Пухликов, в Севастополе - лейтенант Шмидт, матросы Частник, Антоненко и
Гладков, в Чите приговорены к расстрелу Окунцов, Шинкман и Мирский, а
Замошников, Хмелев, Костылев, Андриевский, Розов, Беркман, Греков,
Богоявленский, Афанасьев, Рыбкин, Дмитриев приговорены к повешению; в
Кацдангене казнены Пумпуреев, Шульц, Медведников, Гольцсоболь,
Милютинский, в Херсоне -
Жуков, в Кутаиси - Кабелиани; карательными экспедициями Ренненкампфа и
Меллера-Закомельского без суда и следствия расстреляно более двухсот
человек в Сибири, на Урале и на Дальнем Востоке; экзекуционные отряды в
Прибалтийском крае расстреляли без суда и следствия сто пятьдесят человек;
более тысячи отправлены на каторгу - в одном только Кронштадте семьдесят
пять человек закованы в кандалы! Это то, что нам стало известно. А сколько
десятков тысяч наших товарищей томятся в тюрьмах?! А сколько происходит
таких злодеяний, каким мы стали свидетелями за последние дни!! А ведь в
газетах сообщено, что Попов "проявил геройство в единоборстве с
террористом". Он ведь за это крест от властей получит! Так что же мы,
станем разоблачать его в печати?! Станем словом бороться с палачом,
который нарушает даже ныне действующие законы?! Да, товарищи, мы против
индивидуального террора. Но мы сейчас должны решить иной вопрос, в иных
условиях: царизм начал против нас смертельную борьбу. Нам не только
запрещают выпускать газеты, проводить митинги, назначать забастовки; за
нами не только следят постоянно, вскрывают нашу переписку, подвергают
травле в правительственных газетах; нам не только не позволяют жить
по-человечески, нет, мы по-прежнему существуем в условиях подполья, нас
можно арестовать без предъявления обвинения, нас можно бросить в тюрьму
тайно и держать там столько, сколько захочет Попов и поповы. Царский суд,
которому бы надлежало по закону охранять статьи д а р о в а н н о г о
манифеста, отказался даже рассматривать наше ходатайство о привлечении
Попова к ответственности - я доложил вам, как проходила встреча нашего
адвоката Зворыкина в судебной палате: "Если бы Лежинский остался живым,
его бы вылечили в тюремном госпитале, судили и повесили б!" Повесили бы по
царскому суду, а сколько вешают и расстреливают безо всякого суда?! Царизм
преподносит нам очередной урок жестокости, силясь запугать нас, заставить
нас утихнуть, замолчать, затаиться. Но мы повторяем: "Если нет конца
терпенью, тогда нет конца страданью!" Конец терпению наступил, товарищи.
террора, а о вынесении приговора палачу Попову, который погубил нашего
Мечислава, который - в нарушение даже нынешних законов - замучил
Микульску, который готовит гнусную провокацию против партии. Казнь Попова
будет не актом мести; казнь этого выродка есть акт законный, необходимый;
мы берем на себя тяжкую, но необходимую обязанность; мы не станем скрывать
своего решения, мы обоснуем его открыто. Я поэтому поддерживаю предложение
товарища Зденека. Я ранее выступал против казней разоблаченных
провокаторов - вы знаете об этом. Даже Елена Гуровская, отдавшая в руки
палачей нашего типографа Мацея Грыбаса, даже она, несмотря на требования
большинства, не была приговорена к смерти. Мы настояли на оповещении
партии о ее провокаторстве, мы отринули ее с презрением. Там было другое,
там был вопрос морального падения человека, не облеченного властью, не
вольного решать нашу судьбу своим приговором. Здесь, в деле Попова, все
обстоит по-другому. Мы не можем поступить иначе, кроме как объявить ему
беспощадную войну - такую же, какую он ведет против нас. Мы хотели бы
бескровной перестройки мира. Мы хотели бы мирной передачи власти
ничтожного меньшинства громадному большинству, но, видимо, такое
невозможно, видимо, всегда, во все времена, путь к правде, к
справедливости проходит через кровь, пролитую в сражении, где победит тот,
кто убежден в правоте общего дела, кто жизнь отдает за всех - не за себя
одного.
собрание комитета.
формулировал нашу позицию по поводу необходимости вооруженного восстания
убедительно и точно.
в Стокгольме - это будет весомая поддержка позиции большинства. Во-вторых,
я как человек согласен с тобою по каждому пункту. Но как социал-демократ я
согласиться не могу. Это - отступление от принципов. Условия могут
меняться, времена проходить - принципы должны быть неизменны.
будут неизменны, и хоронить будем наших по-прежнему!
него?
поступать с оглядкой. Он теперь м о ж е т оглядываться на манифест. А для
Попова даже куцего манифеста не существует, он по себе живет, по своему
собственному закону.
Петербург, пусть просит согласия судебной палаты, пусть крутится их
бюрократическая машина - пока она будет крутиться, народ выйдет на
баррикады, на открытую вооруженную схватку и свалит царизм!
Уншлихт, - всегда учили нас выступать самым решительным образом против
индивидуального террора. Я выступаю за поименное голосование, я не
согласен с Юзефом, я считаю, что этот вопрос надо обсудить, пригласив Розу.
помянули Розу... Так вот, она арестована ночью. Ее увезли в Цитадель. К
счастью, пока еще не бросили в карцер, поэтому она смогла сообщить, что
завтра ее будет допрашивать полковник Попов Игорь Васильевич...
дали надежные явки. Первым человеком, кого он нежданно-негаданно встретил
на вокзале, был Кирилл Прокопьевич Николаев, член ЦК октябристской партии.
толпе. - Здравствуйте, милый человек, вот встреча-то?! Думали, коли без
усов, не узнают?!
где он слышал это необычное имя и отчество: "Феликс Эдмундович". А
вспомнив наконец, бросился к новенькому телефонному аппарату,
поставленному в полицейском околотке, назвал номер охраны и доложил:
варшавским поездом в девять двадцать и укатил на авто марки "линкольн",
номерной знак "87",
вместе с неизвестным высокого роста и вызывающего поведения.
наблюдая, как гувернер Джон Иванович Скотт разливал из громадного самовара
черный чай по высоким, тонкого стекла стаканам. Со дня первой встречи,
когда Николаев и Скотт помогли Дзержинскому во время его бегства из
якутской ссылки, Джон Иванович изменился мало, так же любил поучающе
говорить о политике, так же ласково подтрунивал над своим воспитанником,
так же умел точно знать время, когда хозяина и гостя надобно оставить
одних, для беседы с глазу на глаз.
устать, -
говорил он, откусывая щипчиками сахар от громадной г о л о в ы
(расфасованный по коробкам Николаев не признавал: "Русский купчишка в
малости более поднаторел жулить, чем в большом, размаху еще не научился, в
голову ничего не намешаешь, она светиться должна, а в кусочки как крахмалу
не подсыпать?! Сам бы подсыпал, имей фабрику!"). - Вы странный оттого, что
хотите знать всю правду, до конца, - продолжал Джон Иванович. - Мы,
амэрикэнз, тоже странный, но не такие, как рашенз, хотя похожи, очень
похожи...
встречи с Николаевым: хотя пути их разошлись, но он помнил всегда, что
именно Николаев помогал деньгами изданию "Червоного штандара" и что именно
Николаев устроил переход границы для Миши Сладкопевцева. - Но мне более
угодна странность, Джон Иванович, чем однолинейность, - скучно, когда все
можно предположить с самого начала.
Ивановичу, - сейчас начнет царя бранить.
улыбается и молчит, словно язык проглотил!
все понимаете! Не надо так! Я не царя защищаю, я защищаю правопорядок. А
он - пока что во всяком случае, - может быть гарантирован России с и м в о
л о м!
дорог, дайте наладить прокат - первым же закричу о замене самодержавия
суверенным парламентом и потребую конституции!
Сначала надо закрепить то, что получил... А вы не хотите закрепить, вы
хотите сразу же дальше, визаут остановка...