примерно в полдень. Я его помню об это время -- в одной руке рюмка, в
другой -- сигарета. После ланча Оден ложился спать. Просыпался, если не
ошибаюсь, часа в три. И тогда начинался вечерний цикл.
[Волков:]
пьесы...
[Бродский:]
умудрялся невероятно много читать! То есть можно сказать, что вся жизнь
Одена сводилась к сочинению, чтению и к мартини между. Всякий раз,
когда я с ним разговаривал, первое, о чем заходила речь: что я читал,
что читал он.
[Волков:]
[Бродский:]
не знал. А когда узнал, на меня это не произвело ни малейшего
впечатления. Даже наоборот: я воспринял это как дополнительный повод к
отчаянию, у него существовавший. Дело в том, что поэт всегда в той или
иной степени обречен на одиночество. Это деятельность такая, при
которой помощников просто не имеется. И чем дальше ты этим занимаешься,
тем больше отделяешься ото всех и вся.
понять, что поэт обречен на существование не самое благополучное.
Особенно в личном смысле. Бывали исключения. Но мы чрезвычайно редко
слышим о счастливой семейной жизни автора, будь то поэт русский или
англоязычный. Оден на меня производил впечатление очень одинокого
человека. Я думаю, что чем лучше поэт, тем страшнее его одиночество.
Тем оно безнадежнее...
[Волков:]
[Бродский:]
одинок. И в конечном счете, все сердечные привязанности Одена суть
плоды этого одиночества.
[Волков:]
[Бродский:]
этом, то мой английский об ту пору был настолько неадекватен, что
никакой сколько-нибудь содержательной беседы не получилось бы. Да?
Во-вторых, Оден принадлежал -- просто уж по возрасту -- к иной школе.
Это гомосексуализм, окрашенный викторианством; совсем другой сорт.
[Волков:]
[Бродский:]
принцип: независимо оттого, гомосексуалист ты или нет, твои личные
дела, твоя сексуальная жизнь не являются предметом всеобщего достояния
и барабанного боя. Меня совершенно выводит из себя, когда, например,
литературоведы посвящают свою жизнь доказательству того, что Альбертина
у Пруста -- на самом-то деле Альберт. Это не литературоведение, а
процесс, обратный творчеству. В частности, творчеству исследуемого
писателя. Расплетание ткани. Представьте себе! Литератор сплел все это
кружево, скрывая некоторый факт. Сокрытие зачастую есть источник
творчества. Форма созидания, если угодно. Автор как бы набросил вуаль
на лицо. И тот, кто расплетает это кружево, раскрывает всю эту сложную
фабрику, занимается делом, прямо противоположным творческому процессу.
Если угодно, это сожжение книги; ничуть не лучше.
сопряжено с чувством вины. И это продолжающееся чувство вины -- как и
самое творчество, о чем мы уже говорили -- приводит, как это ни
парадоксально, к невероятному нравственному развитию индивидуума. Это
развитие, приводящее к более высокой степени душевной тонкости.
психологически существа, нежели гетеросексуалы. Такое встречается очень
часто. И когда все это переплетается с таким уникальным лингвистическим
даром, как, например, оденовский,-- вот тогда вы действительно имеете
дело с человеком, реализовавшим все свои возможности -- на предмет
душевной тонкости.
[Волков:]
знать о жизни автора? Важна ли эта жизнь? Правда ли, что жизнь и стихи
никак не связаны? Начиная с романтической эпохи, между жизнью поэта и
его стихами иногда очень трудно провести грань: посмотрите на Байрона,
Новалиса или Лермонтова. Разве можно представить себе ценителя
пушкинской поэзии, который не знал бы деталей личной жизни Пушкина? Эта
жизнь -- пушкинское творчество в не меньшей степени, чем "Медный
всадник".
[Бродский:]
явно бессмысленно обсуждать или анализировать. Конечно, когда мы
говорим "романтический герой", то это вовсе не Чайльд Гарольд, не
Печорин. На самом деле -- это сам поэт. Это Байрон, Лермонтов. Оно,
конечно, прекрасно, что они так жили, но ведь чтобы эту традицию
поддерживать, требуется масса вещей: на войну пойти, умереть рано, черт
знает что еще! Ибо при всем разнообразии жизненных обстоятельств
автора, при всей их сложности и так далее, вариации эти куда более
ограничены, нежели продукт творчества. У жизни просто меньше вариантов,
чем у искусства, ибо материал последнего куда более гибок и неистощим.
Нет ничего бездарней, чем рассматривать творчество как результат жизни,
тех или иных обстоятельств. Поэт сочиняет из-за языка, а не из-за того,
что "она ушла". У материала, которым поэт пользуется, своя собственная
история -- он, материал, если хотите, и есть история. И она зачастую с
личной жизнью совершенно не совпадает, ибо -- обогнала ее. Даже
совершенно сознательно стремящийся быть реалистичным автор ежеминутно
ловит себя, например, на том, что "стоп: это уже было сказано".
Биография, повторяю, ни черта не объясняет.
[Волков:]
по меньшей мере двойственное? Возьмем того же Одена, который тоже часто
декларировал, что чтение биографий ничего в понимании данного
литератора не проясняет. Он призывал не составлять его, Одена,
биографию и уговаривал друзей уничтожить адресованные им письма. Но с
другой стороны, этот же Оден, рецензируя английское издание дневников
Чайковского, писал, что нет ничего интереснее, чем читать дневник
друга. А посмотрите на Одена-эссеиста! С каким явным удовольствием он
разбирает биографии великих людей! Он наслаждается, выудив какую-нибудь
вполне приватную, но выразительную деталь. И разве это не естественное
чувство?
[Бродский:]
недавно мы толковали об этом с моими американскими студентами. Дело вот
в чем: хотя знание биографии поэта само по себе может быть
замечательной вещью, особенно для поклонников того или иного таланта,
но это знание зачастую вовсе не проясняет содержание стихов. А может и
затемнять. Можно повторить обстоятельства: тюрьма, преследование,
изгнание. Но результат -- в смысле искусства -- неповторим. Не один
Данте ведь был изгнан из Флоренции. И не один Овидий из Рима.
[Волков:]
его нежелание...
[Бродский:]
читать биографии, читайте! Пусть себе пишут, это их дело, десятое. Меня
занимает позиция самого литератора. Они все, в общем-то, еще при жизни
воспринимают себя в посмертном свете. Все мы начинали с чтения
биографий великих людей, все мы думали, что они -- это мы. Да?
Опасность в том, что в какой-то момент биография и творчество
перехлестываются в сознании самого поэта; осуществляется некая
самомифологизация. Вот у Одена этого совершенно не было. Другой пример
-- Чеслав Милош. Недавно он выступал в Нью-Йорке с чтением своих
стихов, и кто-то из аудитории задал ему вопрос: "Как, по-вашему, будут
развиваться события в Польше?" Милош ответил: "Вы во власти
Доставалов Александр
Конюшевский Владислав
Сертаков Виталий
Никитин Юрий
Мацумото Сэйте
Никитин Юрий