и с подписью тогдашнего префекта полиции Жиске.
золотыми монетами. Кошелек и часы ему оставили. Под часами, в глубине
жилетного кармана, нащупали и извлекли вложенный в конверт листок бумаги.
Развернув его, Анжольрас прочел пять строк, написанных рукой того же
префекта полиции:
должен удостовериться путем особого розыска, действительно ли замечены следы
злоумышленников на откосе правого берега Сены, возле Иенского моста".
привязали к тому знаменитому столбу, стоявшему посредине нижней залы,
который некогда дал название кабачку.
одобрение кивком головы, потом подошел к Жаверу и сказал:
люди, толпившиеся возле кабачка, дело было кончено. Жавер ни разу не
крикнул. Услышав, что Жавер привязан к столбу, Курфейрак, Боссюэ, Жоли,
Комбефер и повстанцы с обеих баррикад сбежались в нижнюю залу.
пошевельнуться, поднял голову с неустрашимым спокойствием никогда не
лгавшего человека.
большой баррикады.
Глава весьмая. НЕСКОЛЬКО ВОПРОСИТГЛЬНЫХ ЗНАКОВ ПО ПОВОДУ НЕКОЕГО КАБЮКА, КОТОРЫЙ, БЫТЬ
МОЖЕТ, И НЕ ЗВАЛСЯ КАБЮКОМ
бы во всей их строгой и правдивой выразительности великие часы рождения
революции, часы наивысшего общественного напряжения, сопровождавшегося
мучительными судорогами, если бы мы опустили в начатом здесь наброске
исполненный эпического, чудовищного ужаса случай, происшедший тотчас после
ухода Гавроша.
обрастают шумной человеческой массой, где не спрашивают, кто откуда пришел.
Среди прохожих, присоединившихся к сборищу, руководимому Анжольрасом,
Комбефером и Курфейраком, находился некто, одетый в потертую на спине куртку
грузчика; он размахивал руками, кричал и был похож на человека, который
хватил лишнего. Этот человек, которого звали или который назвался Кабюком,
совершенно неизвестный тем, кто утверждал, будто знает его, сильно
подвыпивший или притворявшийся пьяным, сидел с несколькими повстанцами за
столом; этот стол они вытащили из кабачка. Кабюк, приставая с угощением к
тем, кто отказывался пить, казалось, в то же время внимательно оглядывал
большой дом в глубине баррикады, пять этажей которого возвышались над всей
улицей и глядели в сторону Сен-Дени. Внезапно он вскричал:
мы там засядем за окнами, тогда - черта с два! -никто не пройдет по улице!
Ему не открывают. Он стучит еще раз. Никто не отвечает. Третий раз. В ответ
ни звука.
старинная, сводчатая, низкая, узкая, крепкая, из цельного дуба, обитая
изнутри листовым железом, с железной оковкой, -настоящая потайная дверь
крепости. Дом задрожал от ударов, но дверь не поддалась.
осветилось и открылось, наконец, слуховое квадратное оконце. В оконце
показалась свеча и благообразное испуганное лицо седовласого старика
привратника.
и было очень темно, то привратник этого не видел.
подбородок и вышла сквозь затылок, пронзив шейную вену. Старик свалился без
единого стона. Свеча упала и потухла, и ничего больше нельзя было различить,
кроме неподвижной головы, лежавшей на краю оконца, и беловатого дымка,
поднимавшегося к крыше.
за плечо со всей мощью орлиной хватки, и услышал голос:
Анжольраса. Анжольрас держал в руке пистолет.
крючника, хрупкий двадцатилетний юноша поставил его на колени в грязь. Кабюк
пытался сопротивляться, но, казалось, его схватила рука, обладавшая
сверхчеловеческой силой.
своим лицом напоминал античную Фемиду. Раздувавшиеся ноздри и опущенные
глаза придавали его строгому греческому профилю выражение неумолимого гнева
и чистоты, которое, в представлении древнего мира, должно было быть у
правосудия.
увидеть, было так страшно, что никто из них не мог вымолвить ни слова.
отпустил его и вынул часы.
осталась одна минута.
несколько бранных слов.
часы в карман. Потом, схватив за волосы Кабюка, который, корчась и воя,
жался к его коленям, приблизил к его уху дуло пистолета. Многие из отважных
людей, спокойно отправившихся на рискованное и страшное предприятие,
отвернулись.
и оглядел всех уверенным и строгим взглядом.
непроизвольных судорогах уходящей жизни, и перебросили через малую баррикаду
на улицу Мондетур.
проступало на его грозном и спокойном челе. Вдруг он заговорил. Все затихли.
а то, что сделал я, -ужасно. Он убил - вот почему я убил его. Я обязан был
так поступить, ибо у восстания должна быть своя дисциплина. Убийство здесь -
большее преступление, чем где бы то ни было: на нас взирает революция, мы
жрецы Республики, мы священные жертвы долга, и не следует давать другим
повод клеветать на нашу борьбу. Поэтому я осудил этого человека и приговорил
его к смерти. Принужденный сделать то, что я сделал, хотя и чувствовал к
этому отвращение, я осудил и себя, и вы скоро увидите, к чему я себя
приговорил.
Черепнин Владимир
Сертаков Виталий
Маркелов Олег
Корнев Павел
Шилова Юлия