своему покровителю, отчасти потому, что ему все равно было, петь или
молчать, Кавалетто подхватил припев. Риго захохотал и снова стал курить,
прикрыв глаза.
послышались на лестнице, но Кленнэму эти четверть часа казались вечностью.
Судя по звуку шагов мистер Панкс шел не один; и в самом деле, когда
Кавалетто отворил дверь, он вошел в сопровождении мистера Флинтвинча. Не
успел последний переступить порог, как Риго вскочил и с криком восторга
бросился ему на шею.
высвобождаясь из его объятий. - Нет, нет, увольте; с меня достаточно. - Это
относилось к угрозе нового порыва со стороны вновь найденного друга. - Ну,
Артур? Помните, что я вам говорил насчет спящей собаки и сбежавшей собаки?
Как видите, я был прав.
назидательным видом.
Кхм! Неважный рынок вы, как говорится, выбрали для продажи своих поросят,
Артур.
свирепо ухватил Флинтвинча за лацканы сюртука и закричал:
мое письмо?
мистер Флинтвинч, - я сперва передам мистеру Артуру записку, предназначенную
ему.
дрожащей рукой его матери было нацарапано: "Надеюсь, довольно того, что ты
разорился сам. Не вмешивайся еще и в чужие дела. Иеремия Флинтвинч говорит и
действует от моего имени. Твоя М. К.".
клочки. Риго между тем завладел креслом и уселся на его спинку, поставив на
сиденье ноги.
разлетавшимися обрывками записки, - ответ на письмо!
болезнью, и она надеется, что вы удовлетворитесь устным ответом. - Мистер
Флинтвинч весьма неохотно и со скрипом вывинтил из себя упомянутый ответ. -
Она шлет вам поклон и передает, что, в общем, находит ваши условия
приемлемыми и готова на них согласиться. Но окончательно вопрос будет решен
через неделю, в назначенный вами день.
сидевший в прежней позе у двери. - Вставай, скотина! - крикнул он. - Ты со
мной ходил против моей воли, теперь пойдешь против своей. Я вам уже сказал,
мелюзга, я создан, чтобы мне прислуживали. Вот мое требование: пусть этот
контрабандист находится при мне всю неделю в качестве слуги!
прибавил вслух:
когда-то был моим товарищем по заключению, я его не боюсь.
дорогу последнюю папиросу.
другого. - Ффуу! Нет, мои детки, мои младенчики, мои куколки, вы все его
боитесь! Здесь вы угощаете его вином, там готовы платить за его стол и
квартиру; вы не смеете тронуть его пальцем, задеть словом. Он торжествовал
над вами и будет торжествовать. Таково его природное свойство. Ффуу!
комнаты в сопровождении Кавалетто, которого, может быть, потому и потребовал
себе в слуги, что не предвидел возможности от него отвязаться. Мистер
Флинтвинч поскреб подбородок, еще раз неодобрительно оглядел рынок,
выбранный для продажи поросят, кивнул Артуру и тоже вышел. Мистер Панкс,
которого раскаяние совсем замучило, внимательно выслушал прощальные
распоряжения Артура, отданные вполголоса, так же вполголоса заверил его, что
все будет сделано в лучшем виде, и последовал за остальными. И узник,
чувствуя себя еще более униженным, опозоренным, подавленным, бессильным и
несчастным, остался один.
ГЛАВА XXIX - Встреча в Маршалси
горького раздумья и ночи без сна не закаляют в несчастье. Наутро Кленнэм
почувствовал, что здоровье его подточено, как еще раньше подточен был дух, и
гнет, под которым он жил это время, вот-вот сокрушит его совсем.
подолгу просиживал у окошка, пытаясь за тусклым мерцанием тюремных фонарей
разглядеть в небе первый проблеск зари, вестницы далекого еще утра. Но на
следующий вечер после посещения Бландуа он не мог заставить себя раздеться,
прежде чем лечь в постель. Какое-то жгучее беспокойство нарастало в нем,
какой-то безотчетный страх, мучительная уверенность, что сердце его не
выдержит и он умрет здесь, в тюрьме. Ужас и омерзение сдавливали горло,
мешая дышать. Временами ему казалось, что он задыхается, и он кидался к
окну, хватаясь за грудь и судорожно ловя ртом воздух. И в то же время его
томило такое неистовое желание вырваться из этих глухих мрачных стен,
вдохнуть полной грудью другой, чистый воздух, что он боялся сойти с ума.
силой, они рано или поздно избывают себя. Так было со многими до Кленнэма,
так случилось и с ним.
перелом. Еще случались отдельные приступы, но они повторялись все реже и с
каждым разом становились слабее. На смену пришел упадок всех сил, телесных и
душевных; и к середине недели болезнь приняла форму изнурительной вялой
лихорадки.
опасаться Кленнэм, был мистер и миссис Плорниш. Он чувствовал необходимость
оградить себя от визита этой достойной четы, ибо в напряженном состоянии его
нервов ему никого не хотелось видеть, и не хотелось, чтобы кто-нибудь видел
его таким разбитым и бессильным. Он написал миссис Плорниш, что
обстоятельства заставляют его целиком посвятить себя делам и не позволяют
оторваться даже на короткое время, чтобы порадовать себя беседой с друзьями.
Юный Джон каждый день заходил после дежурства узнать, не нужно ли ему
чего-нибудь, но Кленнэм отделывался от него тем, что благодарил бодрым тоном
и притворялся погруженным в писание каких-то бумаг. К предмету своего
единственного долгого разговора они больше не возвращались ни разу. Однако
Кленнэм даже в самые тяжелые дни свято хранил этот разговор в своей памяти.
душно. Казалось, нищета, грязь и убожество тюрьмы всходят, как на дрожжах, в
этой гнилостной атмосфере. С головной болью, с тоской на сердце, Кленнэм всю
ночь метался без сна, слушая, как дождь барабанит по каменным плитам, и
стараясь вообразить себе его шелест в древесной листве. Расплывчатое
мутно-желтое пятно поднялось в небе вместо солнца, и его бледный отсвет,
дрожавший на стене, казался заплатой на тюремных лохмотьях. Слышно было, как
отворились ворота, зашлепали по двору стоптанные башмаки тех, кто дожидался
на улице; заскрипел насос, зашуршала метла - начиналось тюремное утро со
всеми его привычными звуками. Больной, ослабевший - он даже умылся с трудом
и несколько раз должен был отдыхать во время этой процедуры - Кленнэм,
наконец, добрался до своего кресла перед раскрытым окошком. Здесь он сидел и
дремал, пока уже знакомая нам старуха прибирала в комнате.
аппетита и перестал ощущать вкус пищи), и ночью он несколько раз начинал
бредить. В тишине душной комнаты ему слышались какие-то звуки, обрывки
мелодий, но в то же время он знал, что ничего этого нет. Сейчас, когда
усталость сморила его, в ушах у него снова зазвучали призрачные голоса; они
пели, они спрашивали его о чем-то, и он отвечал им и, вздрагивая, приходил в
себя.
могла показаться часом, и час минутой, одна смутная греза постепенно
овладела им, оттеснив все другое: ему чудилось, что он в саду, полном
благоухающих цветов. Он хотел поднять голову, посмотреть, что Это за сад, но
сделать необходимое усилие было нестерпимо трудно, и он успел свыкнуться с
благоуханием, перестал даже замечать его к тому времени, когда, наконец,
заставил себя раскрыть глаза.
свежих цветов.
вдыхал их аромат, он прижимал их к своему пылающему лбу, он снова клал их на
стол и протягивал к ним свои сухие ладони, как в зимнюю стужу протягивают