от улицы Мондетур.
мало-помалу суживается перед ним, как если бы он вошел в удлиненную воронку.
В конце этой коротенькой улички он обнаруживал, что впереди со стороны
Центрального рынка путь преграждает ряд высоких домов, и мог предположить,
что попал в тупик, если бы не замечал направо и налево двух темных проходов,
через которые он мог выбраться наружу. Это и была улица Мондетур, одним
концом соединявшаяся с улицей Проповедников, а другим - с улицами Лебяжьей и
Малой Бродяжной. В глубине этого подобия тупика, на углу правого прохода,
стоял дом ниже остальных, мысом выдававшийся на улицу.
кабачок. Он наполнял шумным весельем то самое место, которому старик Теофиль
посвятил двустишие:
сыну.
тогда были в моде ребусы, то вывеску ему заменял столб, выкрашенный в
розовый цвет {aux Roses (горшок роз) произносится так же, как Poteau rose
(розовый столб)}. В прошлом столетии почтенный Натуар, один из причудливых
живописцев, ныне презираемый чопорной школой, многократно напиваясь в этом
кабачке за тем самым столом, где пил Ренье, из благодарности нарисовал на
розовом столбе кисть коринфского винограда Восхищенный кабатчик изменил
вывеску и велел под кистью написать золотом "Коринфский виноград". Отсюда
название "Коринф". Для пьяниц нет ничего более естественного, чем пропустить
слово. Пропуск слова - это извилина фразы. Название "Коринф" мало-помалу
вытеснило "Горшок роз". Последний представитель династии кабатчиков, дядюшка
Гюшлу, уже не знал предания и приказал выкрасить столб в синий цвет.
узкая винтовая лестница, проходившая через потолок, вино на столах, копоть
на стенах, свечи среди бела дня - вот что представлял собой кабачок.
Лестница с люком в нижней зале вела в погреб. На третьем этаже жил сам
Гюшлу. Туда поднимались по лестнице, вернее по лесенке, скрытой за
незаметной дверью в большой зале второго этажа. Под крышей находились две
каморки - приют служанок. Первый этаж делили между собой кухня и зала со
стойкой.
кабачке не только пили, но и ели. Гюшлу изобрел изумительное блюдо, которым
можно было лакомиться только у него, а именно - фаршированных карпов,
которых он называл carpes аu gras {Скоромными карпами (франц.).}. Их ели при
свете сальной свечи или кенкетов времен Людовика XVI, за столами, где
прибитая гвоздями клеенка заменяла скатерть. Сюда приходили издалека. В одно
прекрасное утро Гюшлу счел уместным уведомить прохожих о своей
"специальности"; он обмакнул кисть в горшок с черной краской, и так как у
него была своя орфография, равно как и своя кухня, то он изобразил на стене
следующую примечательную надпись:
кончалось первое слово, и g, которой начиналось третье, после чего осталось:
глубокомысленным советом.
помогла ему создать философское изречение и, желая лишь затмить Карема, он
сравнялся с Горацием {Carpe horas (лат.) - лови часы - напоминает известную
строчку Горация Carpe diem - лови день.}. Поразительно также, что изречение
означало еще: "Зайдите в мой кабачок".
разворочен и широко открыт в 1847 году и, по всей вероятности, уже не
существует. Улица Шанврери и "Коринф" исчезли под мостовой улицы Рамбюто.
пунктом, для Курфейрака и его друзей. Открыл "Коринф" Грантер. Он зашел
туда, привлеченный надписью Carpe horas, и возвратился ради carpes au gras.
Здесь пили, здесь ели, здесь кричали; мало ли платили, плохо ли платили,
вовсе ли не платили, -здесь всякого ожидал радушный прием. Дядюшка Гюшлу был
добряк.
-забавная разновидность. Казалось, он всегда пребывал в скверном настроении,
он словно стремился застращать своих клиентов, ворчал на посетителей и с
виду был больше расположен затеять с ними ссору, чем подать им ужин. И, тем
не менее, мы настаиваем на том, что здесь всякого ожидал радушный прием.
Чудаковатость хозяина привлекала в его заведение посетителей и была
приманкой для молодых людей, приглашавших туда друг друга так: "Ну-ка пойдем
послушаем, как дядюшка Гюшлу будет брюзжать!" Когда-то он был учителем
фехтования. Порою он вдруг разражался оглушительным хохотом. У кого громкий
голос, тот добрый малый. В сущности, это был шутник с мрачной внешностью;
для него не было большего удовольствия, чем напугать; он напоминал табакерку
в форме пистолета, выстрел из которой вызывает чихание.
"скоромных карпов". Его безутешная вдова продолжала вести дело. Но кухня
ухудшалась, она стала отвратительной; вино, которое всегда было скверным,
стало ужасным. Курфейрак и его друзья продолжали, однако, ходить в "Коринф",
- "из жалости", как говорил Боссюэ.
воспоминаниям о сельской жизни. Эти воспоминания благодаря ее произношению
были свободны от слащавости. Она умела приправить остреньким свои
размышления о весенней поре ее жизни, когда она жила в деревне. "В девушках
слушаю, бывало, пташку-малиновку, как она заливается в кустах боярышника, и
ничего мне на свете не нужно", - рассказывала тетушка Гюшлу.
большую, длинную комнату, уставленную табуретками, скамеечками, стульями,
длинными лавками и столами; здесь же стоял и старый, хромой бильярд. Туда
поднимались по винтовой лестнице, кончавшейся в углу залы четырехугольной
дырой, наподобие корабельного трапа.
кенкетом и была похожа на чердак. Любая мебель, снабженная четырьмя ножками,
вела себя в ней так, как будто была трехногой. Единственным украшением
выбеленных известкой стен было четверостишие в честь хозяйки Гюшлу:
до вечера невозмутимо ходила мимо этих стихов. Две служанки, Матлота и
Жиблота, известные только под этими именами {Matelote (матлот) - рыбное
блюдо; gibelоtte (жиблот) - фрикасе из кролика.} помогали г-же Гюшлу ставить
на столы кувшинчики с красным скверным вином и всевозможную бурду,
подававшуюся голодным посетителям в глиняных мисках. Матлота, жирная,
круглая, рыжая и крикливая, в свое время любимая султанша покойного Гюшлу,
была безобразнее любого мифологического чудовища, но так как служанке всегда
подобает уступать первое место хозяйке, то она и была менее безобразна, чем
г-жа Гюшлу. Жиблота, долговязая, тощая, с лимфатическим бледным лицом, с
синевой под глазами и всегда опущенными ресницами, изнуренная, изнемогающая,
если можно так выразиться - пораженная хронической усталостью, вставала
первая, ложилась последняя, прислуживала всем, даже другой служанке, молча и
кротко улыбаясь какой-то неопределенной, усталой, сонной улыбкой.
написанные на дверях мелом рукой Курфейрака:
Глава вторая. ЧЕМ КОНЧИЛАСЬ ВЕСЕЛАЯ ПОПОЙКА
жилье, так же, как птица - на любой ветке. Друзья жили вместе, ели вместе,
спали вместе. Все у них было общее, даже отчасти Мюдикетта. Эти своеобразные
близнецы никогда не расставались. Утром 5 июня они отправились завтракать в
"Коринф". Жоли был простужен и гнусавил от сильного насморка, насморк
начинался и у Легля. Сюртук у Легля был поношенный, Жоли был одет хорошо.
чей-то голос произнес:
Сертаков Виталий
Посняков Андрей
Зыков Виталий
Зыков Виталий
Сертаков Виталий
Афанасьев Роман