Чтение 19–й страницы книги ~Исчезновение Одиль~

Она с аппетитом принялась за еду, тогда как дома ее упрекали в том, что
она ест безо всякой охоты.

Где сейчас Боб? Наверное, он тоже обедает в каком-нибудь ресторанчике. Уж
он-то был очень уравновешенным. Из него выйдет хороший муж, способный
понимать свою жену и детей.

Что он о ней думал? Он невольно сохранял всегда немного
покровительственный вид, как будто относился к ней как к больной.

Была ли она душевнобольной? Она часто об этом думала. Это было одной из
причин, почему она так часто просила о встрече доктора Вине.

И Вине тоже был с ней удивительно терпелив. Не объяснялось ли это тем,
что он знал: в том, что она такая, ее вины нет?

Обед был вкусным. Заказав красного вина, она в задумчивости разглядывала
прямо перед собой двоих мужчин, обсуждавших вопросы недвижимости. Разве не
странно, что столько людей озабочены вещами, которые не имеют никакого
значения?

- Десерт, мадемуазель?

- А что у вас есть?

- Сливовый пирог. Рекомендую.

Она поела пирога, затем закурила сигарету, отказавшись от кофе,
усиливавшего ее дрожь.

Ну вот! Она на улице. У нее больше нет никаких дел. Взад-вперед сновали
люди, такси, грузовики. Все стремились к цели, которую считали важной. Какое
большое значение придавала она когда-то своим еженедельным отметкам! Она
теперь даже не знала, что стало с ее тетрадями.

Пробило два часа, и магазины вновь распахнули двери. Она вошла в аптеку.

- Дайте мне, пожалуйста, упаковку бритвенных лезвий.

- Вы предпочитаете какую-то определенную марку?

- Нет.

Ей стало смешно. Неужели аптекарь воображает себе, что она бреет у себя
подмышки, а может, еще и низ живота?

Ей нельзя было слишком долго шагать в выбранном направлении, так как она
выйдет тогда на улицу ГейЛюссака.

Она тянула время. Злилась на себя, что не выказывает большей
решительности. Это было не из-за трусости. Она не цеплялась за жизнь.

Напротив, мысль, что вскоре она с ней расстанется, придавала ей некую
легкость, которой она не знала прежде. Ей не нужно больше нести бремя своей
маленькой личности и тревожиться о своем будущем. Ни для нее, ни против нее
уже ничего нельзя было сделать.

Она разглядывала витрины, дивясь, что в них было выставлено, как будто
никогда их прежде не видела. Возле распахнутой двери торговец москательными
товарами, в длинном сером халате, громоздил один на другой пластмассовые
тазики. В парикмахерской, неподвижные и молчаливые, дожидались своей очереди
две женщины.

Давно уже она не делала в парикмахерской причесок, не мыла там волос. Это
было почти как искушение. Ей бы хотелось хоть раз в жизни выглядеть
красивой.

Она вошла и обратилась к стоявшей за стойкой девушке:

- Скоро освободится парикмахер?

Было слышно, как он работает по другую сторону занавески в цветочек.

- Боюсь, сегодня он уже не освободится. Его ждут эти две дамы, на четыре
часа у него назначена одна клиентка, а на пять другая.

- Благодарю вас.

Тем хуже! Она не собирается бегать по всему кварталу в поисках свободного
парикмахера.

У нее устали ноги. Она много ходила накануне вечером.

Она повернула назад и вернулась в свою гостиницу, прозаически
называвшуюся "Отель Модерн" [2]. Она улыбнулась молодой женщине в офисе.
Малыша там не было. Может, он спал в другой комнате?

- Желаете взять свой ключ?

- Да, пожалуйста.

- Хорошо пообедали?

- Очень хорошо.

- Наверное, у Марио.

- Я не посмотрела на вывеску. Это в ста метрах отсюда.

- Значит, у Марио. Там очень чисто, и готовят они очень хорошо.

Люди говорят, чтобы говорить. В глубине души они, возможно, боятся
тишины. Разве не из-за этого ей делалось не по себе в доме на авеню де
Жаман?

Отца практически не было слышно. Хотя все знали, что он наверху, но его
присутствие не было заметно. Мать часть дня проводила одна в своей комнате,
а остальное время-с приятельницами: либо в гостиной, либо у одной из них,
либо в "Новом кружке".

Слышно было только Боба, когда, возвращаясь с занятий, он взбегал по
лестнице.

Она медленно поднялась на свой этаж, сделав остановку лишь на первой
площадке, чтобы посмотреть назад.

Это был конец. Она уже не могла отступить. У нее на лице читалась
некоторая грусть.

Если бы только она была сильнее? Если бы у нее нашлись силы попробовать
еще раз? Но она пробовала уже столько раз!..

Она повернула ключ в замке. Комнату пересекал солнечный луч.

Может, будет проще, если она дождется ночи? Нет, уж слишком много она
передумала. Ей не хотелось больше думать. Она от этого устала.

Она закрыла окно, которое оставила открытым горничная, и ветром перестало
раздувать занавески.

Она машинально почистила зубы. Затем медленно разделась и повернула краны
- ванна стала наполняться водой.

Глядя на себя в зеркало, она внезапно ощутила потребность в последний раз
с кем-нибудь поговорить.

О молодом человеке, встреченном ею прошлой ночью, ей было известно только
то, что его зовут Мартен, и он не догадался дать ей свой номер телефона.

Когда ванна наполнилась, она завернула краны и прошла в комнату, там на
столе лежал бювар. В нем было три листа бумаги и три конверта с названием
гостиницы. Ей пришлось немало порыться у себя в сумке, прежде чем она нашла
шариковую ручку с отгрызенным концом.

Она сидела на стуле голой. Дома у себя в комнате ей часто случалось так
сидеть.

Прежде чем начать писать, она какое-то время погрызла кончик ручки.

"Старина Боб!

На сей раз это окончательно. Когда ты получишь письмо, я уже буду мертва.
Надеюсь, кто-нибудь из гостиницы не откажется наклеить на него марку и
опустить на почте. Я раздета, и мне не хватает духу снова одеваться, чтобы
спуститься вниз.

Я уже не помню, что было в последнем письме, написанном мною под влиянием
эмоций, связанных с отъездом. Сегодня я не волнуюсь и считаю, что умереть -
это просто. Если я подарила себе четыре дня-я их не считала, поскольку время
пролетело быстро - так только потому, что мне хотелось дать себе что-то
вроде отсрочки. Я об этом не жалею.

Я много размышляла в эти дни, и я больше ни на кого не держу зла.
По-моему, я многому научилась. Я уже не смотрю на людей и вещи как прежде.

Я была склонна списывать свое вечное уныние на счет царившей в нашем доме
атмосферы. Я по-прежнему считаю, что она невеселая, но папа и мама тут ни
при чем. Я уверена, что в других семьях куда более тоскливо, а дети -
счастливы.

Впрочем, доказательством тому служит то, что ты же стал сильным
человеком!

Знаешь ли ты, что я часто тебе завидовала? И даже злилась на тебя за твою
силу характера! Твой взгляд всегда немного пугал меня, потому что я
опасалась прочесть в нем иронию или жалость.

Теперь я знаю, что ошибалась. Это как с папой, которого я теперь вовсе не
нахожу смешным. Конечно, его жизнь однообразна, но не больше, чем у тех, кто
ходит на службу и возвращается в строго определенное время.

Даже мама подыскала себе безобидное увлечение...

Во всей этой довольно гнусной истории есть только одна виноватая. Это я.
Мне случалось порой так думать, но следом за этим я тут же отводила себе
красивую роль.

Перейдем к делу. Думаю, тебе следует отдать мою гитару, коль скоро ты сам
на ней не играешь, кому-нибудь, кто не может себе позволить такую покупку.
Отдай также мои лыжи и коньки. Я рассчитываю на тебя.

Мне бы хотелось, чтобы в доме не сохранилось ничего из принадлежащих мне
вещей. Я не люблю воспоминаний. К счастью, меня не слишком часто
фотографировали. Погоди-ка! Вот тебе еще один пример неверного толкования. У
Эмильенны была куча ее фотографий во всех позах. Ее снимал отец.

Я сказала себе, что Эмильенна красивая, вот потомуто ее так часто и
фотографируют. Ну а я некрасивая, я это знаю, и никому, в том числе и тебе,
не приходило в голову сделать мой портрет.

Я провела четыре дня в размышлениях о себе самой - так что у меня от
этого кружилась голова. Ты ведь знаешь, я не мечтательница. И не романтик.
Я, скорее, склонна трезво смотреть на людей и на вещи.

По-моему, я нашла дефект в своей броне. Это моя неспособность к общению.
Я писала тебе об этом в своем лозаннском письме? Вполне возможно. В таком
случае прошу меня извинить.

В коллеже, как и в твое время, делились на группки. Случалось, меня
принимали в какую-нибудь из них. Меня всегда очень хорошо встречали. Две-три
недели, а порой и дольше, все шло хорошо. Меня находили приятной и гораздой
на интересные выдумки.

Затем, безо всякой видимой причины, я начинала чувствовать себя чужой
среди своих подруг. На меня как-то странно поглядывали. Всегда находилась
хотя бы одна, которая спрашивала:

- Мы тебе что-нибудь сделали?