Чтение 187–й страницы книги ~Призвание варяга~

Однажды я спросил Пушкина, почему он сжег начальный вариант, а он
отвечал мне:

- "Сказали, что меня ждут неприятности".

- "Кто сказал?"

Поэт чуть склонил голову набок и лукаво посмеиваясь, отвечал:

- "Вы же только и ждете, чтоб "съесть меня"! Женка и просила за меня
Государя, а тот сказал ей, что если выйдет что-нибудь в таком роде, граф
Бенкендорф подымет на ноги всю Россию. Я и сжег".

- "Бог вам - Судья. Как жандарм, я стер бы вас в порошок за
прославленье разбойника. Но, как латыш, я вознес бы вас до небес за Честную
повесть об оккупации. Это было б важно для публики...

Берегитесь теперь. Сегодня вы показали, что умны в сих делах. А с
умного - иной спрос".

К Новому 1813 году моя команда приняла вполне сносную форму. Форму...
Сейчас во всяких там оперетках выходит, будто бы мы были одеты с иголочки,
да щеголяли пред светом не хуже противника.

В реальности все, мягко говоря, не совсем - так. К 1812 году в армии
были запасные комплекты одежды, но квартировали полки близ границы и в
первые же дни отступления наши склады сожжены уходящими. Вывезти мы не
могли, - подвод не хватало для раненых. (А кроме того -- львиная доля всех
шуб была нами же заражена "вшиными кладками". Ну, - да я уже об этом
докладывал.)

С другой стороны, ткацкое производство в России в польских руках, а они
не желали одеть и обуть наших армий. Пришлось перешивать из ношеного и
константинова гвардия (кою все ж обшивали поляки) стала звать нас
"потешными".

Люди мои страшно огорчались и куксились, я же, чтоб их подбодрить,
смеялся в ответ:

- "Дались вам ваши мундиры! Зато у гвардейцев нет штуцеров! А что
важней в драке, - штуцер, иль ментик?!

И что за обида в "потешном"? "Потешные" показали себя при Полтаве, а
где мы видали Гвардию в последний раз? При Аустерлице, да Фридлянде! Да еще
ее задницу с Альп на потеху всему человечеству. Так кто должен гордиться?"

Люди смеялись, но я чуял, что это -- не то. Слишком сильна была разница
меж нашей рванью и парадной формой гвардейцев. Война -- странная штука и тут
из таких мелочей и составляется общий дух. Нужно было что-то придумать, а
вот что -- если даже сукна нет, чтоб пошить новую форму?! Из гульденов-то
кольчугу не наплетешь!

Средь вновь прибывших были совсем юные ребятки в совсем уж невероятной
и ветхой форме анненских времен, да еще с черно-оранжевыми курляндскими
кантами, обшлагами и проймами!

Где, в каком медвежьем углу Московской губернии сохранились сии
раритеты, ума не приложу. Но ребятки держались кучкой вкруг двух
благообразных старцев в бабушкиной форме Семеновского полка. То ль потомки
одного корня, то ль -- соседи, призванные в те времена в один полк и вместе
вышедшие на покой, то ль ветеранам анненских войн пожалованы поместья в
отдаленном уезде -- Бог весть.

Но стоило им появиться средь нас, к ним тут же подошли доброхоты,
просившие выдрать канты, обшлага и проймы, ибо все знали, что я на дух не
переношу ни курляндских католиков, ни всего с ними связанного. Ребятки
оробели и, наверно, так бы и сделали, если бы я не пришел смотреть
новобранцев.

Рвать канты было поздно и пареньки вытянулись передо мной во фрунт и
принялись есть глазами, всячески пряча свои рукава за спины соседей, чтоб я
не увидал ненавистных цветов.

Чего греха таить, в первый миг я озлился (больная нога давала о себе
знать), а потом вдруг поймал себя на мысли, что ребятки-то не при чем. Ну,
нет у них иной формы, да и какой русский в те годы не носил черного, да
оранжевого?!

А потом будто что-то открылось во мне и я сам не знаю почему вывел
самого рослого парнишку пред строем и спросил всех:

- "Господа, - мы разведчики и должны учиться не смотреть, но видеть.
Что вы можете сказать о мундире сего офицера?"

Кто-то хихикнул. Кто-то вякнул насчет курляндской крови. Кто-то
предположил насчет бедности малыша, а паренек аж покраснел от смущения и
обид. Я же дождался пока шутники истощат свое остроумие, а потом еле слышно
(чтоб все затихли) сказал:

- "Это все верно, а я вот вижу самого обычного пехотного офицера, не
гвардейца и не придворного лизоблюда. Я вижу ослепительное крымское солнце,
жгущее сей мундир, и балтийскую ледяную крупу, пронизывающую его в зимнюю
стужу.

Еще я вижу простого русского офицера, не имевшего достаточно денег,
чтобы купить мундир нового образца, но довольно Чести, чтоб не выпарывать
объявленные преступными обшлага и канты.

Еще я вижу Господа, сжалившегося над сим человеком, и не допустившего,
чтоб его взяли в плен, или тяжко ранили.

Я не могу и не хочу сказать, что разделяю политические воззрения сего
офицера, но -- искренне уважаю его за то, что он не предал своего прошлого.
Своей Судьбы.

Это неважно, что войны, в коих он воевал, были нечестивы и потому -
несчастливы. Важно то, что сей бедный человек сохранил свою Честь и потому -
Спасен Господом.

Важно то, что он воспитал своих детей и внуков в Уважении к его и их
собственной Чести, ибо если бы не было сего Уважения, разве столько лет
сохранился бы этот мундир?! Мундир, за коий ссылали...

А еще я скажу вам, что Вещи имеют свою Судьбу. И если сей мундир так
хорошо служил своему господину, может он и вправду хранит от плена, сабли и
пули?!"

Когда я кончил, вокруг меня была гробовая тишина и только молоденькие
ребятки с изумлением рассматривали свои старенькие обноски, а старики
утирали невольные слезы.

С этого дня будто что-то переменилось в людях. Они перестали стыдиться
своих нарядов и много позже, когда благодарные пруссаки пытались подарить
нам новую форму, мои ополченцы отнекались, объяснив отказ суеверием. Мол,
наши деды и прадеды в сих мундирах домой живы пришли, а в новых - при
Бородине с Аустерлицем больно много народу легло.

Эти речи произвели на суеверных пруссаков разительное впечатление и к
концу войны во многих русских и прусских частях многие предпочитали
донашивать совсем уж драный мундир, но -- не менять его. Старый-то спас, а
вот как поведет себя новый?

И что удивительно, - в моем отряде относительные потери были и впрямь
очень малы в сравнении с прочей армией. Это и привело к столь быстрому
распространению сего нового и странного суеверия.

Я, наверно, не был бы жандармом, если б то не использовал. Где-то с
лета 1813 года шпионы с предателями стали хуже спать, ибо люди мои оказались
в любом мундире с любой личиной. Узнавали же мы себя по кольцу с черепом. В
пику польским портным немецкие кузнецы рады были помочь хоть такой малостью.

Пока Россия не расправилась с поляками в своем тылу, ни о каком походе
в Европу не могло быть и речи. Бонапарт же, вернувшись к родным пенатам,
укреплялся не по дням, но - часам.

Если вы помните притчу о сорока наполеондорах за еду для лягушатников в
Белоруссии, те же сорок наполеондоров обходилось наше пропитание в Польше.
Поэтому самой важной задачей для нас стало взятие Берлина, дабы Пруссия
смогла "официально" начать войну с лягушатниками. Поэтому 3 января 1813 года
моя команда вышла из Москвы и направилась к не замерзшему Мемелю, дабы
оттуда попасть к Штеттину - на Берлин.

В Берлинской операции моим соседом слева стоял Саша Чернышов,
командовавший русской конницей, а соседом справа - прусский фельдмаршал
Блюхер (прусские новобранцы еще не набрали достаточно опыта для фронтальных
атак, а огневая мощь их гладких стволов оставляла желать много лучшего).

Что рассказать о взятии Берлина? Я не могу судить досконально о том,
как все было, ибо если и видел в Берлине врагов, так только - покойниками.
Моя рана на ноге хоть и позволяла болтаться в седле, подобно кулю с дерьмом,
но по земле я все еще ходил при помощи костылей. Так что мои люди здорово
убежали вперед от меня.

Единственное, что я сделал, - это отдал приказ придержать удила пред
Королевскою Канцелярией и ее брали люди Блюхера.

Освободи мы Берлин, нас накормили бы и напоили. Не больше того. Но
"помогших нам освободить наш Берлин" встречали, конечно, не так... Иной раз
выгодней "не успеть" с точки зрения -- человеческой. И лучшей дружбы
впоследствии.

Я был представлен к высшему прусскому ордену "Pour le Merite" и
назначен моей тетушкой главным координатором взаимодействия прусской и
русской армий.

После сего награждения я не смею получить русского военного Ордена.
Стать членом Ордена все равно как обвенчаться в церкви, - "пока Смерть не
разлучит вас". (Виртути Милитари после упразднения Польши - не Орден, но --
"памятный знак".) Парадокс в том, что я - русский офицер и не должен носить
чуждого Ордена. Так и лежит он у меня в письменном столе - в коробочке.

Берлинская победа дала толчок массовому народному восстанию в Германии.
Общее одушевление было всеобщим и даже я тиснул жалкие вирши, написанные
мной под впечатлением от сей победы. Вот та самая листовка, - вам и судить:

Napoleon ins Rusland kam,

Von Hochmut angetrieben;