вздохнула, всколыхнув простыню над огромным животом, и снова застонала.
Хейг был в операционной. Он снял китель и тщательно мыл руки, склонившись
над раковиной. Он даже не обернулся, когда они появились с каталкой.
был такой же высоты, что и каталка, и они легко перенесли женщину на стол.
протер их спиртом, морщась от запаха, который больше не волновал его. Он
снова становился хирургом. Он подошел к столу и склонился над женщиной.
Она не знала о его присутствии; глаза ее были широко открыты, но не видели
ничего. Хейг глубоко вздохнул. На лбу его выступили капельки пота. Седая
щетина на щеках поблескивала в дрожащем свете керосинки. Он откинул
одеяло. На женщине была распахнута спереди короткая белая блузка, не
закрывавшая ее живот. Живот был огромный, твердый, с вывернутым на изнанку
пупком. Колени были приподняты, толстые бедра широко раскинуты. Ее тело
потрясла очередная схватка. Брюс мысленно помогал ей, видя как под серой
кожей напряглись мускулы в попытке вытолкнуть застрявший плод.
так тяжело, - подумал он. - В муках будешь ты рожать детей своих". С
искусанных губ женщины сорвался очередной крик.
осмотр. Его пальцы казались неестественно белыми на фоне темной кожи.
Наконец, он удовлетворился и подошел к стерилизатору. Появились Игнатиус и
санитар с двумя лампами. Священник хотел что-то сказать, но почувствовав
напряженность в комнате, промолчал. Все смотрели на Майка Хейга. Его глаза
были плотно закрыты. Лицо в свете лампы, казалось, состояло из плоскостей
и острых углов. Он тяжело дышал.
к самому краю, он должен сам принять решение". Майк открыл глаза.
приговор. - Я это сделаю.
быстро продезинфицировали руки.
помощи длинного пинцета он доставал из испускающей пар коробки инструменты
и укладывал их на поднос, громко произнося название каждого.
наполнил шприц пентоталом и повернулся к свету. Его не возможно было
узнать: лицо в маске, волосы закрыты зеленой шапочкой, длинный халат
закрывал тело до пят. Он нажал на поршень, несколько капель прозрачной
жидкости скатились по игле. Он взглянул на Брюса.
иглой нащупывать под темной кожей вену. Жидкость в шприце окрасилась в
красный цвет, Майк медленно нажал на поршень. Женщина скоро перестала
стонать, ее тело расслабилось, дыхание замедлилось и выровнялось.
подошла к изголовью.
его. Потом все смещалось в его голове. Он потерял чувство реальности.
Натянутая кожа, раскрывающаяся вслед за скальпелем. Кровь, сочащаяся
отовсюду. Розовые мышцы, желтоватые слои подкожного жира, синеватые кольца
кишечника. Человеческое естество, мягкое, пульсирующее, кровавоблестящее в
свете лампы. Скобы и зажимы, как серебристые насекомые, окружившие разрез,
как будто это был цветок. Пуки Майка, не похожие на человеческие, в желтых
резиновых перчатках, работающие в животе. Промакивающие, режущие,
зажимающие, перетягивающие. Потом лиловая матка, разрезанная скальпелем.
И, наконец, маленький клубок из рук и ног, с непропорционально большой
головой, опутанный толстой розовой змеей пуповины. В руках Майка ребенок
повис вниз головой, как летучая мышь. Щелчок ножниц, и он больше не связан
с телом матери. Еще немного манипуляций Майка, и ребенок закричал. В его
крике чувствовалось возмущение живого существа от встречи с этим миром. Со
стороны стола в восторге засмеялась и захлопала в ладоши, как ребенок на
кукольном представлении, Шерман. Внезапно Брюс тоже засмеялся. Это был
смех из самой души. Смех из далекого прошлого.
извивающееся тельце на руки. Хейг начал зашивать. Наблюдая за ее лицом,
Брюс ощутил, как смех умирает у него в горле. Ему хотелось плакать. Хейг
зашил специальным сложным стежком матку. Затем, как опытный портной, стал
накладывать внешние швы. Он стянул толстые губы разреза нитками и,
наконец, заклеил пластырем. Он накрыл женщину одеялом, сдернул с лица
маску и повернулся к Шерман.
вдвоем подошли к раковине. Брюс скинул халат и вышел на улицу. Он
облокотился на капот автомашины и закурил.
не плакал. И все из-за женщины и ребенка. Притворство кончилось. И
уединение. Сегодня здесь родился не один человек. Я вновь смеялся. У меня
было желание смеяться. Я чувствовал необходимость плакать. Женщина и
ребенок. Единственное ради чего стоит жить. Нарыв прорвался. Теперь я буду
выздоравливать".
подошла. Остановилась рядом в темноте.
крепко обнять.
посмотрим, что делает наш доктор, - она взяла его за руку и повела в дом.
Он чувствовал в своей ладони прохладу ее длинных красивых пальцев. Майк
Хейг и отец Игнатиус склонились над колыбелью, стоящей рядом с кроватью
матери. Женщина спокойно дышала, на ее лице застыло выражение
умиротворения.
руки, Брюс и Шерман подошли к колыбели.
младенца. "Черные новорожденные красивее наших - они не выглядят
наполовину сваренными".
зарегистрировать национальный рекорд. - Хейг с секунду смотрел на него в
недоумении, затем закинул назад голову и рассмеялся. Это был новый Хейг.
Это чувствовалось во всем. Как он держал голову, как разговаривал.
не нуждается".
на часы. - Уже одиннадцатый час, нам нужно ехать.
Хейг. - Заедете за мной утром. Брюс помедлил.
молчали. Уже когда они въехали на дамбу, Шерман вдруг сказала.
настроении. Шерман, глядя на освещенную фарами дорогу, продолжила.
научиться пониманию. Молодые мужчины нечутки.
ревности.
скоро я полюбила бы его достаточно для того, чтобы... - Шерман запнулась.
он. - Я снова беззащитен".
тебя хватит терпения меня выслушать? - в ее голосе слышались умоляющие
нотки, он не мог этому противостоять.
продолжила уже более спокойным тоном. - Я сирота, Брюс. Мои папа и мама
погибли во время немецкой бомбежки. Мне было всего несколько месяцев, и я
их совсем не помню. Я не помню ничего. От них не осталось ни одной вещи, -
на мгновение ее голос задрожал. - Меня приютили монашки. Это и была моя
семья. Но это совсем другое, совсем не твое. У меня никогда не было
ничего, принадлежащего мне лично, только мне и никому больше.
есть я, - подумал он. - Теперь у тебя есть я".
Картье. Он работал здесь инженером в гоpнодобывающей компании. Занимало