зеленые занавеси. А потом... потом... Паскуале нет больше. Трижды мигнул
свет. Это когда пропускали ток, ясно. Как он молился все эти ночи! Как
стонал! Сколько бил земных поклонов! И ведь только минуту назад он был еще
жив - шел вон там, по коридору. А теперь умер. А когда-нибудь и он... он
сам... разве можно поручиться, что этого не будет? Разве можно?
Пришли тюремщики и отдернули зеленые занавеси - так спокойно, такими
уверенными, живыми движениями, как будто в мире вовсе не было смерти.
Потом он услышал разговор в коридоре; обращались не к нему - он слишком
замкнуто держался до сих пор, - а к кому-то из его соседей.
тюрьмы так считает. И они тоже. Начальник даже хлопочет об ее отмене.
пуста, и скоро в нее посадят другого, а рано или поздно и его не станет. И
здесь, в этой камере, тоже раньше был другой... много других... таких же,
как он, как Кутроне... и они лежали на этой койке... Клайд встал, пересел
на стул. Но тот... те... тоже сидели на этом стуле. Он вскочил - и снова
рухнул на койку. "Боже мой! Боже мой!" - повторял он про себя, и сразу ему
вспомнился тот заключенный, который так напугал его в первый раз. Он еще
здесь. Но скоро и его не станет. И так же будет со всеми остальными...
может быть, и с ним, если только... если только...
31
месяца, прежде чем он окреп настолько, что мог хотя бы сидеть на постели,
и миссис Грифитс получила возможность вновь подумать о своих выступлениях.
Но за это время интерес публики к ней и к судьбе ее сына значительно упал.
В Денвере не нашлось газеты, которая сочла бы для себя выгодным
финансировать ее поездку. Что же касается жителей того края, где
совершилось преступление, они, правда, еще достаточно хорошо помнили все
дело и к самой миссис Грифитс относились с сочувствием, но на сына ее
почти все смотрели как на преступника, получившего по заслугам, и поэтому
считали, что апелляцию вообще незачем подавать, а если она будет подана,
то решение должно быть отрицательным. Уж эти преступники со своими
бесконечными апелляциями!
ужасу своему, убеждался, что к таким вещам не привыкают. Был казнен батрак
Маурер за убийство хозяина, полицейский Райордан за убийство жены, - и
каким бравым воякой он казался всего за минуту до смерти! В том же месяце
настала очередь китайца, у которого почему-то все это особенно затянулось
(пошел он на смерть, никому ничего не сказав на прощанье, хотя известно
было, что несколько слов по-английски он знает). А следующим оказался
Лэрри Донэхью, солдат экспедиционной армии; этот храбро крикнул перед тем,
как дверь за ним закрылась:
казалось даже, что после этого у него не хватит сил тянуть дальше лямку
тягостного тюремного существования, - настал черед Миллера Николсона. За
эти пять месяцев они так привыкли гулять вместе, беседовать, иногда
переговариваться, сидя в своих камерах, и Николсон советовал ему, какие
книги читать, и дал одно очень ценное указание на случай пересмотра дела и
вторичного суда, а именно: всеми способами протестовать против публичного
оглашения писем Роберты на том основании, что сила их эмоционального
воздействия на любой состав присяжных препятствует трезвой и
беспристрастной оценке фактов, о которых в них идет речь, и добиваться,
чтобы вместо оглашения их полностью были сделаны выборки по существу и
только эти выборки представлены присяжным на рассмотрение.
справедливости такого требования, можете считать свое дело выигранным.
соображение, которое Джефсон признал совершенно разумным и сказал, что они
с Белнепом непременно используют его, составляя апелляционную жалобу.
мотнул головой в сторону камеры Николсона и шепнул:
известии. Только что они гуляли вместе, разговаривая о новом заключенном,
поступившем сегодня, - венгерце из Утики, который сжег в печи свою
любовницу и сам потом во всем сознался. Это был огромный, тупой,
невежественный детина с лицом химеры. Николсон говорил, что в нем,
безусловно, больше от животного, чем от человека. Но о себе Николсон так и
не сказал ни слова. Через три дня! А он так спокойно гулял и разговаривал,
как будто ничего особенного не должно было произойти, хотя, по словам
тюремщика, его предупредили еще накануне.
не бывало, смотрел на небо и дышал свежим воздухом. Зато Клайд, который
всю ночь не мог уснуть от одних только мыслей об этом, шагая с ним рядом,
чувствовал себя совсем разбитым и больным, даже не в силах был вести
разговор и только думал: "И он еще может гулять! И казаться таким
спокойным! Что же это за человек такой?" - и замирал от благоговейного
ужаса.
камере и рвал письма, которые он во множестве получал со все" сторон.
Около полудня он окликнул Клайда, сидевшего через две камеры от него:
одну ночь". Вечером Николсона перевели в старый Дом смерти, а на рассвете
повторилась обычная процедура: зеленые занавеси, шаги зловещей процессии
по коридору - все то, что было уже так хорошо знакомо Клайду. Но на этот
раз он ощущал происходящее особенно остро, с особенной мукой. И перед тем
как хлопнула дверь, голос:
одного человека, который хоть сколько-нибудь был бы ему близок. Ему
оставалось только думать, или читать, или делать вид, будто он
интересуется разговорами окружающих, потому что интересоваться ими на
самом деле он не мог. Склад его ума был таков, что если ему удавалось
отвлечься мысленно от своей несчастной судьбы, его больше влекло к мечтам,
чем к действительности. Легкие романтические произведения, рисовавшие тот
мир, в каком ему хотелось бы жить, он предпочитал книгам, которые
напоминали о суровой неприглядности подлинной жизни, не говоря уже о его
жизни в тюрьме. А что ожидало его впереди? Он был так одинок! Только
письма матери, брата и сестер нарушали это одиночество. Но в Денвере все
обстояло неважно: здоровье Эйсы не поправлялось, мать не могла еще и
думать о возвращении. Она подыскивала себе какое-нибудь дело, которое
можно было бы совместить с уходом за больным, - занятия в религиозной
школе, например. Но она обратилась к преподобному Данкену Мак-Миллану,
молодому священнику, с которым познакомилась во время своих выступлений в
Сиракузах, и просила его побывать у Клайда. Это очень добрый, большой души
человек. И она убеждена, что Клайд обретет в нем поддержку и опору в эти
горькие дни, когда сама она не может быть с ним рядом.
авторитетов округа, - что, как известно, не увенчалось успехом, - она
повстречалась с преподобным Данкеном Мак-Милланом. Это было в Сиракузах,
где он возглавлял маленькую независимую церковную общину, не
принадлежавшую ни к какой определенной секте. Он был молод и так же, как
Эйса и она сама, проповедовал слово божие, не имея духовного сана, однако
обладал гораздо более энергичным и пламенным религиозным темпераментом.
Еще до появления на сцене миссис Грифитс он много читал о Клайде и о
Роберте и считал вынесенный приговор справедливым и не вызывающим
сомнений. Но горе миссис Грифитс и ее метания в поисках помощи глубоко
тронули его сердце.
эмоциональной, несмотря на подавленную сексуальность, натуре он был одним
из немногих жителей этого северного края, кого всерьез глубоко взволновали
обстоятельства преступления, приписываемого Клайду. Эти письма Роберты,
полные страсти и муки! Эта печальная жизнь, которую она вела в Ликурге и в
Бильце! Сколько раз он задумывался над всем этим еще до своей встречи с
миссис Грифитс! Простые и высокие добродетели, носителями которых были,
видимо, Роберта и ее родные в тихом, поэтическом мирке, откуда они вышли!
Виновность Клайда, казалось, не подлежала сомнению. Но вот неожиданно
появляется миссис Грифитс, жалкая, убитая горем, и утверждает, что сын ее
не виновен. А где-то там, в тюремной камере, сидит обреченный на смерть
Клайд. Возможно ли, что в силу несчастного стечения обстоятельств допущена
судебная ошибка и Клайд осужден безвинно?
компромиссов. Настоящий святой Бернар, Савонарола, святой Симеон, Петр
Отшельник наших дней. Все формы жизни, мышления, общественной организации
для него были словом, выражением, дыханием господа. Именно так и не иначе.
Однако в его представлении о мире находилось место и дьяволу с его адской
злобой - Люциферу, изгнанному из рая. Любил он размышлять о Нагорной
проповеди, о святом Иоанне, который видел Христа и истолковал слово его:
"Кто не со мною, тот против меня; кто не собирает со мною, тот расточает".
В общем, это была своеобразная, сильная, богатая, смятенная, добрая и
Перумов Ник
Посняков Андрей
Корнев Павел
Володихин Дмитрий
Рыбаков Вячеслав
Распопов Дмитрий