Чтение 19–й страницы книги ~Малампэн~

- Я ничего не понимаю в счетах, которые он оставил, и если бы мсье
Дион не согласился заняться моими делами... Мсье Дион появлялся в тече-
ние периода, продолжавшегося, как мне кажется, месяца два или три. Нас-
колько я могу судить, он был первым или вторым клерком у нотариуса, но
после рабочего дня он по своей инициативе приходил к моей тете и пытался
разобраться в ее делах.

Это был высокий рыжий человек, с пористой кожей, словно высеченный из
одного куска; от него плохо пахло.

- Нам нужно быстро поесть, потому что сегодня вечером придет мсье Ди-
он...

Они оба работали в кабинете, а я оставался в столовой. Однажды вече-
ром мне показалось, что я слышу шум в передней. Я подошел к двери и отк-
рыл ее. Было темно, но ощущалось чье-то присутствие. Кто-то кашлянул.

- Где же выключатель? - прошептала тетя.

Она нашла его. Она была вся красная. Юбка ее сидела сзади не так, как
следует, и на мгновение мсье Дион лихорадочно повернулся ко мне спиной.
Он перестал приходить, но не после этого, а тремя неделями позже резко
прекратил свои визиты.

- Я не могу доверять никому! Деньги! Всегда деньги! Если бы только
мой бедный Тессон...

И однажды, когда отец зашел к ней один после полудня, она заявила
мне:

- Твоя мать нарочно посылает его, когда нужно, чтобы я помогла ей.

Я покраснел, подумав о мсье Дионе.

Было ли это инстинктивной попыткой ускользнуть от тяготившей меня
действительности? Долго, серьезно, с терпением, которым чаще, чем это
принято думать, обладают дети, я проводил все перемены, с начала до кон-
ца, глядя на футболистов.

Так называли десятка два мальчиков, у которых был футбольный мяч и
которым оставляли часть двора; и учитель старшего класса тоже занимался
их играми, порой присоединяясь к той или другой команде.

Я старался скрыть свою зависть, которую ясно выдавало мое поведение.
Я не хотел никого расспрашивать о правилах игры и иногда часами думал о
некоторых ударах мяча. У меня не было товарищей. Я был совсем один. И
вот однажды, когда составляли команды и не хватало одного мальчика, я
вышел вперед, полный того, что сейчас кажется мне важностью. - Если хо-
тите, я буду играть, - сказал я.

- Ты умеешь играть?

- Да.

Тогда я бросился играть, как будто бросился к жизни. Это уникальное
воспоминание, его невозможно передать словами. Мне было жарко. Я сильно
дышал. Я бежал изо всех сил, в висках у меня стучало, глаза блестели;
все мое существо было возбуждено до такой степени, что я не видел преде-
лов игры, не видел двора, видел только учителя старшего класса, от кото-
рого зависела моя судьба, потому что это он должен был решить, буду ли я
играть или нет.

Я и сейчас чувствую, как, словно вибрация гонга, дрожь охватила все
мое тело, когда прозвенел звонок.

В следующие дни я играл. Я пошел в школу в четверг после полудня,
чтобы опять играть. Я знал, я чувствовал, что буду самым сильным, самым
ловким, что я бегал уже быстрее всех, что...

Потом вдруг, в одно утро, приблизительно две недели спустя, когда ра-
здался звонок, я стоял пошатываясь посреди опустевшего двора, в то время
как ученики строились в ряды, прежде чем войти в классы. Чей-то голос
позвал:

- Малампэн!

У меня был плохой вкус во рту, и все кружилось, все исчезало вокруг.
Меня перенесли к директору. Положили на пол. Пришел доктор, который все
время повторял:

- Мой бедный малыш...

Потом он говорил с директором. Он спросил:

- Кто это?

- Он живет у своей тетки, на улице Шапитр... У которой исчез муж...

Доктор проводил меня. Я помню, как мы шли вдвоем по улице в такое
время, когда я должен был находиться в классе.

- Понимаешь, бедняжка, что в жизни нельзя гнаться за всем одновремен-
но...

Он позвонил. Тетя недоумевала, что случилось. Он рассказал ей всю ис-
торию, потом с меня сняли рубашку и он прослушал меня.

- Этот мальчик сейчас в разгаре роста, а легкие у него не очень креп-
кие. Вы хорошо сделаете, если на днях приведете его ко мне, чтобы я как
следует его посмотрел... Он написал рецепт. В течение некоторого времени
меня заставляли пить сладкие микстуры и я должен был ходить к доктору,
но я этого уже не помню.

С тех пор тетя повторяла мне:

- Помни, что сказал доктор: никаких резких упражнений.

И она еще больше пичкала меня, так что, когда я садился у печки после
обеда, у меня кружилась голова.

По ночам я часто просыпался, слыша чьи-то шаги, и вначале мне стано-
вилось страшно. Я кричал, тетя сразу же зажигала лампу и спрашивала:

- Ты ничего не слышал? Это внизу, в кабинете. Уже не в первый раз...

Она боялась и потому садилась возле меня, иногда подолгу сидела на
краю моей кровати, накинув на плечи шаль.

Нужно было, чтобы прошли долгие годы да еще чтобы я закончил медицин-
ское образование, и только тогда такая короткая фраза смогла помочь мне
поставить диагноз:

- Видишь ли, твой бедный дядя слишком много знал!..

Я был убежден, что эго правда. Я старался угадать, что знал мой дядя,
какой ужасной тайной владел этот хромоногий, но не смог расспрашивать
тетю. Это была запрещенная священная тема.

- Они устранили его, потому что он слишком много знал...

Не странно ли, что на меня, которому так много уже было известно, это
производило впечатление и что в конце концов я поверил в заговор против
Тессона?

Иногда я сомневался, не было ли это вначале игрой со сто роны моей
тети. Да, я думал, что вечером, после того как она хорошо выпила, хорошо
поела и, размягченная, в испарине, скучала, глядя на часы, в то время
как я был погружен в чтение, она развлекалась тем, что создавала вокруг
нас атмосферу фантастики.

Например, она говорила:

- Когда я резко поворачиваюсь к его креслу, мне кажется, что он сидит
в нем, что он будет в нем сидеть, что однажды мы неожиданно увидим его
здесь, что он будет сидеть спокойно, со своей таинственной улыбкой... А
разве я не играл, когда делал вид, что боюсь? Я смотрел на плохо освеще-
нное кресло и вздрагивал, делал усилие, чтобы увидеть дядю.

- Ты не знаешь, какой он был!.. Он был не такой, как другие... Я на-
ходилась где-то в доме, совсем одна... И вдруг я оборачиваюсь и вижу
его, он стоит за мной, хотя я уверена, что не видела и не слышала, как
он вошел...

Это была эпоха мадам Карамашй. Потому что было несколько эпох: эпоха
мсье Диона, когда он приходил по вечерам и они погружались в разборку
счетов; потом мадам Гризар, приличная женщина, вдова офицера, приходив-
шая после полудня со своим вязанием. Я не знаю, сколько времени продол-
жались посещения мадам Гризар, но я вижу ее и чувствую запах вишневой
настойки и помню, что всюду валялись незаконченные вышивки и клубки шер-
сти.

- Какие все люди хитрые! Она приходила сюда только затем, чтобы уз-
нать, как идут мои дела, и если бы я ей позволила, она стала бы зани-
маться помещением моих денег.

Несколько недель спустя настала очередь мадам Карамашй, огромной
итальянки с чудесными глазами, которая могла часами разглагольствовать,
сидя в кресле и даже не пошевелив своим толстым мизинцем.

Тетя встретила ее в мелочной или в молочной лавке... Не знаю, что она
делала в Сен-Жан-д'Анжели, но у этой женщины были в жизни "несчастья".
Она гадала на картах. Иногда она приносила бутылку пенящегося асти.

- Когда-то она была очень богатой. У нее было до пяти слуг. Ее разо-
рили сутяги...

Вот слово, которое я, вероятно, не забуду: сутяги. Потому что оно
упоминалось и при гадании на картах:

- Почтальон... Письмо... Сутяга...

Тетя затаив дыхание ждала продолжения. Что не помешало ей на следую-
щей неделе выставить мадам Карамашй за дверь, обвинив ее в том, что та
пыталась ее обокрасть. Она с одинаковой легкостью давала и отбирала на-
зад. Работницы в первые дни уходили из дома нагруженные, с полным перед-
ником. Но потом тетя говорила мне:

- Еще одна попрошайка! Она улыбается мне только для того, чтобы я ей
что-нибудь дала...

И наконец:

- После ее ухода из шкафа исчезла плитка шоколада. Я уверена, что это
она! После всего, что я надавала ее детям...

И тетя становилась несчастной, возмущенной. Она бушевала, грубила,
упрекала людей в том, что она для них сделала.

Не знаю, было ли это постепенное охлаждение или резкий разрыв, потому
что я вспоминаю о посещениях моих родителей, как о визитах чужих людей.
Я даже не интересовался больше отцом, потому что меня стесняло воспоми-
нание, или, вернее, мое воображение, - я представлял его себе в темном
коридоре в той позе, в которой я видел мсье Диона.

- Если бы ты остался у своих родителей, из тебя бы вышел маленький
крестьянин. А я хочу, чтобы ты стал кем-то значительным. Кем бы ты хотел
стать? Если бы я была мужчиной, я хотела бы стать нотариусом, потому что