лизма наживы. Тимону и ему подобным (они пока еще не были пэрами Анг-
лии... Терпение! Когда-нибудь они ими будут!) было в высшей степени нап-
левать на то, под каким флагом совершат они облаву на остальной рынок и
поведет это к войне или к миру. Цвета флага не играли никакой роли в де-
лах, и дела обделывались под флагами всех цветов... Да, вначале, до ми-
ровой войны, которая истребляла идеи в такой же мере, как и людей, Ти-
мон, по примеру своих хозяев, еще взращивал в уголке своего хозяйства
национальный цветок - розу с шипами, красную от крови, которая была за
нее заплачена. И на этой почве между ним и его хозяевами даже возникали
иногда разногласия... Война двух роз... Обе стороны надували одна дру-
гую. Но война показала им всем, что они были бы круглыми дураками, если
бы ограничивались тем, что можно содрать с одного какого-нибудь народа:
ведь они получили возможность наживаться на разорении всех народов. Если
они иногда еще проявляли некоторую щепетильность, то авантюристы новой
формации позаботились о том, чтобы со щепетильностью было покончено раз
и навсегда. Выброшенные силой шторма, они вынырнули со дна морей. Это
были люди без роду, без племени, подобные тем, каких изображал Шекспир:
для них уже не было ничего святого, они попирали всех и вся. Они, эти
выродки - левантинцы, малайцы, - произошли от смешения различных рас, из
смеси помоев четырех или пяти континентов. Трудно бывало установить, из
какой они страны, из какого чрева они вышли; сами они никогда об этом не
думали и благодаря этому только еще искуснее плавали в любой воде. А вот
хищникам аристократам, которые желали выбирать добычу для своих челюстей
лишь в готовых садках, приходилось туго. Новые щуки хватали все. Или
поступай, как они, или тебя проглотят! Тимон без особых усилий зашагал с
ними в ногу. Его меньше всего беспокоил вопрос о происхождении; для него
слово "отечество" сливалось со словом "отец", а с отцом ему надо было
свести счеты. Однако разум говорил, что нельзя не принадлежать к ка-
кой-нибудь расе, к ее плоти. Благодаря женщине, которая его произвела на
свет, и земле, которая произвела на свет их обоих, Тимон принадлежал к
расе, начиненной трюфелями грубой, дикой, прилипчивой галльской насмеш-
ки. Поэтому Тимон обычно защищался убийственной иронией. Он рассчитывал,
что силою этой иронии он оградит себя и свою шайку от попыток одурачить
их, как это часто бывает, увещеваниями, благочестивыми призывами к рели-
гии, морали, ссылками на общество, которыми Тартюфы обычно прикрывают
своя грабежи. Насмешка делала Тимона беспощадным к лицемерию, а времена-
ми... да, она наполняла его состраданием (впрочем, презрение неизменно
брало верх) к эксплуатируемым народам, и ни бывал готов, чтобы защитить
их, ринуться на эксплуататоров. Но это не шло дальше вспышек, дальше
словоизвержений, особенно яростных в такие минуты, когда вино освобожда-
ло титанов, придавленных тяжестью вулкана, и кратер начинал дымиться.
Тимону было хорошо известно, что титаны побеждены: он не принадлежал к
числу тех простачков, которые восклицают: "Gloria victis. [111] Его
больше устраивало: "Vae victoribus [112]. Ибо ни их знал. Все, что еще
оставалось в нем честного, он вкладывал в тайную, но лютую, бездонную,
безграничную ненависть к ним - к этим своим сообщникам или соперникам.
Но и побежденные были не лучше. Их он тоже знал, этих эксплуатируемых,
людей, среди которых прошло его полное унижений детство; их ноги тоже
были не легки для тех, кого они топтали. Пусть же их тоже топчут! Нет,
Тимон не подставит свои широкие плечи, чтобы помочь свергнуть обществен-
ный порядок, хотя никто не смотрел на этот порядок - на этот беспорядок
- более уничтожающим взглядом, чем он. Но этот взгляд он не мог скрыть
от тех, кто, подобно ему самому, умел заглянуть в тайники души. И его
хозяева, извлекая из него пользу, все же присматривали за ним. Он внушал
им тревогу.
подумайте, однако, что от этого она стал а менее бдительной, напро-
тив!..) И она находила некоторое, правда, слабое, но все же хоть ка-
кое-нибудь основание для снисходительности и надежды. Покуда человек ос-
тается внутренне правдивым и свободным, то, даже если он погряз в прес-
туплениях, не все еще для него потеряно. Какая бы, самая низкая, корысть
ни руководила его поступками, у себя, в своей пещере, он еще может оста-
ваться бескорыстным. И это тайное, обособленное и в то же время состав-
ляющее самую основу человеческого существа бескорыстие подчас сливается
с полным отсутствием интереса к чему бы то ни было. Оно и было тем неви-
димым пробным камнем, которым Тимон и Аннета сразу, с первого взгляда,
без всяких объяснений, испытали друг друга и благодаря которому они по-
няли и приняли друг друга. Они могли без малейшего волнения все видеть,
все выслушивать о себе, о других. В глубине души они не присваивали себе
никаких преимуществ. Они были не настолько лицемерны, чтобы, подобно
всей этой сволочи, подходить с одной меркой к себе, а с другой - ко всем
прочим. Они оценивали по достоинству всю картину и самих себя в том чис-
ле. Самое важное - глаза. Говорят, что рыба начинает гнить с глаз. У Ти-
мона глаза были здоровые. Здоровые глаза были и у Аннеты.
которых бесстрастно воспринимали все содрогания моря. Он бросал в них
все, что его обременяло, все, что он видел, все, что он знал о человече-
ской комедии, в которой сам был актером, и о короляхшутах, которые ее
ставили. Эти уши были его несгораемым шкафом. Он говорил Аннете:
налицо.
но. Но для кого из них опаснее? Положение наперсника, если к нему утра-
чено доверие, если он под подозрением, становится довольно трудным. Дос-
таточно было взглянуть на эти кулаки, кулаки палача, лежавшие на столе,
чтобы понять все. Но Аннета смотрела на них безразличным взглядом, она
как будто даже о них и не думала. А Тимону было стыдно, что однажды у
него Мелькнула тень подозрения. Нет, ничего не пропадет из кассы. Ключ у
него в кармане.
ралась сведений из области политики. Она проникла за кулисы. Она могла
бы теперь развить остроту шведского канцлера, которую повторяют попугаи
истории: канцлер говорил о том, как мало нужно ума, чтобы управлять ми-
ром. Но он имел в виду только те куклы, что находятся на сцене. Аннета
же видела, кто дергает ниточки. Конечно, государи, парламенты и минист-
ры, все те, кого называют властями предержащими, - не больше чем марио-
нетки с граммофонными пластинками: они существуют для галерки. Вся их
мудрость не дала бы десяти лошадиных сил, чтобы привести в движение ог-
ромную государственную машину. Но об этом заботятся другие - те, что
стоят за занавесом. Машина движется благодаря им и благодаря звонарям.
Главные звонари-Дела и Деньги. Время политики миновало. Теперь царит
Экономика. И, конечно, нельзя сказать, что она уж очень умна! Ведь она
далеко не всегда выступает в образе человеческом. Чаще всего это
octopus'ы [113], бесформенные и безыменные чудовища, которые шарят тыся-
чами рук и в темноте все хватают своими слепыми щупальцами. И те немно-
гие из них, обычно не склонные показываться на свет божий, которые все
же всплывают на поверхность среди круговорота миллиардов, почти все они
в наши дни - продукты искусственные: у них нет корней и нет семян, нет
предков и нет потомков, нет сыновей, нет компаньонов, нет будущего. Они
сами и деяния их обречены на исчезновение. Поэтому они только и ждут,
когда же придет час их сверхмогущества - сверхмогущества безмерного. Они
охвачены каким-то исступлением. Мудрое "завтра" не принимается ими в
расчет, не оно обеспечивает им равновесие и длительную устойчивость, и
они как бы говорят: "После меня хоть потоп!" Но король, который говорил
это, - циник и провидец, - по крайней мере чувствовал приближение потопа
и высчитывал с тайным сладострастием: "Когда он наступит, меня уже не
будет". А эти некоронованные короли видят только свое "сегодня". И не
дальше. Они открыли бы потопу все плотины, если бы рассчитывали, что,
раньше чем он их унесет, им удастся поживиться обломками, которые он
притащит. Разве не вел нефтяной король в течение десяти лет двойную иг-
ру, поднимая мир реакции против русской революции и одновременно стара-
ясь вступить с ней в союз против этого мира?
раничным презрением говорил он о старых профессиональных политиках и о
том, как слепо вертятся они в узком кругу страстей, предрассудков и
мертвых идей. Аннета с ним соглашалась. Новые хозяева действовали успеш-
нее старых: они отвергали устарелый национализм, они выбрасывали за борт
весь его тяжелый и глупый багаж-тщеславие, злобу, ненависть, гордость,
передававшиеся по наследству, из поколения в поколение, на протяжении
столетий. Они выворачивали пограничные столбы, они трудились над созда-
нием интернационала афер и наживы.
ошейник они заменили цепями, гораздо более тяжелыми. Они сделали тюрьму
более просторной, но лишь для того, чтобы загнать туда миллионы людей, -
не одни эти кучки профессионалов от политики, которые дрались из-за ро-
лей в комедии, но и статистов, фигурантов, публику, весь зрительный зал!
И никому от них не уйти. Подобно тому как в будущих войнах достанется
каждому: и гражданскому населению, и женщинам, и старикам, и немощным, и
детям, так и в образцовой тюрьме международного капитализма у каждого
будет свой номер, там не потерпят ни одного независимого... О, разумеет-
ся, без всякого насилия! Просто механизм будет доведен до такой степени
совершенства, что каждому придется либо подчиниться, либо умереть с го-
лоду. Свобода печати и мнений сделается чем-то вроде призраков былых
времен. И не останется ни одной страны, где можно будет укрыться от при-
теснений. Сеть мало-помалу опутает весь земной шар.
рызу петли.
Максимов Альберт
Верещагин Олег
Самойлова Елена
Березин Федор
Соломатина Татьяна
Распопов Дмитрий