

Мужья, любовники тоже не много значили для нее, разве что с точки
зрения карьеры, и если теперь, главным образом в подпитии, она говорит о
Джеймсе с показной нежностью, то лишь потому, что он еще может приго-
диться - хотя бы для легенды, которую она создает о себе.

В действительности она холодна, расчетлива. Порой я ее ненавижу.

- Зачем же ты так часто встречаешься с ней? - робко спросил Андре,
когда она, уставясь в одну точку, замолчала.

- А куда, по-твоему, я могла приткнуться? Ты хоть раз задумался об
этом? Жены местных врачей, с которыми дружит твой отец, не любят меня, и
я плачу им той же монетой.

Мещанки, они живут по убогим принципам, которые сами же первые и на-
рушают при условии, что никто ничего не узнает.

Если я и говорила тебе о Наташе...

Она опять замолчала, словно хотела уточнить свою мысль, найти нужные
слова.

- Я не равнодушна, не расчетлива. И тем не менее во мне есть что-то
от Наташи. Сложись все иначе, моя жизнь, вероятно, стала бы похожей на
Наташину. Мне тоже пылко хочется жить. Нет, не совсем так, скорее, жаж-
да...

- Ты жалеешь?

- Теперь не знаю. Я люблю вас обоих, Андре, и, верь: здесь я не спо-
собна солгать. Твой отец мне не верит. Иногда ему кажется, что я его не-
навижу, и порой я действительно ненавижу его.

Я не сержусь за то, что он сделал меня женой дантиста. Я не сержусь
на него и за те годы, как говорят, лучшие годы, которые прожила с ним
чуть ли не в нищете.

Я измучилась, постарела раньше времени. Почему ты так смотришь на ме-
ня?

- Как?

- Словно боишься того, что сейчас узнаешь.

- Я не боюсь. Я просто устал.