последних произведений большого художника можем мы как следует оценить
его ранние опусы.
[Бродский:]
японцы? У них вообще более здоровое отношение к вопросам творческой
эволюции. Когда японский художник достигает известности в какой-то
манере, он просто меняет манеру, а вместе с ней и имя. У Хокусая,
по-моему, было почти тридцать разных периодов.
[Волков:]
оденовских редакциях своих ранних стихотворений? Во многих случаях они
радикально отличаются от первоначальных вариантов.
[Бродский:]
для нас эти редакции не являются окончательными. Это ревизии, которые
так и остались лишь ревизиями. Правда, есть случаи, когда вмешательство
Одена приводило к значительному улучшению текста.
[Волков:]
"академического" Одена?
[Бродский:]
разбираться пришлось бы от стихотворения к стихотворению. Поскольку,
как я уже сказал, для некоторых из стихов Одена ревизии, в общем, можно
считать оправданными.
[Волков:]
свои ранние произведения Пастернак?
[Бродский:]
заслуживает всяческого сожаления. Почти без исключений.
[Волков:]
переработал "Столбцы" и другие ранние стихотворения. Вдобавок он
самолично составил "окончательный" свод своих опусов. Я вижу, вы
отрицательно относитесь к ревизиям у других поэтов. Исправляете ли вы
собственные тексты?
[Бродский:]
Во-вторых, я просто не в состоянии перечитывать свои стихи. Просто
физически терпеть не могу того, что сочинил прежде, и вообще стараюсь к
этому не притрагиваться. Просто глаз отталкивается. То есть я даже не в
состоянии дочитать стихотворение до конца. Действительно! Есть
некоторые стихотворения, которые мне нравятся. Но их я как раз и не
перечитываю; у меня какая-то память о том, что они мне нравятся. Я
думаю, что за всю свою жизнь я перечитал старые свои стихи менее одного
раза. Это, как говорят, его и погубит... Что касается "окончательной"
редакции... Не думаю, что я когда-нибудь этим займусь. По одной простой
причине: забот у меня и так хватает. Более того, когда видишь, что
человек занялся ревизиями своих ранних опусов, всегда думаешь: "не
писалось ему в тот момент, что ли?" В ту минуту, когда мне не пишется,
я настолько нехорошо себя чувствую, что заниматься саморедактированием
-- просто не приходит в голову.
[Волков:]
[Бродский:]
сконцентрированный в таких точных формулировках, что когда ты их
слышишь, это заставляет тебя смеяться. От изумления! Ты вдруг видишь,
насколько общепринятая точка зрения не совпадает с реальным положением
вещей. Или какую глупость ты сам только что наворотил.
[Волков:]
обсуждали Фрейда?
[Бродский:]
известно, Оден к Фрейду относился с большим воодушевлением, что и
понятно. Ведь Оден был рационалистом. Для него фрейдизм был одним из
возможных языков. В конце концов, всю человеческую деятельность можно
рассматривать как некий язык. Да? Фрейдизм -- один из наиболее простых
языков. Есть еще язык политики. Или, например, язык денег: по-моему,
наиболее внятный, наиболее близкий к метафизике.
[Волков:]
мне одну вещь. Читая воспоминания об Одене, видишь, как часто к нему
приходили -- к поэту, к человеку внешне весьма эксцентричному -- за
житейским советом. Иногда это были люди, вполне далекие от литературы
или искусства.
[Бродский:]
Ахматовой. Куда бы она ни приезжала, начиналась так называемая
"ахматовка". То есть люди шли косяками... За тем же самым.
[Волков:]
года, стал американским гражданином. Он очень любил Нью-Йорк, да и
вообще к Америке относился, мне кажется, с большой нежностью. Вы
все-таки считаете Одена английским поэтом?
[Бродский:]
конечно, английская. Но с Оденом произошла замечательная трансформация:
он еще и трансатлантический поэт. Помните, я говорил вам, что
разговорный язык Одена был как бы трансатлантический? На самом деле
тенденция к трансатлантизму, видимо, заложена в самом английском: это
язык наиболее точный и -- потому -- имперский, как бы обнимающий весь
мир. Оден к языку относился чрезвычайно ревностно. Думаю, что не
последней из причин, приведшей его сюда, в Штаты, был -- реализованный
им в результате -- лингвистический выигрыш. Он, видимо, заметил, что
английский язык американизируется. Заметьте -- в предвоенные и военные
годы Оден усиленно осваивает, запихивает в свои стихи американские
идиомы.
[Волков:]
коррупции языка?
[Бродский:]
могут быть немного вульгарны, но они, я считаю, очень выразительны. А
ведь поэта всегда интересует наиболее емкая форма выразительности. Да?
Для Одена, родившегося в Йорке и воспитанного в Оксфорде, Америка была
подлинным сафари. Он действительно, как говорила Ахматова, брал налево
и направо: из архаики, из словаря, из профессиональной идиоматики, из
шуточек ассимилировавшихся национальных меньшинств, из шлягеров и тому
подобных вещей.
[Волков:]
более вольная атмосфера богемного Гринвич-Виллиджа, где Оден поселился?
[Бродский:]
[Волков:]
он -- вероятно, неожиданно для себя -- увидел, что Оксфорд совершенно
не пригоден для существования. Вы не находите в этом иронии?
[Бродский:]
круги своя возвращаешься не в том виде, в каком их покинул. У
Экклезиаста про это, увы, ничего нет.
[Волков:]