Евангелию. Я не его любовница и не буду его апостолом.
стоящего в холле Милягу. Падающие на порог лучи солнца отражались и освещали
его, словно свет рампы.
на ноги, опрокинув бутылку, которая скатилась на две ступеньки вниз,
проливая пенистое пиво, прежде чем Юдит успела ее подхватить.
но тот либо проявил крайнее простодушие, в чем она сильно сомневалась, либо
не пожелал играть по милягиным правилам. Он остался на пороге, вынуждая
Милягу подойти к двери.
Поместье и привезти из Убежища камни. Я собираюсь свершить Примирение в
комнате наверху, где мне будут помогать воспоминания.
оборачиваясь к нему. - Я знаю дорогу, он - нет. Я знаю, как выглядят камни,
он - нет.
толку. Или ты просто хочешь присматривать за мной для надежности?
Понедельника. Клем и Тэй могут оставаться здесь. В конце концов они ведь
твои ангелы-хранители?
бутылку с пивом. Хотя бы для того, чтобы поднять тост за чудо.
3
стал затоплять улицы, вынуждая день искать спасения на крышах, Миляга
окончил свой разговор с Паем и спустился посидеть с Целестиной. Ее комната в
большей степени настраивала его на размышления, чем та, из которой он только
что ушел. Там воспоминания о Пае возникали перед его взором с такой
легкостью, что иногда ему казалось, будто мистиф явился к нему сам, во
плоти. Рядом с матрасом Клем зажег несколько свечей, и в их свете Миляга
увидел женщину, погруженную в такой глубокий сон, что никакие сновидения не
могли его потревожить. Хотя она отнюдь не выглядела истощенной, черты лица
ее казались жесткими, словно ее плоть частично превратилась в кость.
Некоторое время он пристально изучал ее, размышляя о том, обретет ли
когда-нибудь его лицо такую же суровость. Потом он присел на корточках у
изножья ее постели и стал слушать ее медленное дыхание.
в комнате наверху. Как и большинство проявлений магии, которые уже были ему
известны, ритуал Примирения не был обставлен никакой внешней
торжественностью. В то время как большинство религий Пятого Доминиона
купались в роскоши церемоний, чтобы ослепить свою паству и тем самым
искупить недостаток понимания - все литургии и реквиемы, службы и таинства
были созданы для того, чтобы раздуть те крошечные искры откровения, которые
действительно были доступны святым, - подобная театральность была излишней в
религии, служители которой сжимали истину у себя в ладони, а с помощью
памяти он вполне мог надеяться стать одним из таких служителей.
Каждые двести лет в Ин Ово расцветал своего рода цветок - пятилепестковый
лотос, который плавал на этих смертельных водах, неуязвимый как для их яда,
так и для их обитателей. Это святилище было известно под множеством имен, но
самым простым и самым распространенным из них было имя Ана. В нем и должны
были собраться Маэстро, принеся с собой образы тех миров, которые они
представляют. Как только составные части были собраны в одно место, процесс
должен был пойти самостоятельно. Образы миров должны были слиться воедино, и
тогда эта почка, усиленная Аной, могла отодвинуть Ин Ово и открыть путь
между Примиренными Доминионами и Землей.
Природный инстинкт велит каждой сломанной вещи искать воссоединения. А
Имаджика сломана и может быть починена только Примирением.
попытки терпели неудачу по вине внешних сил. Христос пал жертвой вражеских
происков. Пинео был уничтожен Ватиканом. Каждый раз какие-то посторонние
люди губили лучшие намерения Маэстро. У нас таких врагов нет.
позволить себе такого благодушия. Во всяком случае, до тех пор, пока еще жив
Сартори и леденящее душу воспоминание о последнем, неистовом явлении Пая
по-прежнему стоит у него перед глазами.
взгляд на Целестину. Ему трудно было думать о ней, как о своей матери.
Возможно, среди тех бесчисленных воспоминаний, которые ожидали его в этом
доме, и были какие-то смутные картины того, как грудным ребенком он лежал у
нее на руках, как сжимал своим беззубым ртом ее грудь и сосал молоко, но ему
они не встретились. Возможно, просто слишком много лет, жизней и женщин
миновало со времени его младенчества. Он ощущал в себе благодарность за то,
что она подарила ему жизнь, но трудно было отыскать в душе нечто большее.
она была похожа на труп, а он - на добросовестного, но равнодушного
плакальщика. Он поднялся на ноги, но, перед тем как выйти из комнаты,
помедлил у изголовья ее ложа и наклонился, чтобы прикоснуться к ее щеке. Их
тела не соприкасались уже в течение двадцати трех, а то и двадцати четырех
десятилетий, и, вполне возможно, после этого момента уже не соприкоснутся
снова. Плоть ее оказалась вовсе не холодной, как он предполагал, а теплой, и
он задержал руку у нее на щеке дольше, чем намеревался. Где-то в слепых
недрах своего сна она ощутила его прикосновение и, похоже, поднялась
чуть-чуть повыше - до уровня сновидения о нем. Суровость ее черт смягчилась,
а ее бледные губы прошептали:
произнесла то же самое слово, и на этот раз он ответил:
мое.
по всему, далеко не в первый раз.
начала соскальзывать все глубже и глубже, а голос ее стал стихать.
женщина...
дух не был добрым, и ни одно тело - целым. И там ее очень-очень сильно
обидели...
этом узнаешь, а узнав, захочешь забыть, но не сможешь. Запомни только, что
обидеть так может только мужчина женщину.
вернуться в свой родной город. И там она решила, что должна обратить во
благо то зло, что ей причинили. И знаешь, что было этим благом?
безумно любила, а через какое-то время он подрос, и она знала, что скоро он
должен будет покинуть ее, и тогда она сказала: прежде чем ты уйдешь, я хочу
рассказать тебе одну историю. И знаешь, что это была за история? Я хочу,
чтобы ты запомнил, дитя мое.
злодейств и беззаконий...
однако, не прекратила своего рассказа. История повторялась без изменений:
Русанов Владислав
Шилова Юлия
Прозоров Александр
Володихин Дмитрий
Каргалов Вадим
Шилова Юлия