описать? ведь это главы и главы нужны!) Таких разбросали по Колыме десятки
тысяч!! (Листайте конституцию! листайте кодексы! -- что там написано про
[спецконтингент??])
Мальдьяк. И отсюда опять они запрашивали о сыновьях -- и ответы были: "нет",
"не числятся".
кости. Теплело в воздухе, хоть и медленно. И в 1959 году сын их Виктор,
киевский слесарь, решился скинуть с себя ненавистную фамилию и объявиться
сыном врага народа Чеботарева! И через год нашли его родители! Теперь забота
встала у отца -- вернуться самому в Чеботаревых ([трижды] реабилитированный,
он уже за побег не отвечал). Объявился и он, оттиски пальцев послали в
Москву для сличения. Лишь тогда успокоился старик, когда всем троим выписали
паспорта на Чеботаревых, и невестка стала Чеботарева. Только еще через
несколько лет он пишет мне, что уже раскаиваются, что нашли Виктора: честит
отца преступником, виновником своих злоключений, на справки о реабилитации
машет: "филькина грамота!" *(8) А старший сын Геннадий так и пропал.
свободы, а жизнь постоянно угнетенную и угрожаемую. Кое-кем из беглецов это
хорошо понималось -- теми, кто в лагерях успел от отчизны отпасть
политически; и теми, кто живёт по неосмысленному безграмотному принципу:
[просто жить!] И не вовсе редки среди беглецов были такие (на провал
готовившие ответ: "Мы бежали в ЦК просить разобраться!"), которые цель имели
уйти на Запад и только такой побег считали завершенным.
земле. Те, кто пойманы снова -- молчат. Те, кто ушли -- может быть
объявились на Западе, а может быть из-за кого-то оставшихся тут -- снова
молчат. Ходили слухи, что на Чукотке захватили зэки самолёт и всемером
улетели на Аляску. Но, думаю: только пробовали захватить, да сорвалось.
делаться, как эта рукопись, как всё правдивое, что пишется в нашей стране.
геройского беглеца. Он был из Одессы, по гражданской специальности --
инженер-механик, в армии -- капитан. Он кончил войну в Австрии и служил в
оккупационных войсках в Вене. В 1948 году по доносу был арестован, получил
58-ю и, как тогда уже завели, 25 лет. Отправлен был в Сибирь, на лагпункт в
300 километрах от Тайшета, то есть далеко от главной сибирской магистрали.
Очень скоро стал доходить на лесоповале. Но сохранялась еще у него воля
бороться за жизнь и память о Вене! И оттуда -- ОТТУДА! -- он сумел убежать в
Вену! Невероятно!
вышек. В избранный день он имел на работе с собой пайку хлеба. Повалил
поперек просеки пушистую ель и под ветками её пополз к макушке. На всю
просеку её не доставало, но, продолжая ползти, он счастливо ушел. С собой он
унёс и топор. Это было летом. Он пробирался тайгой по бурелому, идти было
очень трудно, зато никого не встречал целый месяц. Завязав рукава и ворот
рубашки, он ловил рыбу, ел её сырой. Собирал кедровые орехи, грибы и ягоды.
Полумёртвым, он всё же долез до сибирской магистрали и счастливо уснул в
стогу сена. Очнулся от голосов: вилами брали сено и уже обнаружили его. Он
был измотан, не готов ни убегать, ни бороться. И сказал: "Что ж, берите,
выдавайте, я беглец." То были железнодорожный обходчик и его жена. Обходчик
сказал: "Да мы ж русские люди. Только сиди, не показывайся". Ушли. Но беглец
не поверил им: они ведь -- советские, они должны донести. И пополз к лесу. С
краю леса он следил и увидел, как обходчик вернулся, принёс одежду и еду. --
С вечера беглец пошел вдоль линии и на лесном полустанке сел на товарняк, к
утру соскочил -- и на день ушел в лес. Ночь за ночью он так продвигался, а
когда стал покрепче, то и на каждой остановке сходил -- перепрятывался в
зелени или шел вперёд, обгоняя поезд, а там прыгал на ходу. Так десятки раз
он рисковал потерять руку, ногу, голову. (Это всё он расхлёбывал несколько
лёгких скольжений пера доносчика...) Но как-то перед Уралом он изменил
своему правилу и на платформе с брёвнами заснул. Его ударили ногой и светили
фонарём в лицо: "Документы!" -- "Сейчас". Приподнялся и ударом сбил
охранника с высоты, сам же спрыгнул в другую сторону -- и попал на голову
[другому] охраннику! -- сбил с ног и того и успел уйти под соседние эшелоны.
Сел за станцией, на ходу. -- Свердловск он решил обходить со стороны, в
окрестностях его грабанул торговую палатку, взял там одежды, надел на себя
три костюма, набрал еды. На какой-то станции продал один костюм и купил
билет Челябинск-Орск-Средняя Азия. Не нал, куда едет -- в Вену! -- но надо
было обшерститься и чтобы перестали его искать. Туркмен, предколхоза,
встретил его на базаре и без документов взял к себе в колхоз. И руки
оправдали звание механика, он чинил колхозу все машины. Через несколько
месяцев он рассчитался и поехал в Красноводск, приграничной линией. На
перегоне после Маров шел патруль, проверяя документы. Тогда наш механик
вышел на площадку, открыл дверь, повис на окне уборной (через забеленное
стекло изнутри его видеть не могли), и только самый носок одной ноги остался
для упора и для возврата на ступеньке. В раме двери в углу один носок
ботинка патруль не заметил и прошел в следующий вагон. Так миновал страшный
момент. Благополучно переехав Каспий, беглец сел на поезд Баку-Шепетовка, а
оттуда подался в Карпаты. Через горную границу глухим крутым лесистым местом
он переходил очень осмотрительно -- и всё-таки пограничники перехватили его!
Сколько надо было жертвовать, страдать, изобретать и силиться от самого
сибирского лагпункта, от этой поваленной первой ёлочки -- и при самом конце
в один миг всё рухнуло!.. И как там, в стогу у Тайшета, покинули его силы,
он не мог больше ни сопротивляться, ни лгать, и с последней яростью только
крикнул: "Берите, палачи! Берите, ваша сила!" -- "Кто такой?" -- "Беглец! Из
лагеря! Берите!" Но пограничники вели себя как то странно: они завязали ему
глаза, привели в землянку, там развязали, снова допрашивали -- и вдруг
выяснилось: свои! бендеровцы! (Фи! фи! -- морщатся образованные читатели и
машут на меня руками: "Ну, и персонажи вы выбрали, если бендеровцы ему --
[свои!] Хорошенький фрукт!" Разведу руками и я: какой есть. Какой бежал.
Каким его лагерь сделал. Они ведь, лагерники, я вам скажу, они живут по
свинскому принципу: "бытие определяет сознание", а не по газетам. Для
лагерника те и свои, с кем он вместе мучился в лагере. Те для него и чужие,
кто спускает на него ищеек. Несознательность!) Обнялись! У бендеровцев еще
были тогда ходы через границу, и они его мягко перевели.
всё тому же завлекающему материалистическому принципу, никак не забывая свой
кровавый смертный лагерь, он уже не искал работы инженера-механика, а пошел
к американским властям душу отвести. И стал работать кем-то у них.
настороженность. Он надумал отправить деньги родителям в Одессу, для этого
надо было обменять доллары на советские деньги. Какой-то еврей-коммерсант
пригласил его менять к себе на квартиру в советскую зону Вены. Туда и сюда
непрерывно сновали люди, мало различая зоны. А ему было никак нельзя
переходить! Он перешел -- и на квартире менялы был взят.
нанизываются и пропиваются за стаканом водки.
это рассказал другому офицеру и инженеру -- Аникину. Этот Аникин к тому
времени уже побывал и в немецком плену, и умирал в Бухенвальде, и освобожден
был американцами, и вывезен в советскую зону Германии, оставлен там временно
для демонтирования заводов, и бежал в ФРГ, под Мюнхеном строил
гидроэлектростанцию, и оттуда выкраден советской разведкой (ослепили фарами,
втолкнули в автомобиль) -- и для чего всё это? Чтобы выслушать рассказ
одесского механика и сохранить его нам? Чтобы затем два раза бесплодно
бежать в Экибастузе (о нём еще будет в части V)? И потом на штрафном
известковом заводе быть убитым?
отдельной человеческой жизни?..
в 1956 г. целый лагерёк бежал, под Мончегорском.
невперелист. И даже тот, кто писал бы книгу только о побегах, поберег бы
читателя и себя, стал бы опускать их сотнями.
признали [[профессиональным]]. Уж куда, кажется, профессиональнее и для
арестанта и для конвоя! -- а не признают...
"Мои показания" -- Анатолий Марченко.
установили его подлинную личность. Так выяснилось, что беглецы не погибли,
как предполагалось. Стали искать и Кузикова. Для этого на его родине
осторожно выспрашивали, выслеживали родных -- и по цепочке родственников
добрались до него. И на всё это не жалели сил и времени через 17 лет!
не бегут. Чеботарев им и не был. А не вовсе ж без материализма. У казахов
же, я думаю, еще горяча была память о буденовском подавлении 1930 года,
потому они и миловали. В 1950 году так не будет.