душу слова: "Братья, все мы - чада господни. И неведомо еще, чем мы будем;
знаем только, что, когда он придет, будем подобны ему, ибо увидим его, как
он есть. И всякий, имеющий сию надежду на него, очищает себя, так как
господь чист".
своего".
бы первыми плодами среди созданного им. И всякое благо, и всякий
совершенный дар дарован свыше и исходит от отца всех светов, который не
ведает перемен, ни тени отклонения".
обрести мир и спокойствие, и даже - как знать? - реальную помощь. Так
действовали на него настойчивость и целеустремленность преподобного
Мак-Миллана.
исповедаться? Преподобному Мак-Миллану, разумеется. Тот как будто
чувствовал потребность Клайда излить свою душу перед ним - или кем-нибудь
ему подобным, - посланцем божьим, духовным, но облеченным во плоть. Но
здесь-то и возникала трудность. Как быть с теми ложными показаниями,
которые он давал на суде и на которых была основана вся его апелляция?
Отречься от них сейчас, когда апелляционной жалобе уже дан ход? Лучше
подождать, посмотреть, к чему приведет апелляция.
нянчиться с человеком, который вот так торгуется по мелочам. Нет, нет! Это
тоже неправильно. Что подумал бы о нем преподобный Мак-Миллан, если бы мог
прочесть его мысли?
виновности - о степени этой виновности. Да, конечно, вначале у него был
замысел убить Роберту - сейчас этот замысел казался ему ужасным. Ведь,
когда немного рассеялся хаос противоречий и страстей, созданный его
неистовым влечением к Сондре, он обрел способность рассуждать, не
испытывая той безумной, болезненной одержимости, которая им владела в пору
встречи с нею. Те смутные, страшные дни, когда он, помимо своей волн
(теперь, после защитительной речи Белнепа, он это хорошо понимал), сгорал
от страсти, которая в своих проявлениях напоминала какую-то форму душевной
болезни... Прекрасная Сондра! Изумительная Сондра! Какая колдовская сила и
огонь были тогда в ее улыбке! Даже сейчас пламя не совсем угасло в нем -
оно еще тлеет, наперекор всем страшным событиям, что произошли за это
время.
обстоятельствах не возникла бы у него такая страшная мысль или намерение -
убить человека, девушку, да еще такую, как Роберта, если б не эта страсть,
овладевшая им, подобно наваждению. Но не захотели же в Бриджбурге
посчитаться с этим доводом. Захочет ли апелляционный суд? Наверно, не
захочет. А между тем разве это неправда? Разве он в самом деле кругом
виноват? Может ли преподобный Мак-Миллан или кто другой, услышав от него
подробный рассказ обо всем, дать ответ на этот вопрос? Ему хотелось
завести разговор с преподобным Мак-Милланом - признаться во всем, чтобы
раз навсегда все стало ясно. Ведь пусть люди не знают этого, но бог знает,
- замыслив злодеяние ради Сондры, он в конце концов не сумел его
совершить. А на суде об этом не было речи, потому что ложная основа,
избранная для защиты, не позволяла тогда раскрыть всю истину, а тут очень
важное смягчающее обстоятельство, - сумеет ли преподобный Мак-Миллан это
понять? Джефсон настоял на том, чтобы он солгал. Но разве от этого правда
перестала быть правдой?
такие моменты, такие запутанные и противоречивые обстоятельства, которые
нельзя было просто взять и сбросить со счета. Самых серьезных было два:
во-первых, когда он завез Роберту в дальнюю, безлюдную бухту на том озере
и вдруг почувствовал, что не в состоянии совершить задуманное, его
охватила такая жгучая и бессильная злоба на самого себя, что он испугал ее
и тем самым заставил встать и сделать движение к нему. И тогда он случайно
ударил ее, и таким образом все-таки выходит, что он в какой-то мере
повинен в этом ударе - так ведь? - ударе, который в этом смысле оказался
преступным. Может быть. Что скажет на это преподобный Мак-Миллан? И
второе: раз от этого удара она в конце концов упала в воду - значит, он
виноват в ее падении. Его теперь больше всего смущала мысль о его
реальной, фактической вине в совершившемся несчастье. Правда, Оберуолцер
на суде сказал (когда речь шла о том, как он уплыл от нее), что если она
упала в воду нечаянно, то нежелание помочь ей еще не является
преступлением с его стороны, но сам он теперь, рассматривая это в связи со
всем своим прежним отношением к Роберте, приходил к мысли, что все равно
преступление было. Разве бог - или Мак-Миллан - не рассудит так же?
Совершенно верно указал на процессе Мейсон - ведь он вполне мог ее спасти.
И спас бы, без всякого сомнения, если бы это случилось с Сондрой или с тою
же Робертой, но прошлым летом. А кроме того, страх, что она потащит его с
собою под воду, - недостойный страх! (Обо всем этом он думал и спорил с
самим собой по ночам, после того как Мак-Миллан стал побуждать его
покаяться и примириться с богом.) Да, в этом он должен себе сознаться.
Будь на месте Роберты Сондра, он тотчас же бросился бы спасать ее. А
значит, он должен будет признать это и вслух, если решит покаяться перед
Мак-Милланом или перед кем совершаются подобные покаяния... может быть
даже, они приносятся публично? Но ведь такое покаяние, если на него
решиться, наверняка приведет к его окончательному и безвозвратному
осуждению. А разве он хочет признать себя виновным и умереть?
апелляционного суда. Зачем рисковать? Ведь бог все равно знает правду. А
он горько, очень горько обо всем сожалеет. Он теперь хорошо понимает, как
все это ужасно, сколько горя и несчастья, не говоря уже о смерти Роберты,
он посеял кругом... Но... но жизнь так хороша... Ах, если бы только
вырваться! Если бы только уйти отсюда и никогда больше не знать, не
чувствовать, не вспоминать кошмара, который сейчас нависает над ним!
Медленно сгущаются сумерки. Медленно наступает рассвет. Долгая ночь! Эти
вздохи... Эти стоны! Пытка эта длится день и ночь, так что порой кажется:
вот-вот он сойдет с ума; и, наверно, сошел бы, если бы не Мак-Миллан,
который все больше и больше привязывается к нему и так умеет обласкать,
утешить, ободрить. Как хорошо было бы как-нибудь сесть с ним рядом, здесь
или в другом месте, и рассказать ему все, и от него услышать, виновен ли и
насколько виновен, - и если виновен, то чтобы Мак-Миллан помолился за
него! Иногда Клайд ясно чувствовал, что заступнические молитвы его матери
и преподобного Данкена Мак-Миллана будут иметь больший успех у этого их
бога, чем его собственные. Он еще не мог молиться. И, слушая порою мягкий,
мелодичный голос Мак-Миллана, несущий к нему из-за решетки слова молитвы
или посланий к галатам, коринфянам, фессалоникийцам, он думал, что нужно
рассказать этому человеку все - и как можно скорей.
стал уже терять надежду когда-либо склонить его к покаянию и спасению
души, как вдруг через полтора месяца пришло письмо, вернее, записка, от
Сондры. Оно было получено через канцелярию начальника и передано Клайду
преподобным Престоном Гилфордом, протестантским духовником тюрьмы. Подпись
отсутствовала, но бумага была хорошая, дорогая. Согласно тюремным
правилам, письмо распечатали и прочли. Но в содержании его начальник и
преподобный Гилфорд не усмотрели ничего, кроме сочувствия и укора, а так
как, кроме того, было совершенно очевидно, что автор не кто иной, как
неоднократно упоминавшаяся на суде мисс X, то после должного размышления
решено было, что Клайду можно прочесть письмо - и даже следует прочесть.
Это может послужить ему полезным уроком. "Пути беззаконных..." А потому
как-то под вечер - дело было осенью, сменившей долгое томительное лето, и
уже шел к концу год пребывания Клайда в тюрьме - ему принесли это письмо.
Он взял его в руки. И хотя оно было написано на машинке и не имело ни
даты, ни обратного адреса (только почтовый штемпель был нью-йоркский), он
мгновенно почувствовал, что это от Сондры. И сразу же разволновался - даже
рука, державшая конверт, слегка задрожала. Потом прочел строчки, которые
много дней после этого перечитывал без конца:
которая была вам дорога когда-то, совсем вас забыла. Она тоже много
выстрадала. И хотя она никогда не доймет, как вы могли сделать то, что
сделали, все же и сейчас, хотя вы с ней никогда больше не увидитесь, она
жалеет вас и желает вам свободы и счастья".
имя и внутренне уже настолько отдалилась от него, что не захотела даже
сообщить, где она теперь. Нью-Йорк? Но письмо могло быть написано где
угодно и только отправлено из Нью-Йорка. И он никогда не узнает... никогда
не узнает... даже если умрет в этих стенах, что легко может случиться.
Рухнула его последняя надежда, последний проблеск его мечты. Конец! Так
бывает, когда ночь гасит последнюю слабую полоску света над горизонтом.
Неясный розоватый отблеск - и затем полный мрак.
туфли привлекли его взгляд. Уголовный преступник. Эти полосы. И туфли. И
камера. И смутная угроза впереди, о которой всегда одинаково страшно
думать. И теперь - это письмо. Вот и кончился его чудесный сон! И ради
этого он так отчаянно стремился освободиться от Роберты - готов был даже
убить ее. Ради этого! Этого! Он повертел в руках письмо, потом руки его
опустились. Где она теперь? В кого влюблена? За год ее чувства могли
измениться. Может быть, у нее это было лишь легкое увлечение. А страшные
вести о нем, вероятно, разбили всякое чувство к нему. Она свободна. Она
хороша... богата. И, наверно, кто-нибудь другой...
Самойлова Елена
Куликов Роман
Шилова Юлия
Орлов Алекс
Пехов Алексей
Афанасьев Роман