об их равнодушии к страданиям мира, об этих лжеизбранниках, которые ока-
зались предателями, об этих ни на что не годных паразитах, об этой гни-
ли, которая проедает остатки награбленного добра!.. У Марка были все ос-
нования признавать справедливость этих обвинении; он и сам (еще так не-
давно!) жил крохами; при этом унизительном воспоминании снова вспыхивала
в нем злоба на Сильвию. Тем не менее из инстинктивного чувства солидар-
ности - правда, уже отвергаемого его взбунтовавшимся сознанием - Марк
начинал перечислять заслуги интеллигенции, отстаивал ее право на сущест-
вование. Но когда в ответ на злые и ядовитые насмешки Массона он старал-
ся вытащить лучших представителей интеллигенции из их уютного нейтрали-
тета, охраняемого укреплениями из книг, когда он пытался заставить их
действовать, ему пришлось в конце концов к стыду своему признать, что по
отношению к интеллигентскому племени самые суровые слова кажутся слишком
мягкими. Почти все эти интеллигенты имели возможность видеть ясней и
дальше, чем другие. Многие располагали и временем для этого. И народ с
благодарностью последовал бы за любым несвоекорыстным вожаком. Но они
больше всего боялись именно того, что за ними последует армия, готовая
действовать слишком решительно, и она будет их подталкивать сзади и пос-
тавит в затруднительное положение. Они притворялись, что смотрят в дру-
гую сторону: "Я ничего не видел..." Они позорно уклонялись из боязни от-
ветственности. Следовало бы выжечь у них на лбу каленым железом... Даже
те молодые писатели из числа известных Марку, которые готовы были при-
нять участие в политической деятельности ради того, чтобы блеснуть своим
"гуманизмом", - даже и они по-настоящему не примыкали ни к одной партии.
Они сидели на нескольких стульях сразу, будь то радикализм, социализм,
интернационализм или национализм. Время от времени, под прикрытием ста-
рого французского классицизма, они перебегали в ряды литературы роя-
листской, ибо она была хозяйкой в прессе и на выборах в академию. Пройдя
определенный стаж двусмысленного подмигивания прохожим на самых разных
улицах, они приступали к делу согласно обычаям этой профессии: во всех
случаях каждый находил себе подходящее местечко. Париж являл картину
всех ступеней интеллектуальной проституции - от газетных домов терпимос-
ти, где шарлатаны получали жирные оклады за то, что отравляли своей
гнусной ложью неразборчивую широкую публику, вплоть до дорогих кокоток
из академии и литературных салонов, искусно разводивших вирусы "добро-
вольного", но не бескорыстного рабства и общего паралича. Короче говоря,
их скрытая функция заключалась в том, чтобы отвлекать, уводить от дея-
тельности. А для достижения этой цели все средства были хороши. Даже
мысль. Даже деятельность!.. Как это ни казалось парадоксальным, страсть
к спорту приводила в конечном счете к бездействию. Опьянение физической
активностью и движением ради движения отводило самые бурные потоки энер-
гии от их естественного русла, исчерпывало их на стадионе или же вылива-
ло в сточные трубы, прежде чем обрывался их бешеный бег. Этой заразе
поддался и народ. Когда Массон издевался над гнусностью буржуазной ин-
теллигенции, Марку нетрудно было отвечать ему насмешками над рабочими,
которые тоже тупели от спорта. Спорт довершал разрушительную работу га-
зет. Он создавал армию людей, отравленных и бесполезных. Большие клубы
скупали, как скупают лошадей, целые конюшни профессионалов, которых они
именовали любителями, и составляли из них футбольные команды. Тысячи
трудящихся в расцвете сил бесстыдно продавали свои мускулы. В качестве
международных футболистов они пользовались всеми благами роскошной жиз-
ни, первоклассными отелями, спальными вагонами, вплоть до той минуты,
когда они преждевременно утрачивали гибкость мускулов. Тогда их рыночная
стоимость падала до нуля и их выбрасывали на свалку, как это делали в
древнем Риме с гладиатором, который превращался в падаль. Но гладиаторы
по крайней мере были уже мертвы. А люди, загубившие жизнь на современных
аренах, переживали сами себя. Толпа, ходившая на зрелища, интересовалась
ими не больше, чем римская чернь интересовалась гладиаторами. Она требо-
вала все новых и новых атлетов. И на этих зрелищах она растрачивала всю
страсть, всю ярость, которые при надлежащем руководстве могли бы опроки-
нуть мир социального угнетения. Она вносила в международные матчи губи-
тельный шовинизм: игры превращались в бои. Бывали убитые. Нападающие в
регби вели себя так, словно они ворвались в неприятельскую траншею. Вот,
оказывается, во имя чего прошли под Триумфальной аркой те, кто не погиб
на фронте! Вот чем кончились их клятвы взять в свои руки управление го-
сударством и перестроить общество! Они даже не получили раnеt et
circensec [106]. Хлеб им приходилось зарабатывать. А за circenses они
должны были платить. Со времен Менения Агриппы эксплуатация ротозейства
и глупости человеческой продвинулась далеко вперед. Нет, у Массона было
так же мало оснований гордиться рабочим людом, как у Марка своими бур-
жуа. Когда Массон начинал поучать своих товарищей по типографии, они от-
вечали ему солеными словцами, не давая себе труда вступать с ним в спор.
Старый фронтовой товарищ, единственный, кто еще удостаивал его ответом,
только пожимал плечами:
права? Будет! С меня довольно! Теперь я уж не такой болван, заботиться о
других не стану! Я забочусь о себе. Каждый за себя!
сов, не хватало, однако, решимости самим отказаться от врожденной склон-
ности к игре в свободу, которая представляла собой лишь особую форму
эгоизма и сводила на нет все их бунтарство. Французу, даже когда он от-
решился от наиболее распространенных предрассудков, нужно очень большое
усилие, чтобы заключить себя в определенные рамки, подчинить себя дис-
циплине какой-нибудь партии. Слабость французского довоенного социализма
была результатом непрочности и внутрипартийных связей, которые объединя-
ли членов партии лишь условно и не могли спаять их в решающие минуты.
Война внушила Массону желание не подчиняться больше никогда, нигде, ни-
кому, никакому хозяину, никакой партийной дисциплине, принадлежать одно-
му себе, только себе... А в таком случае как же рассчитывать на других?
Допустить, что другие, даже в его собственном классе, такие же угнетен-
ные, как он, будут действовать солидарно, оставаясь каждый сам по себе,
не отрекаясь от своего "я" во имя добровольного подчинения какому-нибудь
приказу, диктатуре какой-нибудь партии, было самой несбыточной из всех
мыслимых надежд. Самые бурные коллективные порывы кратковременны, - их
обессиливает самая их бурность; если их не сдерживает твердая рука, они
ослабевают на много раньше, чем достигнут цели, и тогда происходит еще
более глубокое падение: брошенный камень всегда падает ниже того уровня,
с которого он вылетел. Но слишком уж давно утратила революционная Фран-
ция навыки практического действия. А война внушала ей глубочайшее отвра-
щение ко всяким правилам боя. Все, что свободным умам напоминало военную
муштру, рождало в них ненависть и отвергалось. Одни только консерваторы
и шовинисты извлекали отсюда полезный урок. Положение было выгодным для
Реакции. Свобода выковывала себе удила, но в то же время не допускала,
чтобы избранный вождь оседлал ее и повел к победе. Массон не смог удер-
жаться ни в одной профессиональной рабочей организации: те, что сущест-
вовали с довоенного времени, перестраивались с огромным трудом, а новые
только тем и занимались, что ставили одна другой палки в колеса... Марк
- он был воплощением принципа "сам по себе". Отсюда проистекала вся его
слабость. Но и вся его сила. Казалось, он так и не сможет отрешиться от
своей слабости, не отрешившись от своей силы и не утратив смысла
собственного существования. Не видно было никакого выхода из тупика, в
который обоих товарищей привела резкая критика общественного устройства.
Да и товарищами они были только по бессильному отрицанию. Деятельности,
приносящей облегчение, они не знали. И еще неизвестно, пошли ли бы они
на необходимые уступки друг другу, чтобы координировать свои действия,
если бы даже они были способны действовать? Этому надо научиться. А у
кого могли они научиться? Во Франции не было ни одной школы, где учили
бы действовать. Были только мастера поговорить. В этой отрасли каждый
француз знает достаточно для того, чтобы учить других. Марк и Массон пи-
тали отвращение к словам. Но они все-таки говорили. За отсутствием дея-
тельности! Они все говорили и говорили о действии, которого не соверша-
ли, которого не могли совершить. После этого они чувствовали себя опус-
тошенными, каждый испытывал отвращение и к себе и к другому... Дея-
тельность! Деятельность! О чреве, ждущее оплодотворения!..
созревшей воли опасна не меньше, чем неутоленность созревшего пола. Здо-
ровый народ всегда нуждается в цели, к которой он мог бы стремиться. Ес-
ли ему не предоставить цели благородной, он найдет гнусную. Лучше прес-
тупление, чем тошнотворная пустота существования бесплодного и иссушаю-
щего! Сколько их, известных нам молодых людей 1914 года, бросилось очер-
тя голову в войну только для того, чтобы спастись от унизительной скуки
жизни! Эти после кровавой оргии переживают тяжкое похмелье, а после вой-
ны пришли другие, которых тоже терзает бешеная, почти физиологическая
жажда деятельности. Не находя самки, они разбивают себе лбы о прутья
клетки, как звери в зверинце, которых еще не совсем доконала пытка нево-
ли. Марк и Массон кружили в своей яме и ворчали. Сотни других были в та-
ком же положении, и каждый ворчал в одиночку в своей яме, каждый в оди-
ночку выл от боли и ярости.
даже не кровь его рода. Не будем забираться слишком глубоко в историю
рода Ривьеров. Там были перемешаны и добро и зло. Но на протяжении своей
жизни каждый обновляет свою кровь. У Марка в крови была гордая воля его
матери. Пусть Марк был довольно скверным мальчишкой, как все двадцати-
летние самцы в их естественном состоянии, если не очистить их от грязи,
не отфильтровать их. Испытывая глубокое смятение мысли, смятение телес-
ное и душевное, живя в такую эпоху, в таких ужасных - с моральной точки
зрения - условиях (без веры в людей, без веры во что бы то ни было, без
всякой опоры!), он никогда не отступал от своей инстинктивной, от своей
нелепой, от своей героической воли преодолеть... "Преодолеть что? Себя!
Кого это - себя? Мое "я"? Оно меньше, чем ничто. Уверен ли я, что оно
Маркеев Олег
Шилова Юлия
Буркатовский Сергей
Лукин Евгений
Глуховский Дмитрий
Флинт Эрик