- Очень хорошо! - сказал Кроковский. - Ты слышишь, Холгер? В жизни ты
не встречал названного сейчас человека. Узнаешь ли ты его в мире
потустороннем и готов ли ты привести его к нам?
Все ждали с величайшим напряжением. Спящая Элли покачнулась, вздохнула
и вздрогнула. Казалось, она что-то ищет, с чем-то борется и, покачиваясь из
стороны в сторону, шептала то на ухо Гансу Касторпу, то фрейлейн Клеефельд
какие-то непонятные слова. Наконец Ганс Касторп ощутил пожатие ее рук,
означавшее "да". Он доложил об этом и...
- Ну, хорошо! - воскликнул доктор Кроковский. - Так за работу, Холгер!
Музыку! - воскликнул он. - Разговаривать! - И опять внушительно повторил,
что делу может помочь не судорожная напряженность мысли и не насильственное
представление ожидаемого, а только непринужденное и бережное внимание.
Затем последовали самые необычайные часы, когда-либо пережитые нашим
молодым героем и хотя его дальнейшая судьба нам не вполне ясна и мы в
определенной точке нашего повествования потеряем его из виду, мы все же
склонны утверждать, что эти часы так и остались навсегда самыми необычайными
часами в его жизни.
Таковы были эти часы - скажем сразу - два часа с лишним, считая
короткий перерыв в "работе" Холгера, вернее юной девицы Элли, работы столь
нестерпимо затянувшейся, что в конце концов все готовы были усомниться в
достижении каких-либо результатов и, кроме того, чувствовали не раз
искушение из одного сострадания прервать ее и от всего отказаться ибо
"работа" эта, видимо, была действительно мучительно тяжелой, и нельзя было
не пожалеть хрупкой девочки, на которую ее возложили. Мы, мужчины, если
только не уклоняемся от чисто человеческих чувств, хорошо знаем из опыта,
что в жизни есть определенные случаи, когда возникает именно такая вот
нестерпимая жалость, хотя ее, по каким-то нелепым причинам, никто не
признает, да она, вероятно, и неуместна, знаем это возмущенное
"прекратите!", готовое сорваться с наших уст, хотя "это" не может
прекратиться, да и не должно, и его надо, так или иначе, довести до конца.
Читателю уже ясно, что мы имеем в виду наши чувства как отцов и супругов во
время акта рождения, а усилия Элли фактически так убедительно, так
недвусмысленно напоминали родовые схватки, что об этом не мог не догадаться
даже тот, кто еще никогда с ними не сталкивался, как, например, молодой Ганс
Касторп но и он отдал дань жизни и узнал этот акт, полный мистики
органической жизни, узнал в данном образе - да еще в каком! И ради какой
задачи! В какой обстановке! Невозможно было не назвать скандальными
некоторые частности и детали этого полного оживленных людей, погруженного в
красный сумрак родильного отделения, а также действия самой роженицы - этой
юной девицы, в струящемся халате, с голыми плечиками, и все, что происходило
вокруг нее: несмолкающую легкую музыку, непрерывную, искусственно
поддерживаемую болтовню, которую, следуя приказу, пытался вести полукруг
участников, и веселые подбадривающие восклицания, которыми они неутомимо
поддерживали извивавшуюся Элли. "Так, Холгер! Смелей! Дело идет на лад! Не
отступай, Холгер! Действуй решительнее! Справимся!" Из всего этого мы не
можем исключить и особу "супруга", - если рассматривать Ганса Касторпа как
"супруга" - он же согласился на такую роль. Ведь это его колени сжимали
колени "матери" и он держал в своих руках ее руки: а ручки у Элли были
совершенно мокрые от испарины, как некогда ладони маленькой Лейлы, и ему то
и дело приходилось заново схватывать их, оттого что они выскальзывали из его
рук.
От камина за спиной сидящих шел сильный жар.
Мистика и благоговение? О нет, в красном сумраке, к которому глаза
настолько привыкли, что могли разглядеть эту комнату почти во всех
подробностях, стоял шум и царила пошлость. Музыка и громкие возгласы
напоминали кликушеские приемы армии спасения, напоминали даже Гансу
Касторпу, который никогда не присутствовал на бдении этих неистовствующих
фанатиков. Эта сцена не вызывала в душе ничего мистического и таинственного,
не будила в зрителе благоговейных чувств, Ганс Касторп не ждал ничего
потустороннего благодаря более интимным и сходным с родами явлениям, о
которых мы уже упоминали, все происходившее говорило лишь о природном, об
органическом начале. Усилия Элли, как потуги, чередовались с минутами покоя,
во время которых она, обессилев, свешивалась со стула то в одну сторону, то
в другую, в состоянии полной отрешенности от действительности, - Кроковский
называл это "глубоким трансом". Потом она, снова вздрогнув, выпрямлялась,
стонала, металась, толкала своих контролеров, боролась с ними, горячо
шептала им на ухо какую-то бессмыслицу, резко бросаясь в сторону, словно
что-то выталкивала из себя, скрипела зубами и один раз даже вцепилась ими в
рукав Ганса Касторпа.
Так продолжалось целый час, а то и дольше. Затем руководитель сеанса
счел нужным в интересах всех присутствующих объявить перерыв. Чех Венцель,
ради отдыха и смены впечатлений решивший пощадить граммофон и взявшийся за
гитару, которая весьма мелодично ныла и звенела под его пальцами, отложил
инструмент. Вздохнув с облегчением, присутствующие разомкнули руки. Доктор
Кроковский подошел к стене и включил плафон. Ослепительно вспыхнул белый
свет, и все, растерявшись, зажмурились, так как их глаза уже привыкли к
темноте. Элли дремала, низко склонившись вперед, почти касаясь лицом своих
колен. Она предавалась странному занятию, совершенно погрузилась в него для
всех остальных оно, видимо, не было новостью, но Ганс Касторп удивленно и
внимательно наблюдал за ней: в течение нескольких минут Элли водила рукою
взад и вперед вдоль своего бедра, то отставляя ее, то придвигая черпающим,
сгребающим жестом, как будто собирала и притягивала к себе что-то. Потом
несколько раз вздрогнув, очнулась и тоже замигала, глядя сонным растерянным
взглядом на свет.
Очнувшись, Элли улыбнулась кокетливо и довольно сдержанно. Сострадание
к ее тяжелому труду в самом деле казалось необоснованным. Вид у нее был
вовсе не такой уж утомленный. Может быть, девушка и не помнила ни о чем. Она
пересела в кресло для посетителей, стоявшее у задней стороны письменного
стола возле окна, между ним и ширмой, заслонявшей кушетку, предварительно
поставив кресло так, чтобы можно было опереться локтем о стол и повернуться
лицом к комнате. И вот она сидела там, а остальные скользили по ней
растроганным взглядом и порой ободряюще кивали ей, но Элли молчала весь
перерыв, то есть целых пятнадцать минут.
Это был настоящий отдохновительный перерыв, - полный непринужденности и
кроткого удовлетворения от сознания уже проделанной работы. Мужчины
захлопали крышками портсигаров. Курили не торопясь, собирались то там, то
здесь небольшими группами и обсуждали особенности этого сеанса. Еще рано
отчаиваться и думать, будто ничего не выйдет. Есть целый ряд признаков,
показывающих, что малодушничать преждевременно. Сидевшие на том конце
полукруга, рядом с доктором, в один голос уверяли, будто несколько раз
совершенно ясно чувствовали то холодное дуновение, которое идет от медиума в
определенную сторону, перед тем как начинаются феномены. Другие будто бы
видели на фоне ширмы световые явления, белые пятна, блуждающие скопления
силы. Короче говоря - не отступать! Не предаваться унынию! Холгер дал слово,
и никто не имеет права сомневаться в том, что он сдержит его.
Доктор Кроковский подал знак, и сеанс возобновился. Он сам проводил
Элли к креслу пыток, причем погладил ее по голове. Остальные тоже вернулись
на свои места. Все пошло, как и раньше правда, Ганс Касторп просил сменить
его, пусть другой будет главным контролером, но руководитель отказал ему.
Очень важно, заявил он, чтобы тот, кто согласился быть контролером, убедился
самым осязаемым образом в том, что никакие манипуляции медиума, которыми он
мог бы ввести присутствующих в заблуждение, практически невозможны. И Ганс
Касторп сел опять против Элли, заняв прежнее, странное положение. Свет
погас, уступив место багровому сумраку.
Снова зазвучала музыка. Через несколько минут Элли опять начала
судорожно вздрагивать и делать руками накачивающие движения, и на этот раз
уже Ганс Касторп возвестил о том, что наступил "транс". Скандальные роды
продолжались.
Как тяжело и мучительно протекали они! Казалось, они никак не могут
завершиться, - и разве это было возможно? Какое безумие. Откуда тут взяться
материнству? Разрешение от бремени? И как? От какого? "Помогите! Помогите!"
- стонала бедняжка, а схватки грозили перейти в ту опасную затяжную
судорогу, которую ученые акушеры называют эклампсией. Она то и дело звала
Кроковского, чтобы он возложил на нее руки. И он возлагал, бодро успокаивая
ее. Гипноз, если это действительно был гипноз, укреплял ее для дальнейшей
борьбы.
И вот истек второй час, в течение которого то звенела гитара, то
граммофон посылал легкие мелодии в эту комнату, к полумраку которой
присутствующие опять кое-как приноровились. Но тут случилось некое
происшествие, виновником которого оказался Ганс Касторп. Он высказал
пожелание, подал мысль - и это послужило как бы толчком, - в сущности, он
лелеял ее с самого начала, и ему, может быть, следовало выступить с ней
раньше. Элли была как раз погружена в "глубочайший транс" и сидела опустив
лицо на руки, которые держали контролеры, а Везаль собирался переменить
пластинку или перевернуть ее, когда наш друг решился и заявил, что у него
есть предложение... впрочем, несущественное, но если его примут, оно, может
быть, окажется полезным. У него есть... вернее - в собрании пластинок есть
одна ария из "Фауста" Гуно, молитва Валентина, исполняет баритон в
сопровождении оркестра, очень хорошая вещь. И вот он, лично, предлагает
сейчас поставить эту пластинку...
- А собственно, почему ее? - раздался из багрового полумрака голос
Кроковского.
- Ну, это вопрос настроения, чувства, - ответил молодой человек. Дух
этой арии очень своеобразный, специфический. Почему не попробовать? Он
считает, что этот дух, может быть, и сократит тот процесс, который здесь
происходит.
- А пластинка здесь? - осведомился доктор.
Нет, пластинки здесь нет. Но Ганс Касторп может сейчас же принести ее.
- Что вы! Разве можно! - Кроковский категорически отклонил предложение.
Как? Ганс Касторп воображает, будто можно уйти и вернуться, что-то принести
Свержин Владимир
Афанасьев Роман
Панов Вадим
Прозоров Александр
Суворов Виктор
Шилова Юлия