Чтение 186–й страницы книги ~Призвание варяга~

и добрую треть курса, на коем учился студент Грибовский, поставили к стенке.
(Поляки не так уж и любят учиться -- "польским" Московский Университет был
только по бабушкину принуждению. Стоило ей умереть и Университет быстро стал
"немецко-еврейским". А с некой поры и -- "русским".)

В память о казненной невесте, не желая отстать от товарищей, Грибовский
состоял в подпольном движении и также был схвачен и осужден. Только просьбы
родителя отвели от него чашу сию, но на семейном совете решили, что молодой
человек обязан вывезти сестру из Москвы.

Где-то через неделю после выезда за город брат с сестрой проснулись от
ужасного шума и выстрелов. Молодых, брыкавшихся людей вывели в гостиную, где
офицер, командовавший партизанским отрядом, вершил суд и расправу.

По рассказам юного прапорщика вид того человека был ужасен: какое-то
серо-землистое лицо язвенника со впалыми щеками, белесые и всклокоченные,
как нечесаная пакля, волосы, налитые кровью, маслянистые от выпитого, глаза
и тяжкий запах сивушного перегара.

Палач был в черно-зеленом мундире моих егерей, а на левом плече его
была вышита смеющаяся мертвая голова, - символ "Тотенкопфвербанде" -
мемельских добровольцев.

К этому ужасу подводили всех пленных. Он критически оглядывал
несчастных с головы до ног, иной раз по его молчаливому приказу обреченному
раскрывали рот и смотрели зубы (поляки служили при доме), или рвали одежду
(по той же причине), а посланец Аида делал отрывистый взмах рукой и... на
дворе крепили очередную петлю. Никаких вопросов, никакого дознания, никаких
свидетелей. Целы зубы, да исподнее из хорошего полотна - на осину!

Очередь двигалась быстро - каратели время зря не теряли, - те из
домашних, коих миновала чаша сия, помогали поддерживать порядок в очереди и
усмиряли строптивцев, так что не прошло и десять минут, как брат с сестрой
оказались перед Посланцем Вечности.

Офицер, даже не взглянув на Грибовских, коротко махнул рукой и их
повели на смертную казнь. Тут сестра Грибовского вырвалась из рук палачей и,
бросившись к ногам офицера, принялась умолять его. Под аффектом она стала
рвать крючки лифа, пытаясь если не убедить судью, так хотя б соблазнить его
- девушке шел пятнадцатый год.

Но по мере того, как сестра Грибовского продолжала свою тираду, а
капитан в черном отклонялся назад, брат осознал ужасную истину -- немец не
понимал русского языка! Он видел, что девочка предлагает себя, но юный
Грибовский со слов приятелей знал, что это - ошибка. Средь немцев бытовала
молва, что русские барышни, жившие по домострою, гораздо скромнее полячек!

Юноша уж отчаялся, но тут их старенькая русская няня (одно время семьи
отца и дяди Грибовских жили в одном имении) коршуном бросилась на его
сестру, зажимая ей рот, с криком:

- "Не молись! Не молись по-вашему! И себя, и брата погубишь!" - и
обернувшись к зловещему капитану, истово крестясь, сказала:

- "Пришлые они. Сироты! Бегут от француза, замерзли, оголодали, вот и
приютили их... Не наши они. Отпусти их, Вашбродь... Отпусти!"

Немецкий капитан уставился на старуху, силясь разобрать сложные для
него звуки, а потом, окинув взглядом молодых брата с сестрой, кивнул и в
первый раз за весь вечер выдохнул:

- "Weg..." - и указал при этом на дверь. Девушка, не помня себя от
счастья и ужаса, что есть силы вцепилась в Грибовского, а тот еле слышно
переспросил:

-"Нам можно..?"

- "WEG!"- взревел немец и уцелевшие домочадцы разве что не на руках
вынесли своих юных господ на двор, а там уже были сани и кучер с белыми от
страха глазами только шептал:

- "Скорее, панычи, будьте ласковы... Не-то передумают!" - а женщины
совали им в руки какие-то свертки. Только в непролазном черном лесу, когда
один из сверточков вдруг шевельнулся и пискнул, Грибовский осознал, что в
его руках шевелится маленький. А рядом - еще один. И еще... Восемь
младенчиков вывезли той ночью молодые Грибовские со своего имения. А их
старый кучер, мешком свалившись с козлов, встал на колени по пояс в белом,
ломком от мороза снегу, и, крестясь на луну, только и мог, что повторял без
конца:

- "Матка Боска... Матка Боска..."

Когда Грибовский на приеме рассказал мне эту историю, (она занесена в
протокол и я вспомнил ее по сему документу) я сразу понял о ком идет речь.
Звали его Хельмут Вагнер - из померанских Вагнеров и был он чуток не в себе.

В юном возрасте сей барон обрюхатил девицу, но признал дочку своей и
дал возлюбленной домик и девок прислуги. Надо сказать, что любовница Вагнера
была кашубкой - эта народность издревле жила в Померании и сильно смешалась
с немецкой нацией, но поляки считают их за славян. Именно потому кашубы,
лужичане и прочие мелкие народности тех краев держатся немцев.

Немцы относятся к славянам, как к низшей расе, и не берут их в расчет,
дозволяя прислуживать, но не меняя ни культуры, ни быта. Поляки же -
вырезают мужчин сих племен и насилуют женщин. Это называется
"ополячиванием". Делается сие ради "Польши от моря до моря". Увы, и ах -
поляки никогда не жили на морских берегах, вот и продолжаются из века в век
все эти мерзости.

Когда Пруссию разбили в прусской кампании, в Померанию ворвались
поляки. Узнав, что одна из кашубок родила от немца - они целой ротой обидели
ее, а дочь Вагнера расшибли о притолоку. Кашубка ж - повесилась.

Вагнер вернувшись из плена, подал прошение в "Тотенкопф" и хоть не был
"мемельцем" - стал моим офицером. В ходе войны он выказал себя самым
страшным карателем и я удивился, - за что он пощадил польских детей.

Я вызвал Вагнера и он явился как раз, когда у меня был Грибовский. По
их лицам я понял, что они узнали друг друга и рассказ Грибовского получил
подтверждение (в противном случае его ждала пуля в затылок - были случаи,
когда "добровольцами" подводили ко мне наемных убийц).

Я спросил Вагнера - почему он пощадил юных Грибовских (семья их дяди
была казнена в полном составе). На что Вагнер ответил:

- "Руки молодых людей были слишком белы, а цвет лица слишком бледен для
деревенских. Одеты были по-городскому и хоть на внешность они были сходны с
семьей сих предателей - их скулы..."

Вагнер показал на крупные скулы прапорщика:

-- "Это русские скулы. А моя дочь..." - голос Вагнера на миг прервался,
- "Моя дочь была - немкой.

Не стал брать греха на душу - на миг влез в шкуру незнакомого мне
русского офицера, женатого на полячке... Переведите сему юноше, что его
спасли скулы русского отца, иль - русской матери".

Такова правда о том, до какого ожесточения дошла война меж нами и
поляками той страшной зимой. Дабы завершить разговор, доложу, чем кончилась
война для Вагнера и Грибовского.

Я не смог держать поляка в моем отряде и при первой возможности
сосватал его "Костику" фон Бенкендорфу - Грибовский выказал себя дельным, и
если бы не его кровь... В должности адъютанта Константина фон Бенкендорфа
сей юноша прошел по всем дорогам войны и погиб в 1814 году - в Голландии.

В нелепой стычке (на штабной отряд случайно выскочила группа окруженных
врагов) Грибовский грудью закрыл моего "не совсем брата" и умер на другой
день от штыковой раны в живот.

За сию службу должно платить и я выдал замуж юную Грибовскую за одного
из моих офицеров. А как у них пошли детки, стал им крестником. А крестным
нужны подарки. Так в мой круг вошли и поляки. Это было уже в двадцатые
годы...

Вагнер остался в "Тотенкопфе". После войны он взял в жены вдову
товарища и растил пять детей, - из них троих от первого брака. В 1823 году
он умер на плацу во время муштровки. При вскрытии выяснилось, что сердце его
представляло из себя сплошной шрам, - столько на нем было рубцов от
инфарктов.

И если при жизни его звали не иначе, как главным палачом дивизии
"Мертвая Голова", после смерти и такого открытия солдаты сами собрали денег
на памятник и сегодня Хельмут Вагнер почитается в Пруссии - одним из
основателей "Тотенкопфвербанде". Не судите о людях по их поступкам. Вы не
видели сколько шрамов на их сердцах... Вагнер умер - тридцати семи лет от
роду.

Если вы хотите понять все коллизии того времени, читайте "Дубровского".
Сперва события проходили в Минской губернии и поляки Дубровские были
выселены за симпатии к якобинцам. (В 1813 году поляков чаще не выселяли, но
убивали на месте.)

Этот вариант был не пропущен цензурой и Пушкин его переделал. Но то ли
по лени, то ли с умыслом - хвосты остались и читатели спрашивают, - почему
крестьяне поддерживают бандита Дубровского? (Потому что он их -- "природный
барин".) Почему Троекуровы живут будто бы - в осажденной крепости? (Среди
крестьян много поляков, убивающих русских.) Почему от Дубровского все
отвернулись? (Началась массовая "чистка" польских крестьян, - их частью
отогнали в Сибирь, иных - уничтожили.) Куда в конце делся Дубровский? (В
первом варианте Дубровский убил Троекурова и хотел "мстить за Родину" бедной
Машеньке. Она же, не зная, кто убил папеньку, готова была... Но мои люди
открыли ей сию тайну и в миг свидания убили "демоническую личность" прямо у
нее на глазах. Помните ли жандарма, коий привозил Троекуровым описанье
преступника? В начальном варианте он и убил Дубровского и, судя по всему,
Машенька собиралась замуж за сего вроде бы -- негероического спасителя.)

Разумеется, всего этого мы пропустить не могли и из необычайно
волнительной истории о любви и страшной повести об оккупации вышла невнятица
в стиле Вальтера Скотта. Впрочем, читайте, - коль любите русский язык, сами
почуете все заплатки и составите общее впечатление о том, как все это было
задумано.