особом костюме для сеансов, в похожем на халат одеянии из белого крепа,
стянутом вокруг талии шнурком худенькие руки ее были обнажены. Ее девичья
грудь выступала под ним так свободно и мягко, что казалось, под этой одеждой
на ней почти ничего нет.
Все оживленно здоровались. Алло, Элли! Как она прелестна в белом! Прямо
фея! Уж постарайся, мой ангел! Она улыбалась в ответ на эти возгласы, на
похвалы ее одежде, ибо, вероятно, знала, что этот халат идет ей.
- Предварительный контроль дал отрицательные результаты, - заявил
Кроковский. - Итак, живо за работу, друзья! - добавил он, произнеся букву
"р" на экзотический лад, то есть быстро прижав язык к небу и Ганс Касторп,
которого покоробило от этого обращения, уже собирался сесть где-нибудь среди
других участников, которые, перекликаясь, болтая и похлопывая друг друга по
плечу, начали занимать места возле стола, когда доктор Кроковский обратился
лично к нему.
- Вам, мой друг (мой дууг, - произнес он), поскольку вы до известной
степени у нас гость и новичок, я хотел бы предоставить на сегодняшний вечер
особые, почетные права. Я возлагаю на вас контроль медиума. Делается это
следующим образом. - И он пригласил молодого человека пройти к тому концу
полукруга, который был ближе к кушетке и ширме. Элли уже сидела тут на
обыкновенном плетеном стуле, повернув лицо не к середине комнаты, а к двери
со ступеньками Кроковский опустился на такой же стул напротив, взял ее за
руки и зажал ее колени между своими. - Сделайте то же самое! - приказал он и
заставил Ганса Касторпа занять его место. - Согласитесь, что при таких
условиях ей двигаться нельзя! И вы еще получите подкрепление. Фрейлейн
Клеефельд, осмелюсь попросить вас сюда! - После столь экзотически-галантного
приглашения Гермина Клеефельд присоединилась к ним и сжала обеими руками
хрупкие кисти Элли.
Лицо девушки-вундеркинда, которую как бы приковали к нему, было так
близко от лица Ганса Касторпа, что он не мог не взглянуть на него. Их взоры
встретились, но глаза Элли забегали вверх и вниз от смущения, что было,
впрочем, вполне понятно при данных условиях, и она улыбнулась слегка
кокетливо, склонив голову набок и чуть вытянув губы, как улыбалась недавно
во время сеанса с бокалом. Впрочем, в голове ее надзирателя при виде этого
безмолвного кокетства пронеслось еще одно, более далекое воспоминание. Так
же, пожалуй, улыбалась Карен Карстед, когда она вместе с ним и Иоахимом
стояла перед возможным местом упокоения на кладбище "Деревни"...
Все уселись полукругом. Присутствовало тринадцать человек, не считая
богемца Венцеля, который обычно предоставлял свою особу для служения
Полигимнии приготовив музыкальный аппарат, он опустился возле него на
табуретку позади участников сеанса, сидевших лицом к середине комнаты. Была
при нем и его гитара. У другого конца полкруга, под люстрой, сел Кроковский,
после того как он одним коротким движением руки включил обе красных
лампочки, а другим - выключил белый свет плафона. Теперь в комнате
воцарилась тускло-багряная мгла, дальние углы и стены совсем погрузились в
темноту. Говоря точнее - только поверхность столика и ближайшие к нему
предметы были чуть озарены красноватым лучом. В первые минуты каждый едва
мог рассмотреть своего соседа. Лишь постепенно глаза привыкли к полумраку и
стали пользоваться слабым светом, который чуть усиливало пляшущее в камине
пламя.
Доктор Кроковский посвятил несколько слов этому освещению, извинившись
за его научные несовершенства. Он вовсе не намерен с его помощью
мистифицировать собравшихся или создавать какое-то особое настроение, -
избави боже! - но усилить свет при всем желании пока невозможно. Уж такова
природа тех сил, которые должны здесь действовать и изучаться: при обычном
белом свете они не могут ни развиться, ни проявить себя.
Это факт, он является необходимым условием сеанса, и с ним придется
пока мириться. Гансу Касторпу это освещение было по душе. Темнота
действовала на него благотворно. Она как-то смягчала необычность всего
происходившего. Кроме того, для оправдания этого чувства он вспомнил мрак
рентгеновского кабинета, свою благоговейную сосредоточенность и слова
Беренса о том, как "промывают" этим мраком дневное зренье, прежде чем начать
"видеть".
Медиум, продолжал доктор Кроковский свое предисловие, видимо,
предназначенное главным образом для Ганса Касторпа, уже не нуждается в том,
чтобы его усыплял он, врач. Как, вероятно, заметит контролер, она сама
впадет в транс, и тогда через нее начнет говорить ее дух-покровитель, всем
известный Холгер, к нему-то, а не к ней, следует обращаться и высказывать
свои пожелания. Впрочем, не следует думать - это могло бы привести к
неудаче, - что надо насильно сосредоточивать свою волю и свои мысли на
задаваемом вопросе. Наоборот, рекомендуется в это время разговаривать и даже
быть несколько рассеянным. А Гансу Касторпу следует прежде всего неотступно
наблюдать за конечностями медиума.
- Образовать цепь! - потребовал в заключение доктор Кроковский, что все
и сделали, смеясь, когда в темноте не сразу находили руку соседа. Доктор
Тин-фу, сидевший рядом с Герминой Клеефельд, положил ей правую руку на
плечо, а левую протянул Везалю, своему соседу с другой стороны. Рядом с
доктором сидели супруги Магнус, а за ними А.К.Ферге, он, насколько мог
рассмотреть Ганс Касторп, держал руку своей соседки Леви, дамы с лицом цвета
слоновой кости, и так далее.
- Музыку! - скомандовал Кроковский и чех, за спиной доктора и его
соседей, пустил граммофон и насадил иглу. - Разговаривать! - снова
скомандовал Кроковский в ту минуту, когда зазвучали первые такты увертюры
Миллекера{470} и все послушно задвигались и завели разговор ни о чем - о
снеге, выпавшем этой зимой, о последнем меню, о том, что кто-то уехал, то ли
с разрешения, то ли без беседа заглушалась музыкой, обрывалась, снова
завязывалась, ибо ее поддерживали искусственно. Так прошло несколько минут.
Пластинка еще вращалась, когда Элли резко вздрогнула. Трепет пробежал
по ее телу, она вздохнула, верхней частью тела склонилась вперед, так что ее
лоб коснулся лба Ганса Касторпа, и одновременно ее руки начали вместе с
державшими их руками контролеров делать странные движения вперед и назад,
словно что-то накачивали.
- Транс! - возвестила тоном специалиста Клеефельд. Музыка смолкла.
Беседа прервалась. Среди внезапной тишины раздался мягкий, тягучий баритон
Кроковского:
- Холгер здесь?
Элли снова задрожала. Она покачнулась на стуле. Потом Ганс Касторп
ощутил, как она обеими руками коротко и крепко пожала ему руки.
- Она пожимает мне руки, - сообщил контролер.
- Он, - поправил его Кроковский. - Это он пожал вам руки. Значит, он
присутствует. - Приветствуем тебя, - продолжал он. - От души - добро
пожаловать, приятель! Разреши тебе напомнить: когда ты в последний раз был у
нас, ты обещал вызвать и показать нашим смертным очам любого умершего -
брата или сестру по человечеству, показать того, кого тебе назовут здесь
присутствующие. Согласен ли ты и чувствуешь ли ты себя в силах исполнить
сегодня свое обещание?
Снова вздрогнула Элли. Вздыхая, она медлила с ответом. Затем поднесла
свои руки вместе с руками контролеров ко лбу, на минуту задержала их там и
горячо шепнула Гансу Касторпу: "Да!"
Она дохнула ему прямо в ухо, и наш друг почувствовал, как его мороз
подрал по коже, явление, которое в народе именуется также "мурашками" и
сущность которого ему некогда открыл гофрат. Мы говорим об этой дрожи, чтобы
отделить физическую сторону от душевной, ибо ни о каком "страхе", вероятно,
не могло быть и речи. А подумал он примерно следующее: "Ну, она, видно,
все-таки очень самонадеянна!" Тем не менее он был растроган, даже потрясен
трепет и волнение были вызваны растерянностью, которая охватила его от
обманчивого шепота этого юного создания, чьи руки он держал в своих и
которое прошептало ему на ухо "да".
- Он сказал "да", - доложил он, и ему стало стыдно.
- Ну, хорошо, Холгер! - ответствовал доктор Кроковский. - Ловим тебя на
слове. Мы верим, что все от тебя зависящее ты честно выполнишь. Сейчас тебе
назовут имя дорогого покойника, которого мы хотели бы вызвать. Коллеги, -
обратился он к собравшимся, - говорите же! У кого есть определившееся
желание? Кого должен нам показать наш друг Холгер?
Наступила пауза. Каждый ждал, что заговорит сосед. Правда, за последние
дни тот или иной участник спрашивал себя, куда, к кому устремлены его мысли
и все-таки возврат умерших, то есть желательность такого возврата, был и
остается делом темным и щекотливым. Ведь, в сущности и говоря по правде,
желательность эта весьма сомнительна она - заблуждение, она, если
призадуматься, так же нереальна, как и само возвращение, что мы и обнаружили
бы, если бы природа сделала возвращение возможным: а наша скорбь - быть
может, не столько боль от того, что нельзя снова увидеть наших покойников
живыми, сколько от того, что мы и желать-то этого не можем.
Все смутно ощущали это, и хотя вопрос шел не о настоящем, фактическом
возвращении к жизни, а о чисто сентиментальном и театральном зрелище, при
котором предстояло лишь увидеть покойного, и это было для жизни безопасно,
все же они страшились облика того, о ком думали, и каждый с удовольствием
переуступил бы соседу свое право назвать имя ушедшего. Правда, Ганс Касторп
все еще слышал прозвучавшее во мраке добродушное и снисходительное
"пожалуйста, пожалуйста", но он молчал, как и все, и в последнюю минуту был
тоже не прочь уступить свое первенство другому. Все же пауза тянулась
слишком долго, поэтому он повернул голову к руководителю сеанса и хрипло
проговорил:
- Мне хотелось бы увидеть моего умершего двоюродного брата Иоахима
Цимсена.
Все почувствовали огромное облегчение. Среди собравшихся только доктор
Тин-фу, чех Венцель и сам медиум не знали Иоахима. Остальные - Ферге,
Везаль, господин Альбин, прокурор, супруги Магнус. Штер, Леви, Клеефельд
громко и радостно выразили свое одобрение, и сам доктор Кроковский кивнул с
довольным видом, хотя всегда относился к Иоахиму холодно, так как тот в
вопросе о психоанализе воздействию не поддавался.
Контровский Владимир
Максимов Альберт
Василенко Иван
Конюшевский Владислав
Гуревич Георгий
Прозоров Александр