Пожалуй, там вы мне нужней. Ну, - прибавил он, торопливо обернувшись к
Джонасу, когда тот ушел, - в чем дело?
связаны вместе. Ну вот! Так! В чем дело?
Джонас.
разобрать, так же как его лицо, бледное, искаженное мукой, нельзя было
назвать человеческим.
пять только минут в соседней комнате.
ему что-то на ухо, заставило того невольно отшатнуться. Однако он выслушал
его. Всего несколько слов, но его лицо изменилось, когда он их услышал.
он говорил, было спрятано в его шейном платке. - Почему вы могли это знать?
С какой стати вам это знать? Сто фунтов за пять только минут в соседней
комнате! Время уходит. Говорите же!
произнес Слайм. - Напрасно вы мне столько наговорили. Поменьше и для вашей
цели было бы удобней. Могли бы оставить это про себя.
Джонас.
двери. - Стойте! - воскликнул Слайм, хватая его за полы. - Я ничего об этом
не знаю. Но тем и должно кончиться, к тому идет в конце концов. Виновны вы?
такое? - заикнулся Слайм.
как можно дальше и в страхе уставился на перегородку. Его отвлекло прибытие
кареты, подножку которой опустили с грохотом.
стоявшим на свету под уличным фонарем. - Приглядывайте там за черным ходом,
кто-нибудь один, проформы ради.
вступил в разговор с высунувшимся в окно Слаймом, который, быть может, стал
его начальством в силу своего уменья изворачиваться и всегда быть ко всему
готовым, чем так восхищался его покойный друг. Полезная привычка для
теперешней его профессии.
мотнул головой, как бы говоря: "Тут, близко; я его вижу".
Полицейский на подножке кареты снял шапку, опять надел, посвистел немножко.
приведу.
Прислушался. За перегородкой не слышно было ни звука. Он переставил свечу
ближе к ней, чтобы свет проникал за стекло.
Однако он распахнул ее со стуком и отступил назад. Заглянув туда и еще
послушав, он вошел.
который стоял в углу и глядел на Слайма остановившимся взглядом. На шее у
него не было платка, лицо стало землисто-бледным.
не мог... Еще пять минут... еще две минуты... хоть одну!
своих людей.
слушался - все это сразу - и не мог держаться на ногах. Однако они втащили
его в карету и усадили на сиденье; скоро он со стоном повалился в солому на
пол кареты и остался там.
стали поднимать его. Проезжая мимо лавки фруктовшика, дверь которой была еще
открыта, невзирая на поздний час, хотя лавка уже не торговала, один из них
заметил, как сильно пахнет персиками.
посмотрел на арестованного.
человек в расцвете сил и энергии не мог бы держать завоеванную им награду.
уже ничего не могли сделать, и вообще им нечего теперь было делать. Умер,
умер, умер!
ГЛАВА LII,
таил в душе и которым так часто грозила опасность быть раньше времени
раскрытыми, если бы прорвалось негодование, копившееся в нем, пока он жил у
мистера Пекснифа, задержалось описанными выше событиями, хотя всего на
несколько часов. Как ни был он ошеломлен - сначала известием о
предполагаемой причине смерти его брата, которое дошло до него через Тома
Пинча и Джона Уэстлока; как ни был затем подавлен рассказом Чаффи и Неджета
и всеми событиями, закончившимися смертью Джонаса, о которой ему немедленно
сообщили; как ни расстроило его планов и надежд нагромождение всех этих
происшествий, вставших между ним и его целью, - однако самая их
напряженность и размах придали ему силы быстро и решительно выполнить
задуманное. В каждом отдельном случае, было ли то предательство, трусость
или жестокость, он видел ростки все того же дурного семени. Эгоизм - жадный,
упорный, ограниченный и вместе с тем безудержный эгоизм, влачивший за собою
длинную цепь подозрений, обмана, хитростей, вожделений и всего, что из них
вырастает, - был корнем этого ядовитого древа. Мистер Пексниф так показал
себя перед стариком, что он, этот добрый, снисходительный, многотерпеливый
Пексниф, стал для него воплощением всякого эгоизма и вероломства; и чем
гнуснее были формы, в каких воплощались перед ним эти пороки, тем
непреклоннее становилось его решение воздать должное мистеру Пекснифу, -
ему, а также и его жертвам.
характеру (который, как читатель мог заметить еще в начале знакомства с ним,
отличался сильным развитием этих свойств), но и весь запас сил, накопленных
искусственно, путем долгого их подавления. И оба эти потока, слившись
воедино, понеслись вперед так стремительно и бурно, что Джон Уэстлок и Марк
Тэпли (тоже люди довольно энергичные) едва могли поспеть за ним.
сопровождении Тома Пинча, явился к нему. Сохранив живое воспоминание о Марке
Тэпли, он немедленно заручился его услугами через Джона; и, таким-то
образом, как мы уже видели, они все вместе отправились в Сити. Но своего
внука он не пожелал видеть до завтра, когда мистеру Тэпли было поручено
привести его в Тэмпл к десяти часам утра. Тому Пинчу он не стал ничего
поручать, чтобы не вызывать против него напрасных подозрений; однако Том
принимал участие во всем и оставался вместе с ними до поздней ночи и, только
после того как узнал о смерти Джонаса, ушел домой, чтобы рассказать обо всех
этих чудесах маленькой Руфи и подготовить ее к завтрашнему визиту в Тэмпл
вместе с ним, соответственно личному наказу мистера Чезлвита.
такой определенностью, было характерно, что он ничего не сообщил о них
другим, хотя можно было думать, что мистеру Пекснифу готовится возмездие, -
стоило только вспомнить ту роль, какую старик играл в его доме, и увидеть,
каким огнем загорались его глаза всякий раз, когда произносили имя Пекснифа.
Даже Джону Уэстлоку, к которому мистер Чезлвит, по-видимому, был склонен
питать большое доверие (как, в сущности, и все остальные), он не объяснил
ровно ничего. Он только попросил его прийти утром; и все они, вынужденные
удовольствоваться этим, оставили его одного, когда ночь была уже на исходе.
моложе годами, однако старый Мартин сидел в глубоком и тягостном раздумье,
пока не просияло утро. Но даже и после этого он не лег отдыхать, а только
продремал в кресле до семи часов, когда мистеру Тэпли назначено было
явиться, - и он явился, свежий, ясный и веселый, как само утро.
легкий стук, который сразу разбудил его.
из дальнейшего, сосредоточены были на венчальном обряде, - любить, почитать
Корнев Павел
Шилова Юлия
Суворов Виктор
Сертаков Виталий
Шилова Юлия
Бажанов Олег