ГЛАВА LVIII
преследовали меня в этой ночи, сколько призраков дорогих мне воспоминаний,
ошибок, горестей, бесполезных сожалений!
меня. Я покинул тех, кто был мне так дорог, я верил, что самое тяжелое уже
позади. Как воин, смертельно раненный на поле боя, не знает о своей ране,
так и я, оставшись один, наедине со своим непокорным сердцем, не знал,
какова та рана, с которой оно должно справиться.
углублялось отчаяние, с которым я уехал за границу. Поначалу это было
чувство огромной потери, это была печаль, очертаний которой я еще не мог
различить. Но постепенно и незаметно она превратилась в безнадежную скорбь,
я понял, что утратил любовь, дружбу, интерес к жизни, понял, что рухнули и
разбиты вдребезги моя вера в человека, моя первая привязанность, все мои
воздушные замки, а передо мной голая пустыня, и нет ей конца и края.
Я плакал о моей девочке-жене, отнятой у меня на заре ее юности. Я плакал о
том, кто мог бы завоевать всеобщую любовь и восхищение, как давным-давно
завоевал мою любовь и мое восхищение. Я плакал о разбитом сердце, обретшем
покой в бушующем море, плакал о руинах скромного жилища, где я ребенком
слушал, как воет ветер в ночи.
место, но бремя мое было всегда со мной. Теперь я ощущал его тяжесть, я
сгибался под ним и чувствовал в глубине души, что никогда оно не станет
легче.
временам мне казалось, что мне лучше умереть дома, и тогда я возвращался,
чтобы быть к нему поближе. А бывало и так, что я уезжал как можно дальше,
странствовал из города в город, чего-то искал, а чего - неизвестно, и что-то
хотел оставить позади, но что - я и сам не знал.
которые я прошел. Многое было как во сне, а сновидение можно описать только
очень несовершенно, и когда я стараюсь восстановить в памяти эту пору моей
жизни, мне кажется, я вспоминаю о ней, как о каком-то сновидении. Вижу я
себя в чужеземных городах, в неведомых мне раньше дворцах, соборах и
церквах, вижу себя перед неизвестными мне картинами, замками, гробницами,
вижу себя на каких-то фантастических улицах - все это памятники Истории и
Воображения, но возникают они передо мной словно в сновидении; с мучительной
ношей я бреду мимо них, и едва ли сознаю, что передо мной, ибо все предметы
расплываются. Горе, слепое и глухое ко всему на свете - такова была ночь,
упавшая на мое не знающее покоя сердце. Но не будем в нее погружаться - так
в конце концов сделал и я, благодарение небесам! - и от длительного,
скорбного и горестного сновидения обратим свои взоры к утренней заре.
каким-то не вполне понятным причинам я не возвращался домой и не прекращал
своих странствий. Временами я неустанно, нигде не останавливаясь, кочевал, а
иногда жил подолгу в одном месте. Не было у меня никакой цели, никакого
желания, которое могло бы меня где-нибудь удержать.
альпийских перевалов и скитался с гидом по горным дорогам и тропам. Быть
может, безлюдье и пустынность этих мест были целительны для моего сердца, но
я этого не сознавал. Чудесными и величественными казались мне эти страшные
стремнины и горы непомерной высоты, бурлящие потоки, снежные и ледяные
пустыни, но никаких других чувств они во мне не вызвали.
был провести ночь. Спускался я тропой, извивавшейся по склону горы, откуда я
видел солнце высоко надо мною, и давно уже неведомое мне чувство красоты и
покоя пробудилось в моей душе. Помнится, я остановился с какой-то грустью,
но то была не грусть отчаяния и не тяжкое уныние. Помнится, это был проблеск
надежды - надежды на то, что в моей душе еще произойдут целительные
перемены.
вершины, покрытые снегами, которые походили на вечные облака. В ущелье между
горами маленькая деревушка утопала в зелени, а над этой яркой зеленью
темнели хвойные леса - они вклинились в снега, преграждая путь снежным
обвалам. А еще выше громоздились утесы, блестели ледяные поля, пятнами
казались горные пастбища, которые терялись в вечных снегах, венчавших
макушки гор. По склонам были рассеяны точки - деревянные домики, такие
крохотные в сравнении с вздымавшимися горами, что казались слишком
маленькими даже для того, чтобы служить игрушкой детям. Такой же казалась и
деревушка в долине с деревянным мостиком через грохочущий горный поток,
свергавшийся с острых скал и пропадавший вдали, меж деревьев. В этот тихий
вечер откуда-то доносилась негромкая песня - это пели пастухи. Но вдоль
склона горы, приблизительно на середине ее, проплывало облако, окрашенное
лучами заходящего солнца, и я почти готов был верить, что песня доносится
оттуда и не на земле сложили ее. И вдруг, внезапно, в этот ясный, спокойный
вечер воззвал ко мне голос Природы... Я упал наземь, склонил на траву
усталую голову и зарыдал, как не рыдал еще ни разу со дня смерти Доры!
ужин, я вышел из деревни, чтобы его прочесть. Предшествующие письма
задержались, и я долго не имел из дому никаких вестей. А сам я сообщал
только, что здоров, прибыл туда-то, и этим ограничивался - со времени
отъезда у меня не было сил писать письма.
пользу. Это было все, что она писала о себе. Остальное относилось ко мне.
свойственной ей манерой - как всегда, горячо - она писала, что верит в меня,
и только. Она знала, - писала она, - что такой человек, как я, извлечет для
себя спасительный урок из тяжелого горя. Она знала, что испытания и скорбь
только подкрепят этот урок. Она выражала уверенность, что после выпавшего
мне на долю несчастья я буду неустанно стремиться в своей работе к высокой
цели. Она гордилась моей известностью, она страстно желала ее упрочения и
хорошо знала, что я буду продолжать свое дело. И она знала, что страдания не
ослабили меня, но укрепили. И если благодаря испытаниям моего детства я стал
таким, каков я есть, то еще большие невзгоды повлияют на меня благотворно, и
я стану еще лучше; тому же, чему я научился сам, я должен учить других
людей. Она препоручала меня господу, который взял в свою обитель дорогое мне
существо, повторяла, что сестрински любит меня и любовь эта вечно будет
пребывать со мной, а она гордится тем, что я уже сделал, и еще больше
гордится тем, что мне сделать суждено.
назад. И когда я услышал замирающие вдали голоса, увидел, как темнеет
проплывавшее вечернее облако, тускнеют краски в долине и позлащенный снег на
горных вершинах постепенно сливается с бледным ночным небом, я почувствовал,
что в душе моей рассеивается ночная тьма, уходят из нее мрачные тени, а для
любви моей к той, кто отныне стала мне еще дороже, нет имени.
написал. Сказал, что очень нуждался в ее помощи, что без нее я не был бы, ни
теперь, ни в прошлом, - таким, каким она меня считает, и что она внушила мне
желание попытаться стать именно таким человеком. И я попытаюсь.
со дня моей утраты. Я не хотел ничего предпринимать до истечения этих трех
месяцев, но потом надо было на что-то решаться. Все это время я провел в той
же долине или где-нибудь поблизости.
время в Швейцарии, которая стала мне дорога благодаря памятному вечеру.
Решил снова взяться за перо, работать.
Природе, а к ней никогда не обращаются напрасно. И снова я открыл свое
сердце человеческим чувствам, которых недавно бежал. Вскорости я приобрел в
долине не меньше друзей, чем в Ярмуте. А когда я покинул ее до наступления
зимы, чтобы ехать в Женеву, а потом возвратился назад весной, эти люди
приветствовали меня от всей души, и слова их звучали для меня так, будто я
попал к себе домой, хотя то и был чужой язык.
повесть на тему, связанную с выпавшими мне на долю испытаниями, и послал
Трэдлсу, который очень удачно ее издал; слухи о ее успехе доходили до меня
через путешественников, с которыми я случайно встречался. Немного отдохнув и
рассеявшись, я с прежним моим жаром принялся работать над новой темой,
которая сильно меня захватила. По мере того как я писал, я увлекался все
больше и больше и приложил все усилия, чтобы работа мне удалась. Это было
мое третье беллетристическое произведение. Написав около половины, я стал
подумывать, в дни отдыха, о возвращении домой.
регулярно проделывать длительный моцион. Здоровье мое, сильно подорванное,
когда я уехал из Англии, восстановилось. Я многое видел. Я побывал во многих
странах и, хочу думать, многому научился.
периоде моей жизни, когда я был вдали от родины... Впрочем, с одной
оговоркой. И это не потому, чтобы я хотел скрыть от читателя хотя бы одну
свою мысль, - как я уже говорил, это повествование есть полная запись всех
моих воспоминаний. Я только хотел поведать особо о самых сокровенных
движениях моей души и приберечь рассказ о них к концу. К нему я и перехожу.
знаю, когда я стал думать, что с Агнес связаны все мои ранние и светлые
Суворов Виктор
Дальский Алекс
Буркатовский Сергей
Лукин Евгений
Глуховский Дмитрий
Шилова Юлия