рейс на Каллисто, везли смену для тамошних станций, ну, понятно,
снаряжение всякое. Стояли мы на Каллисто, готовились стартовать обратно,
как вдруг - радиограмма. На Тритоне опасно заболел человек, и американцы
просят его оттуда вывезти. Дело в том, что ближе нашего корабля в той
части Пространства никого не было - вот мы и взяли курс на Тритон.
в десантной лодке на Тритон. Сел я неудачно, завалив лодку набок в
изрядной яме, выплавленной во льду струей из сопла тормозного двигателя.
Американцам, подоспевшим на вездеходе к месту моей посадки, пришлось
порядочно повозиться, пока лодка не встала в правильное положение, и я
открыл люк.
изображен юноша с рыбьим хвостом, и американцы повезли нас на свою
станцию. Только тут, из разговора с ними, я узнал, что заболел у них не
кто иной, как доктор Юджин Моррис.
парень примерно моих лет. - Хорошо, что вы прилетели, ребята. Старику
здесь больше не выдержать ни одного лишнего часа.
кусочка хлеба, если перед завтраком не поглядит в телескоп на свой любимый
Плутон.
металлический цилиндр, разделенный на отсеки, - ни дать ни взять подводная
лодка, вмороженная в лед. Мы спустились в шлюз, сняли скафандры, и нас
провели в отсек, где лежал Моррис.
сказок. И меня охватила острая жалость, когда я увидел высохшего
маленького старичка с круглыми немигающими глазами. Я бы сказал - с
безумными глазами, если бы не знал, что вот это странное выражение глаз -
признак космической болезни. Кожа у него была белая, как снег, нет, как
ледовая пустыня Тритона, и это тоже была болезнь.
толстой папке, лежавшей сверху, был крупно выведен знак Плутона - PL. На
стене висело сильно увеличенное фото - то самое знаменитое, когда-то
сделанное автоматом фото: "Дерево" Плутона. Сам же Моррис лежал
безучастный, неподвижный на своей узкой койке - только в глазах как бы
застыла напряженная мысль.
что им понадобится время, чтобы подготовить Морриса к эвакуации, и вышел
из отсека. В маленькой гостиной, где стояло удивившее меня пианино, я был
потчеван превосходным кофе с коньяком. В свою очередь я порадовал
гостеприимных хозяев пачкой газет месячной давности, зеленым луком из
корабельных припасов и подробным рассказом о последнем чемпионате мира по
вольной борьбе, на котором присутствовал.
старик. Это была его причуда - доставить на Тритон пианино. У нас ведь тут
развлечений не много. Старик закатывал музыкальные вечера, но плохо, что
играл он только Бетховена. Больше никого не признавал.
разнообразие, не так ли? Даже в таком гиблом месте, как наш Тритон.
хочу сказать - не женат?
но жена давно от него ушла. Как вы считаете, Морозов, долго может
выдержать женщина, если ее муж чуть ли не сразу после свадебного
путешествия улетает черт знает куда и проведывает ее, ну, раз в пять лет?
надо как можно позже. У вас в Космофлоте какой пенсионный возраст? Сорок
пять? У нас тоже. Вот так и надо: вышел на пенсию - тогда и женись, если
охота не пропала.
вкусно захохотал.
сенсорная депривация. У старика с этого-то все и началось - с чувственного
голода. Нам, работающим в Системе, нельзя быть фанатиками.
за пианино и играет Бетховена, и никто, кроме двух-трех сотрудников, не
слышит его в этом насквозь промерзшем мире, и никто о нем не думает на
далекой Земле.
пешком по Тритону. Когда еще попадешь в этот уголок Системы...
показания с приборов. И вот я иду по белой пустыне, защитив светофильтром
глаза от нестерпимого ее сияния. На диск Нептуна наползает тень,
надвигается короткая, пятичасовая ночь, и на душе у меня беспокойно.
Оттого ли, что мир этот очень уж бесприютен? Или оттого, что опасно
заболел Моррис? Тот Моррис, чье имя с детства связывалось в моем
представлении с загадкой "незаконной" планеты и отзывалось странной
внутренней тревогой.
покой...
пилотом, с таким превосходным кораблем? Все шло хорошо в Комплексной
экспедиции, они проделали огромную работу на Марсе и в астероидном поясе,
меняли оборудование на станциях галилеевских спутников и ставили новое на
других в окрестностях Юпитера, они открыли двух спутников-троянцев у
Сатурна, исследовали Фебу, доставили грузы для наших, американских и всех
прочих станций на Титане - и оттуда Чернышев стартовал в зону Урана.
Экспедиции надлежало заняться малоисследованными спутниками этой планеты,
поставить там две станции. Ежесуточные радиограммы были деловитые и
спокойные - Федор сообщал координаты, курс, характеристики Пространства. И
вдруг - последняя: "Прощай, Марта..."
бывает один на тысячу?
Вокруг было полно аппаратуры, и все приборы, и контейнеры с горючим, и
баллоны с кислородом, и два вездехода - все было пестро раскрашено, и
всюду красовалась эмблема станции - юноша с рыбьим хвостом. Я вспомнил,
что этот парень, Тритон, был у древних греков морским божеством, сыночком
Посейдона и Персефоны... нет, нет, Персефона была женой Плутона, бога
подземелья. А Посейдон был женат на... на ком?.. Я ведь интересовался
мифологией, а вот же - вылетело из головы... Ах да, на Амфитрите был он
женат. У них, стало быть, и родился получеловек-полурыба. Тритон этот
самый.
телескопа, потом на темное небо, на звезды. Некоторое время стоял задрав
голову, но так и не смог отыскать Плутон. Отсюда он должен быть виден
невооруженным глазом, - так где же он? Я припомнил лист штурманского
календаря на текущее полугодие и представил себе положение Плутона
относительно точки, в которой находился Нептун со своим семейством. Ну да,
сейчас не очень-то разглядишь. Далеко отсюда летит в данную минуту бог
подземелья. Тут-то и ударило мне в голову: умру, если не побываю на
Плутоне!
гибели "Севастополя" неизменно проплывала в памяти где-то рядом с этими
мыслями, придавая им отвлеченный характер. Не раз мы говорили о Плутоне с
Володей Заостровцевым. Помню, как он удивил меня, сказав однажды, что
намерен там непременно побывать - "слетать туда", как он выразился. Что ж,
теперь, когда Володя ушел из Космофлота, выбыл, как говорится, из игры, -
да, теперь надо мне... Не знаю сам, почему "надо"... Впервые свои, так
сказать, отношения с "незаконной" планетой я сформулировал с жесткой
определенностью. Умру, если не побываю! Конечно, я понимал при этом, что
излишне осложняю себе жизнь, потому что вряд ли когда-нибудь моя решимость
претворится в действительность.
станций, расположенных на Тритоне, - французской "Галлии", норвежского
"Амундсена", английского "Лорда Кельвина" и японской "Хасэкура". Старика,
когда он с помощью Лютикова вышел из вездехода, окружила толпа
разноцветных скафандров. Ему жали руку, говорили теплые слова - он же был
отрешенно невозмутим и равнодушен, и это тоже была космическая болезнь.
Моррис, вжатый в кресло перегрузкой, закрыл немигающие свои глаза, и меня
пронизал испуг при мысли, что он умер. Но Лютиков сделал мне знак, и я
понял, что все в порядке, просто на старика подействовала инъекция
успокоительного препарата. Пристыковав лодку к кораблю, я помог Лютикову
отвести Морриса в лазарет. Мы уложили старика на койку, Лютиков тут же
пристегнул к его запястьям контрольные датчики и включил установку
микроклимата. А я отправился в рубку, коротко ответил на недовольный
вопрос командира: "Почему так долго?" - и стал готовить исходные данные
для старта.
начали разгоняться. Позади осталась белая пустыня Тритона, привычная
чернота Пространства залила экраны внешнего обзора. Как всегда при