злобное сияние.
Это - один из них. Вокруг нас Овиаты, перипетерии. К сожалению, тварей
побольше нельзя вызвать с помощью трупа, который уже остыл. Но они умеют
быть послушными, а ведь признайся: это все, что тебе или мне когда-либо было
нужно от наших подручных, не правда ли? Да и от возлюбленных, если уж на то
пошло.
отослать их обратно.
- ничтожнейшие из ничтожных, но и у них есть свои сводящие с ума штучки.
место и двинулся в направлении Миляги, но потом стал снижаться, избрав своей
целью не живых, а мертвых. Через несколько мгновений он окружил шею
Годольфина, в то время как чуть выше в воздухе сгустилось облако его
сородичей. Петля затянулась и двинулась вверх, поднимая с пола Годольфина.
Почки упали с его глаз - они оказались открытыми. Сердце скользнуло вниз,
обнажая пах; на том месте, где был его член, зияла открытая рана. Потом из
живота выпали оставшиеся внутренности в студне холодной крови. Облако
перипетерий наверху предложило себя поднимающейся петле в качестве готовой
виселицы и, соединившись с ней в единое целое, вновь поднялось в воздух, так
что ноги Годольфина оторвались от земли.
только подумай, какую армию из них можно составить. Ты даже этих не смог
остановить, а что уж говорить, когда их будет в тысячу раз больше?
виду, воскресить из мертвых? Сможешь или нет?
озаренном светом виселицы, появилось выражение радостного возбуждения.
твоим последователем и учеником, клянусь.
одного-двух ярдов.
я и был с самого начала, просто не хватало ума это понять.
назад Сартори претендовал на роль мессии - теперь же он купался в
самоуничижении.
навоображал! Сколько империй! Но никогда мне не удавалось избавиться от
какого-то пустячного сомнения, от маленького червячка, который постоянно
повторял у меня в голове: все это ни к чему не приведет, ни к чему. И
знаешь, что я тебе скажу: червячок-то был прав. Все мои предприятия были
обречены с самого начала, и все это из-за нашего двойничества.
действительно этого заслуживало. Но какое известие могло повергнуть его в
такое отчаяние? Надо было обязательно спровоцировать его на признание -
сейчас или никогда.
на ней было какое-то проклятие. Ты построил ее из дерьма - поэтому она и
рухнула.
архитектором, но я был и тем судьей, который проклял ее никчемность. Я был
настроен против самого себя с самого начала, но никогда об этом не
догадывался.
дерьме и в грязи? В этом дело?
ты...
Поэтому, увидев меня, она обрадовалась. По крайней мере, сначала.
ожидал от Сартори, и в ней не было ничего притворного. Сартори действительно
страдал, словно его постигло какое-то ужасное проклятие.
воняет злом и что я вызываю у нее отвращение.
собирался ее убить.
ее не тронул, если б она на меня не бросилась.
любви?
родился ты.
тайны и загадки из самых дальних уголков его сознания - все они разрешались
благодаря этому новому откровению, - и загадки переполнили его до краев.
катятся в Ад твои Небеса. Теперь ты понимаешь? Любой мой план, любой
честолюбивый замысел - это насмешка над самим собой, потому что половина
моего я, которую я взял от тебя, стремится к любви, славе и великим делам, а
та половина, которая досталась мне от нашего Отца, знает, что все это -
дерьмо, и сводит мои усилия на нет. Я уничтожаю самого себя, брат. Мой удел
- разрушение, и мне не уйти от него до конца света.
покинуть лабиринт и подняться в вестибюль. Хотя, когда вошел Клем, она едва
ли могла пошевелить пальцем от слабости, в ответ на его утешения и уговоры
она решительно заявила, чтобы ее оставили в покое; она предпочтет остаться в
подвале и встретить здесь свою смерть. Опыт работы с бездомными позволил
Клему одолеть ее сопротивление. Он не спорил с ней, но и не уходил. Стоя на
пороге, он говорил ей, что, наверное, она действительно права - нет никакого
смысла портить себе глаза зрелищем палящего солнца. Через некоторое время
она огрызнулась на эту фразу и заявила, что вовсе так не считает, а если б у
него была хоть капелька благородства, он постарался бы хоть немного утешить
ее в ее страданиях. Неужели он хочет сдохнуть, как животное, - в неволе и в
темноте? Он признал свою ужасную ошибку и сказал, что если она хочет
выбраться отсюда в окружающий мир, он сделает все, что может, чтобы ей
помочь.
подогнать машину Юдит к самому подъезду и принялся за трудное дело
извлечения Целестины на свет божий. Деликатный момент возник при выходе из
камеры, когда женщина, заметив Юдит, отказалась было от своего намерения
покидать это место и заявила, что не желает иметь дело с этой сквернавкой.
Юдит ничего не ответила, а Клем - сама тактичность - послал ее в машину за
одеялами. Путешествие к лестнице продвигалось медленно, и несколько раз она
просила его остановиться, яростно цепляясь за него и заявляя, что дрожит не
от страха, а из-за того, что ее тело не привыкло к такой свободе, и что если
кто-нибудь, а в особенности эта сквернавка, позволит себе отпустить
какое-нибудь замечание по поводу этой дрожи, то он должен заставить ее
замолчать.
прикасался к ней, иногда совсем слабея, а в следующий миг поднимаясь со
сверхъестественной энергией в мышцах, пленница Роксборо и покинула свою
тюрьму после двухсотлетнего заточения и вышла навстречу дневному свету.
вестибюль, он замер, устремив глаза на дверь - скорее не на дверь даже, а на
льющийся сквозь нее солнечный свет. В нем золотились мириады мельчайших
частичек: пыльца и семена деревьев и растений, пыль, занесенная сюда с
шоссе. Хотя в воздухе не чувствовалось ни малейшего ветерка, в солнечном
луче происходил причудливый танец.
различить было нельзя, частицы двигались отнюдь не произвольно. В их танце
заключался какой-то организующий принцип, и Клем, похоже, знал, как его
зовут.
просьбах, немедленно приблизился, чтобы поддержать Целестину. Она вновь была
Володихин Дмитрий
Посняков Андрей
Свержин Владимир
Конюшевский Владислав
Марко Джон
Никитин Юрий