наконец, показалась почтовая станция; перед ней была грязь по щиколотку, а
вокруг - дымящиеся кучи навоза и полуразрушенные надворные строения. А на
эту живописную картину взирал огромный старинный каменный замок, не
защищенный деревьями от солнца; половина окон его была заколочена, зеленая
плесень лениво ползла по стенам, поднимаясь от террасы с балюстрадой к
остроконечным башенкам.
двигаться побыстрее (правда, иногда он вставал, и ехал стоя на протяжении
целой мили, и смотрел назад - всякий раз, когда вокруг была открытая
местность), он продолжал путь, по-прежнему откладывая размышления на
неопределенный срок, по-прежнему страдая от бесцельных мыслей.
покидавшая его боязнь быть настигнутым или встретить кого-нибудь - ибо он
беспричинно страшился даже путешественников, ехавших той же дорогой ему
навстречу, - была ему не по силам. Нестерпимый ужас, овладевший им ночью,
возвращался и днем. Однообразный звон бубенчиков и стук копыт, однообразие
его тревоги и бессильной ярости, однообразное чередование страха, сожалений
и гнева превратили это путешествие в какое-то видение, в котором не было
ничего реального, кроме его собственных терзаний.
отступающему и недостижимому; скверно вымощенные города на холмах и в
долинах, где в темных дверях и худо застекленных окнах появлялись чьи-то
лица и где на длинных, узких улицах забрызганные грязью коровы и быки,
выставленные рядами на продажу, бодались, мычали и получали удары дубинкой,
которая могла проломить им голову; мосты, распятия, церкви, почтовые
станции, свежие лошади, которых запрягали против их води, и лошади
последнего перегона, взмыленные и грустно стоявшие, понурив голову, у дверей
конюшни; маленькие кладбища с черными покосившимися крестами на могилах и
висевшими на них увядшими венками; снова длинные дороги, тянувшиеся в гору и
под гору, к предательскому горизонту; утро, полдень и закат солнца, ночь и
восход молодого месяца.
мостовой, трястись и громыхать по ней и смотреть на высокую колокольню,
поднимавшуюся над крышами домов; выйти из экипажа и торопливо закусывать и
большими глотками пить вино, которое не придает бодрости; идти пешком сквозь
толпу нищих-слепцов с дрожащими веками (их вели старухи, подносившие
зажженные свечи к их лицам), слабоумных, хромых эпилептиков, разбитых
параличом; пройти сквозь гул голосов, смотреть из экипажа на обращенные к
нему лица и протянутые руки, страшась, как бы не пробился вперед
какой-нибудь преследователь; снова мчаться по длинной-длинной дороге, сидеть
в тупом оцепенении, забившись в угол, вставать и смотреть туда, где месяц
слабо освещает на много миль вперед все ту же бесконечную дорогу, или
обернуться, чтобы поглядеть, кто следует за ним.
и вслух отозваться на пригрезившийся оклик. Проклинать самого себя за то,
что он находится здесь, за то, что бежал, за то, что дал ей уйти, за то, что
не встретился с ним лицом к лицу и не бросил ему вызова. Смертельно
враждовать со всем миром, но прежде всего - с самим собой. Ехать и все
окружающее заражать своим мрачным унынием.
настоящего; вся его жизнь и Это бегство, слившиеся воедино. Бешено спешить
куда-то, где он должен быть. Видеть, как старые сцены врываются в то новое,
что попадалось ему на пути. Размышлять о минувшем и далеком, как будто не
обращая внимания на встречающиеся предметы, но мучительно сознавать, что они
его ошеломляют и образы их теснятся в его разгоряченном мозгу.
бубенчиков, стук колес и копыт, и нет покоя. Города и деревни, почтовые
станции, лошади, форейторы, холмы и долины, свет и тьма, дороги и мостовые,
горы и лощины, дождь и ведро, и все тот же однообразный звон бубенчиков,
стук колес и копыт, и нет покоя. Это было видение: подъезжать, наконец, по
более оживленным дорогам к далекой столице, огибать на полном скаку
старинные соборы и мчаться через маленькие города и деревни, разбросанные
теперь при дороге гуще, чем раньше, и сидеть, забившись в угол, прикрывая
лицо плащом, когда прохожие смотрели на него.
неопределенный срок, по-прежнему терзаясь мыслями; потерять представление о
том, сколько часов длится эта езда, не различать ни времени, ни места.
Томиться от жажды и чувствовать головокружение и близость безумия. И
все-таки рваться вперед, словно не можешь остановиться, и въехать в Париж,
где мутная река невозмутимо катит свои быстрые воды между двух бурлящих
потоков жизни.
бесконечные улицы, винные лавки, водоносы, толпы людей, солдаты, кареты,
военные барабаны, пассажи. Однообразный звон бубенчиков и стук колес и
копыт, поглощенные, наконец, шумом и грохотом города. Постепенное замирание
этого гула, когда он выехал в другом экипаже, через другую заставу. Снова
однообразный звон, - в то время как он едет к берегу моря, - звон бубенчиков
и стук колес и копыт, и нет покоя.
ночь и бледные огоньки в окнах вдоль обочины, и все тот же однообразный звон
бубенчиков, и стук колес и копыт, и нет покоя. Рассвет, загорающийся день и
восход солнца.
почувствовать свежий морской ветер и увидеть отблески утреннего света на
гребнях далеких волн. Спуститься в порт в разгар прилива и видеть
возвращающиеся рыбачьи лодки и радостно ожидающих женщин и детей. Видеть
сети и рыбацкую одежду, разложенные для просушки на берегу; видеть
хлопотливых матросов и слышать их голоса высоко среди мачт и снастей; видеть
неугомонную, сверкающую воду и всюду ослепительный блеск.
туманной дымкой, кое-где прорезанной солнцем, освещающим землю. Зыбь, брызги
и шепот спокойного моря. Другая серая полоса на воде, на пути судна, быстро
светлеющая и вздымающаяся все выше. Утесы, дома, мельница, церковь,
вырисовывающиеся все яснее и яснее. Войти, наконец, в тихие воды и
пришвартоваться к пирсу, на котором группами стоят люди, приветствуя друзей
на борту. Высадиться на берег, быстро пробраться сквозь толпу, сторониться
всех и каждого и быть, наконец, снова в Англии.
деревню, которую он знал, притаиться там, разведать окольными путями, какие
распространились слухи, и решить, как надлежит действовать. Все в том же
состоянии притупления чувств и рассудка он вспомнил об одной железнодорожной
станции, где ему нужно было делать пересадку и где была скромная гостиница.
Он смутно подумал о том, что можно остановиться там и отдохнуть.
вагон, лег, завернувшись в плащ и притворяясь спящим, и поезд быстро умчал
его от моря в глубь страны, к зеленеющим полям. Прибыв на станцию, он
выглянул из окна и внимательно осмотрелся. Воспоминание не обмануло его. Это
было уединенное местечко на опушке небольшого леса. Только один дом виднелся
там, специально выстроенный или перестроенный под станционное помещение и
окруженный прекрасным садом; ближайший маленький городок находился на
расстоянии нескольких миль. Здесь он вышел из вагона и, никем не замеченный,
отправился прямо в таверну и Занял две смежных комнаты, расположенных в
стороне от остальных.
Им овладело бессмысленное бешенство, и, шагая по своей комнате, он скрежетал
зубами. Мысли его - от них невозможно было избавиться, невозможно было ими
управлять - по-прежнему блуждали, не подчиняясь его воле, и увлекали его за
собой. Он был оглушен и чувствовал смертельную усталость.
чувства были притуплены, но сознание не угасало. В этом отношении он владел
своими чувствами не больше, чем если бы это были чувства другого человека.
Они не принуждали его отмечать звуки и образы данной минуты, но их нельзя
было отвлечь от смутного видения - его путешествия. Видение это все время
было у него перед глазами. Эдит стояла, устремив на него мрачный,
презрительный взгляд, а он мчался вперед, через города и деревни, сквозь
свет и тьму, в дождь и ведро, по дорогам и мостовым, по холмам и долинам, в
гору и под гору, измученный и запуганный однообразным звоном бубенчиков,
стуком колес и копыт и невозможностью обрести покой.
обеду.
сэр?
железной дороге, сэр, но об этом не раз говорили приезжие джентльмены.
затишье, сэр.
оперся локтями на колени и уставился в пол. Он ни на минуту не мог
сосредоточиться. Его мысли устремлялись куда попало, но ни на одно мгновенье
не засыпали.
средствами он не мог себя усыпить. Мысли, еще более бессвязные, еще
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Посняков Андрей
Конан-Дойль Артур
Белов Вольф
Посняков Андрей