смотреть на существование, на человеческую жизнь, и быть довольным тем,
что видишь. В любом случае. И когда тебе представляется, что существует
средство...
[Волков:]
[Бродский:]
лет. Просто потому, что совесть тебя мучает: "что же делать?" Но поэт
отказывается от политических решений какой бы то ни было проблемы
быстрее других. Вот и Оден отошел от марксизма чрезвычайно быстро:
думаю, что он серьезно относился к марксизму на протяжении двух или
трех лет.
[Волков:]
флирта западных интеллектуалов с коммунизмом?
[Бродский:]
следующую тему: что вот-де какие замечательные американские писатели,
как они понимают про жизнь и существование, какая в них твердость,
сдержанность и глубина. Все как полагается. И между тем все они, когда
выводят героя с левыми симпатиями, дают колоссальную слабину. Да?
[Волков:]
[Бродский:]
самый из них приличный...
[Волков:]
[Бродский:]
только тот человек, который живет в России и ежедневно слушает радио".
[Волков:]
прочее?
[Бродский:]
светский (или, может быть, у меня неверное представление о светскости?)
на эту тему предпочитаю особо не распространяться. Человек не должен
позволять себе делать предметом разговора то, что как бы намекает на
исключительность его существования.
[Волков:]
[Бродский:]
Каллманом, и с экономкой-австриячкой. В доме была потрясающая кухня --
огромная, вся заставленная специями в маленьких бутылочках. Настоящая
кухонная библиотека.
[Волков:]
белье, старые газеты, остатки еды?
[Бродский:]
наличествовал, но белье нигде не валялось. Собственно, наверху я не
был, в спальню мне было совершенно незачем ходить. В гостиной было
довольно много книг; на стенах -- рисунки, среди них очень хороший
портрет Стравинского.
[Волков:]
[Бродский:]
тысячу долларов от American Academy of Poets, так что на первое время у
меня были деньги. Каким-то совершенно непостижимым образом телеграммы
для меня стали приходить на имя Одена. Он пекся обо мне как курица о
своем цыпленке. Мне колоссально повезло. И кончилось это тем, что через
две недели после моего приезда в Австрию мы сели в самолет и вместе
полетели в Лондон, на фестиваль "Poetry International", где мы вместе
выступали, и даже остановились вместе, у Стивена Спендера. Я прожил там
пять или шесть дней. Оден спал на первом этаже, я -- на третьем.
[Волков:]
[Бродский:]
всегда находился в положении, как бы сказать -- младшего? Видимо,
Спендером самим так было установлено с самого начала. И как бы ясно
было, что Уистен -- существо более значительное. Да? В этом, между
прочим, колоссальная заслуга самого Спендера. Потому что признать чье
бы то ни было превосходство, отказаться от соперничества -- это акт
значительной душевной щедрости. Спендер понял, что Уистен -- это дар
ему.
[Волков:]
вынужден доказывать, что Оден не затаскивал его в свою кровать.
[Бродский:]
Стивен несколько устал от этой навязанной ему роли -- оденовского
конфиданта, знатока и комментатора. В конце концов, Спендер -- крупный
поэт сам по себе.
[Волков:]
Одена в следующий раз?
[Бродский:]
пролегал через Париж и Лондон. Будучи в Лондоне, я позвонил Одену,
который в то время жил в Оксфорде. Я приехал к нему в Оксфорд, мы много
разговаривали. После чего я увидел Одена уже только следующим летом, на
"Poetry International-1973" в Лондоне. И той же осенью он умер. Это
было для меня сильным потрясением.
[Волков:]
[Бродский:]
профессией, тем более и более реальным для меня становится этот поэт.
Тем в большей степени я впадаю в некоторую зависимость от него. Я имею
в виду зависимость не стилистическую, а этическую. Влияние Одена я могу
сравнить с влиянием Ахматовой. Примерно в той же степени я находился --
или по крайней мере оказался -- в зависимости от Ахматовой, от ее
этики. Иначе, впрочем, и быть не могло, потому что по тем временам я
был совершенно невежественный вьюнош. То есть с Ахматовой, если вы
ничего не слышали о христианстве, то узнавали от нее, общаясь с нею.
Это было влияние, прежде всего, человеческое. Вы понимаете, что имеете
дело с хомо сапиенс, то есть не столько с "сапиенс", сколько с "деи".
Да? Если говорить о том, кого я нашел и кого потерял, то я бы назвал
трех: Анна Андреевна, Оден и Роберт Лоуэлл. Лоуэлл был, конечно,
несколько в другом ключе. Но между этими тремя есть нечто общее.
[Волков:]
[Бродский:]
на том же "Poetry International", на который меня привез Оден. Лоуэлл
вызвался читать мои стихи по-английски. Что было с его стороны
чрезвычайно благородным жестом. И тогда же пригласил приехать к нему в
гости в Кент, где он тем летом отдыхал. Моментально возникло какое-то
интуитивное понимание. Но нашей встрече помешала одна штука. Дело в
том, что к тому моменту я был довольно сильно взвинчен и утомлен всеми
Куликов Роман
Орлов Алекс
Шилова Юлия
Шилова Юлия
Жюль Верн
Семенова Мария