терпящих бедствие, это сообщение, помимо моей воли, немедленно
ассоциировалось с беспокойством о Хэме. Почему-то мне казалось, что он
возвращается из Лоустофта морем и может погибнуть. Это опасение было столь
сильно, что я тут же, не пообедав, решил отправиться на верфь и узнать у
мастера, не собирался ли Хэм вернуться назад морем. Если у мастера будет на
этот счет хотя бы малейшая неуверенность, я решил тотчас же ехать в Лоустофт
и привезти Хэма.
в руке запирал ворота. Когда я задал ему мой вопрос, он рассмеялся и сказал,
что бояться нет ни малейших оснований: не только человек в здравом уме, но и
безумец не отправится морем в такую бурю, а тем более Хэм Пегготи, который
рыбачил с детства.
на верфь; смущенный, я вернулся в гостиницу. Казалось, ветер еще усилился,
если только Это было возможно! Еще страшнее, чем утром, ревел он и выл, еще
страшнее, чем утром, хлопали двери и окна домов, гудели печные трубы,
сотрясался дом и грохотало море. Но теперь вокруг была тьма, и от этого буря
стала еще ужаснее.
сосредоточиться. Что-то в моем сознании, созвучное буре, проникло до самых
глубин воспоминаний и их потрясло. И все же в этой сумятице мыслей,
взбаламученных, как грозное море, на первом плане были буря и тревога о
Хэме.
Но это не помогло. Сидя перед камином, я впал в дремотное состояние, но
по-прежнему отчетливо слышал грохот и сознавал, где я нахожусь, Затем
какой-то смутный ужас заслонил от меня решительно все, а когда я пришел в
себя - вернее, когда я очнулся от летаргии, приковавшей меня к креслу, - я
весь дрожал от беспредметного, необъяснимого страха.
звукам, которые рвались снаружи, вглядывался в лица, фигуры и целые сцены,
возникавшие в огне камина. Наконец тиканье стенных часов так меня измучило,
что я решил идти спать.
гостинице вызвались бодрствовать до утра. Разбитый, с тяжелой головой, я лег
в постель. Но едва я улегся, это состояние исчезло, как по волшебству: я
словно очнулся, все чувства мои были обострены.
моря доносятся голоса, бухает сигнальная пушка, рушатся в городке дома. Не
раз я вставал и подходил к окну, но видел в стекле только слабое отражение
зажженной мною свечи да свое собственное мрачное лицо, выступавшее из мрака.
оделся и спустился вниз. В просторной кухне, где я смутно разглядел
свисающие с балок связки лука и свиную грудинку, оставшиеся дежурить слуги
сидели в разных позах вокруг стола, отодвинутого от большого очага поближе к
двери. Хорошенькая служанка, закутавшая передником уши, не отрывала взгляда
от двери и вдруг завизжала, должно быть приняв меня за привидение; но другие
не потеряли присутствия духа и с удовольствием приняли меня в свою компанию.
Один из них, возвращаясь к теме их беседы, спросил меня, не кажется ли мне,
что души матросов с затонувшего угольщика еще носятся здесь вместе с ветром.
опустевшую улицу. Мгновенно в отверстие проникло столько песку и водорослей,
что мне пришлось позвать на помощь, чтобы снова прикрыть ворота и наглухо их
укрепить.
был утомлен и, снова улегшись в постель, погрузился в глубокий сон, словно
упал с башни в какую-то пропасть. Помнится, и во сне я слышал вой ветра,
хотя снились мне совсем другие сны и находился я невесть где. Однако в конце
концов чувство реальности исчезло, и с двумя близкими друзьями, - но кто
они, я не имел никакого понятия, - я участвовал в осаде какого-то города под
гул канонады.
которые мне очень хотелось разобрать, пока я не сделал отчаянного усилия и
не проснулся. Был уже день - часов восемь-девять утра. Это грохотала буря, а
не пушки. И кто-то стучал в мою дверь и окликал меня.
Поторопитесь, сэр, если хотите на него взглянуть. Каждую минуту его может
разбить о берег.
на улицу.
же направлении и, обогнав многих, скоро достиг разъяренного моря.
если бы из сотен пушек, грохот которых мне снился, замолчали один-два
десятка. Но море, бушевавшее еще одну ночь, было неизмеримо страшнее, чем
тогда, когда я видел его в прошлый раз. Казалось, будто оно чудовищно
разбухло, неимоверной высоты валы вскидывались, перекатывались друг через
друга без конца и без края, как неисчислимая рать, наступали на берег и
рушились со страшной силой.
тут еще неописуемое возбуждение толпы так меня ошеломило, что я ничего не
мог расслышать, кроме воя ветра и рева волн, и ничего не мог разглядеть,
кроме пенящихся валов. Полуодетый рыбак, оказавшийся рядом со мной, вытянул
влево голую руку (татуированная на ней стрела также указывала влево). И тут,
боже милосердный, я увидел шхуну совсем близко от нас!
борт, опутанная снастями и парусами, и неустанно, с невероятной силой
долбила в борт, словно пытаясь его расколоть. Но и теперь команда делала
отчаянные усилия, чтобы сбросить ее в воду. Подхваченное водоворотом судно
повернулось палубой к нам, и я увидел матросов с топорами; особенно ясно
выделялся среди них какой-то длинноволосый человек. Но в этот миг стон
пронесся по берегу - вопль, покрывший даже рев ветра и моря. Водяной вал
обрушился на крутящуюся шхуну, пробил ее, и вспененные волны подхватили, как
игрушку, людей, брусья, бочки, доски, фальшборт...
держалась. Шхуна треснула - об этом крикнул мне в ухо все тот же рыбак. Ее
подняло, и снова раздался треск. И тот же голос мне возвестил, что она
разломилась пополам, - я этого ждал, ибо ни одно творение рук человеческих
не могло выдержать таких ударов. И снова пронесся по берегу вопль - вопль
сострадания. Еще раз взметнулась из пучины шхуна, а на ней, вцепившись в
снасти еще державшейся мачты, взметнулись четверо людей, и среди них - и над
ними - тот, длинноволосый.
безумием живое существо; то открывалась нам палуба, когда судно ложилось на
бок, наклоняясь к берегу, то открывался киль, когда оно подскакивало и
наклонялось в противоположную сторону, - а колокол все звонил. Ветер доносил
к нам этот звон, похоронный звон по несчастным. Вдруг оно исчезло. И снова
вынырнуло. Двух моряков уже не было. Те, кто это видел с берега, страдали
несказанно. Вздыхали и сжимали руки мужчины, вопили и отворачивали лица
женщины. Кое-кто метался по берегу и взывал о помощи, но чем можно было
помочь! Метался по берегу и я сам, умоляя знакомых рыбаков прийти на помощь
двум несчастным, не дать им погибнуть у нас на глазах.
не удалась, волнуясь, ответили рыбаки, и это дошло до моего сознания, хотя я
плохо понимал даже то, что мог услышать. И нет на свете такого отчаянного
смельчака, говорили они, который бы вызвался, обвязавшись веревкой,
броситься вплавь. Значит, ничего нельзя поделать. Вдруг я заметил какое-то
новое движение среди людей, толпившихся на берегу. Я увидел, как они
расступились, и показался Хэм.
хотя я и потерял голову от страшного, незнакомого мне доселе зрелища,
выражение его лица и его взгляд, устремленный на море, - удивительно похожий
на тот взгляд, каким он смотрел на море в первое утро после бегства Эмили! -
мгновенно заставили меня вспомнить об опасности, которая ему угрожает. Я
вцепился в него обеими руками, я умолял мужчин, с которыми только что
говорил, не слушать его, я закричал, что это будет самоубийство, что они
должны помешать ему, что он не смеет покидать отмель...
за ударом, сбил, наконец, того несчастного, который находился ниже. И,
торжествуя, взвился к последнему, который остался один на мачте.
собой большую часть присутствовавших здесь людей, убедили меня, что я с
таким же успехом могу умолять бурю.
пробил - ну, что ж, пусть будет так, а если нет - я не погибну. Да поможет
вам бог! И вам, друзья! Приготовьте все. Я иду!
равно он бросится на помощь, а я лишь усугублю грозящую ему опасность, если
буду тревожить тех, кто занимается необходимыми приготовлениями. Не помню,
что отвечал я и что говорили они. Помню только, как люди засуетились на
берегу, как бежали они с веревками от находившегося неподалеку кабестана,
как заслонили от меня Хэма... Потом я увидел его - он стоял один, отдельно
от всех, на нем была куртка и штаны рыбака, одна веревка обвивалась вокруг
кисти руки, другая вокруг пояса; эту веревку держали самые сильные рыбаки,
она тянулась по песку у его ног.
Херберт Фрэнк
Посняков Андрей
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Вронский Константин
Перумов Ник