невыдержанности местных воспитателей). Целыми бараками содержали там
"монашек", отказывающихся работать на дьявола. (На штрафной "подконвойке"
совхоза Печорского их держали в карцере по колено в воде. Осенью 1941-го
дали 58-14 и всех расстреляли.) Послали священника отца Виктора
Шиповальникова "за религиозную агитацию" (под Пасху для пяти санитарок
отслужил "всенощную"). Посылали дерзких инженеров и других обнаглевших
интеллигентов. Посылали пойманных беглецов. И, сокрушаясь сердцем, посылали
[социально-близких], которые никак не хотели слиться с пролетарской
идеологией. (За сложную умственную работу классификации не упрекнём
начальство в невольной иногда путанице: вот с Карабаса выслали две телеги --
религиозных женщин на детгородок ухаживать за лагерными детьми, а блатнячек
и сифилитичек -- на штрафной участок Долинки -- Конспай. Но перепутали, кому
на какую телегу класть вещи, и поехали блатные сифилитички ухаживать за
детьми, а "монашки" на штрафной. Уж потом спохватились, да так и оставили.)
умерло там, на штрафных, и уж они о себе не расскажут. Тем менее расскажут о
них убийцы-оперативники. Так послали и почвоведа Григорьева, а он выжил. Так
послан был и редактор эстонского сельскохозяйственного журнала Эльмар Нугис.
и строго, потому что всегда остаётся какой-то неизвестный нам интимный
элемент. Однако, вот история Ирины Нагель в её изложении. В совхозе Ухта она
работала машинисткой адмчасти, то есть очень благоустроенным придурком.
Представительная, плотная, большие косы свои она заплетала вокруг головы и,
отчасти для удобства, ходила в шароварах и курточке вроде лыжной. Кто знает
лагерь, понимает, что это была за приманка. Оперативник младший лейтенант
Сидоренко выразил желание узнать её тесней. Нагель ответила ему: "Да пусть
меня лучше последний урка поцелует! Как вам не стыдно, у вас ребенок плачет
за стеной!" Отброшенный её толчком, опер вдруг изменил выражение и сказал:
"Да неужели вы думаете -- вы мне нравитесь? Я просто хотел вас [проверить].
Так вот, вы будете с нами [сотрудничать]." Она отказалась и была послана на
штрафной лагпункт.
"монашки". *(1) Пятеро девушек ходят, обернутые в простыни: играя в карты
накануне, блатняки проиграли с них всё, велели снять и отдать. Вдруг входит
с гитарой банда блатных -- в кальсонах и в фетровых шляпах. Они поют свою
воровскую как бы серенаду. Вдруг вбегают другие блатные, рассерженные. Они
хватают одну свою девку, бросают её на пол, бьют скамейкой и топчут. Она
кричит, потом уже и кричать не может. Все сидят, не только не вмешиваясь, но
будто даже и не замечают. Позже приходит фельдшер: "Кто тебя бил?" "С нар
упала" -- отвечает избитая. -- В этот же вечер проиграли в карты и саму
Нагель, но выручил её сука Васька Кривой: он донёс начальнику, и тот забрал
Нагель ночевать на вахту.
считались часто и для стрелков и для надзора тоже штрафными, туда тоже слали
провинившихся, а еще чаще заменяли их самоохранниками.
Блатные куролесят там как хотят, открыто ходят с ножами (Воркутинский
"Земляной" ОЛП, 1946 год), надзиратели прячутся от них за зоной, и это еще
когда Пятьдесят Восьмая составляет большинство.
отменили варку пищи, разогнали поваров, прирезали двух офицеров. Остальные
офицеры даже под угрозой снятия погонов отказались идти в зону.
назначили [суку], срочно привезённого со своими помощниками еще откуда-то.
Они в первый же вечер закололи трёх воров, и стало немного успокаиваться.
расплодив этих социально-близких выше всякой меры, так что уже задыхались
сами, отцы Архипелага не нашли другого выхода, как разделить их и стравить
на поножовщину. (Война блатных и сук, сотрясшая Архипелаг в послевоенные
годы.)
этим разгулом они и пытаются как-то вырваться. Как всем паразитам, им
выгоднее жить среди тех, кого можно сосать. Иногда блатные даже пальцы себе
рубили, чтоб только не идти на штрафной, например на знаменитый воркутинский
Известковый Завод. (Некоторым рецидивистам в послевоенные годы уже в
приговоре суда писалось: "с содержанием на воркутинском известковом заводе".
Болты заворачивались сверху.)
Повар (сука) наливал по произволу: кому густо, кому жидко, кому просто
черпаком по лбу. Нарядчик ходил с арматурным прутом и одним его свистящим
взмахом убивал на месте. Суки держали при себе мальчиков для педерастии.
Было три барака: барак сук, барак воров, барак фраеров, человек по сто в
каждом. Фраера -- работали: внизу, близ лагеря добывалась известь, потом её
носилками поднимали на скалу, там ссыпали в конусы, оставляя внутри
дымоходы; обжигали; в дыму, саже и известковой пыли раскладывали горящую
известь.
ядро" -- ни в чём не провинившихся крепких работяг сотни полторы
(штрафной-то штрафной, а план с начальства требуют! и вот простые работяги
осуждены на штрафной!). Дальше присылали блатных и большесрочников по 58-й
-- [тяжеляков]. Этих тяжеляков урки уже побаивались, потому что имели они по
25 лет и в послевоенной обстановке убив блатного, не утяжеляли своего срока,
это уж не считалось (как на Каналах) вылазкой классового врага.
ходьбой до леса (5-6 километров) и назад получалось 15 часов. Подъём был в
4.30 утра, в зону возвращались в восьмом часу вечера. Быстро [доходили] и,
значит, появлялись отказчики. После общего развода выстраивали в клубе
отказчиков, нарядчик шел и отбирал, кого в [дово'д]. Таких отказчиков в
веревочных лаптях ("обут по сезону", 60 градусов мороза), в худых бушлатах
выталкивали за зону -- а там на них напускали пяток овчарок: "Взять!" Псы
рвали, когтили и валяли отказчиков. Тогда псов отзывали, подъезжал китаец на
бычке, запряженном в ассенизационный возок, отказчиков грузили туда,
отвозили и выворачивали тележный ящик с насыпи в лощину. А там, внизу, был
бригадир Леша Слобода, который палкой бил этих отказчиков, пока они не
подымутся и не начнут на него работать. Их выработку он записывал своей
бригаде, а им полагалось по 300 граммов -- карцерный паёк. (Кто эту всю
ступенчатую систему придумал -- это ж просто маленький Сталин!)
герои, сидя в лагере, ничего не делают, нигде не работают, а только
разговаривают о Ленине и Сталине?
почти невозможно.
Ключкин) в 1946--47 годах было людоедство: резали людей на мясо, варили и
ели.
смешать?
как пиратов, как флибустьеров, как бродяг, как беглых каторжников. Их
воспевали как благородных разбойников -- от Робина Гуда и до опереточных,
уверяли, что у них чуткое сердце, они грабят богатых и делятся с бедными. О,
возвышенные сподвижники Карла Моора! О, мятежный романтик Челкаш! О, Беня
Крик, одесские босяки и одесские трубадуры!
не станем, но ни Гюго, ни Бальзак не миновали этой стези, и Пушкин-то в
цыганах похваливал блатное начало. (А как там у Байрона?) Но никогда не
воспевали их так широко, так дружно, так последовательно, как в советской
литературе! (На то были высокие Теоретические Основания, не одни только
Горький с Макаренкой.) Гнусаво завыл Леонид Утёсов с эстрады -- и завыла ему
навстречу восторженная публика. И не каким другим, а именно приблатненным
языком заговорили балтийские и черноморские [братишки] у Вишневского и
Погодина. Именно в приблатненном языке отливалось выразительнее всего их
остроумие. Кто только не захлебнулся от святого волнения, описывая нам
блатных -- их живую разнузданную отрицательность в начале, их диалектичную
перековку в конце -- тут и Маяковский (за ним и Шостакович -- балет "Барышня
и хулиган"), и Леонов, и Сельвинский, и Инбер, и не перечтёшь. Культ блатных
оказался заразительным в эпоху, когда литература иссыхала без положительного
героя. Даже такой далёкий от официальной линии писатель, как Виктор
Некрасов, не нашел для воплощения русского геройства лучшего образца, чем
блатного старшину Чумака ("В окопах Сталинграда"). Даже Татьяна Есенина
("Женя -- чудо XX века") поддалась тому же гипнозу и изобразила нам
"невинную" фигуру Веньки Бубнового Валета. Может быть только Тендряков с его
умением взглядывать на мир непредвзято, впервые выразил нам блатного без
восхищенного глотания слюны ("Тройка, семёрка, туз"), показал его душевную
мерзость. Алдан-Семенов как будто и сам в лагере сидел, но ("Барельеф на
скале") изобретает абсолютную чушь: что вор Сашка Александров под влиянием
коммуниста Петракова, которого будто бы все бандиты уважали за то, что он
знал Ленина и громил Колчака (совершенно легендарная мотивировка времён
Авербаха) собирает бригаду из доходяг и не живёт за их счёт (как ТОЛЬКО И
БЫЛО! как хорошо ЗНАЕТ А. Семенов!), а -- заботится об их прокормлении! и
Акунин Борис
Суворов Виктор
Семенова Мария
Соломатина Татьяна
Сертаков Виталий
Мацумото Сэйте