взад-вперед. Крдж вернулся из подворотни очень серьезный, встревоженный. В
свою очередь, отозвал в сторону Втва, крестьянского парня, которого звали
Рбдвом, и меня. Оказывается, старик рассказал Крджу об усадьбе. Кроме
меня, все были поражены. Я же почувствовал, что гора с плеч свалилась,
могу наконец избавиться от бремени той тайны, которую носил с собой.
Впрочем, в том, что сообщил старик, для меня тоже была важная новость - у
видящих в усадьбе есть обученный боевой отряд. Состоит из младших сыновей,
которые не наследуют дворцов и особняков, а только обучаются сражаться.
Они сильные, ловкие, в бою каждый стоит нескольких обыкновенных городских
иакатов. Тут мы все четверо вспомнили группу одетых в синее рослых мужчин,
которых во время первого ночного заседания СОДа под утро видели из комнаты
старого маляра уходящими из города в пустыню. Серьезные противники. Но,
правда, согласно подсчетам старика, получалось, что усадьба может
выставить около двух сотен обученных бойцов. У нас же в городе, как мы с
Крджем и Втвом прикинули, не меньше двенадцати тысяч способных сражаться
мужчин. И сейчас здесь на окраине шесть сотен.
горожанам доступ к анлаху. Опять построил шесть наших рот. Пока ходили с
Втвом, ровняли ряды, в сознании все время мысль, что вот не хочу, а
получается, что вмешиваюсь. Да и как избежать, можно ли вообще удержаться,
если сам слышал в парке слова "С городом надо решать"? Что-то в них
недоброе, хотя и непонятно, как две примерно тысячи обитателей усадьбы
(это вместе с прислугой) могут решать судьбу десятков тысяч горожан. Да и
вообще сама идея невмешательства во внутренние дела других миров несет в
себе некую несообразность. Вмешиваемся уже тем, что существуем, даем знать
о своем существовании. Это одно оказывает влияние на обстановку там, куда
явились. Вмешиваемся, делая что-то, и вмешиваемся, когда ничего не делаем,
- на этот раз своим неделаньем.
вероятно, в усадьбе решили, что с нас хватит и крестьян. Несколькими
линиями перед нами сотни три мужчин с лопатами и мотыгами. Оставив свое
войско позади, только вдвоем с Крджем подошли к передовой шеренге,
объяснили, что, поскольку прекратилась доставка анлаха, горожанам надо
самим его заготавливать. Спросили, почему не пускают нас на поля. Те, к
кому обратились, не отвечали, переминались с ноги на ногу. Только один
нервный мужчина замахивался на нас мотыгой. Другой, степенный, его
остановил, сказал, что сам ответить не может, пойдет спросит у старейшин.
Пошагал к стоящей поодаль группе. За это время Втв, как у нас с ним было
договорено, развернул три наши роты перед крестьянами (с обеих сторон
получилось примерно поровну), остальные оставил в резерве.
должен выдать чужого человека, во-вторых, очистить остров. Тогда
возобновится подвоз анлаха. Крдж ответил, что чужих среди нас нет, остров
принадлежит городу, а хлебцы деревня получит только в обмен на "кукурузу".
Опять минут двадцать ждали возвращения связного. Наконец он пошел к линии.
В ту же минуту со стороны крестьянского штаба донесся певучий звук трубы.
Задние линии крестьян подошли, соединились с передовой, все вместе
двинулись к нам. Мотыги, лопаты занесены. Я тоже отдал команду, двинулись
вперед и наши. Обе стороны сошлись. Никто не решался начать. Через две-три
минуты поднятое оружие стало опускаться - руки устали держать на весу. На
обеих сторонах оказались знакомые, посыпались реплики. Сзади от города на
анлах набежали мальчишки, за ними потянулись взрослые, тоже стали ломать
зеленые ветви. Крестьяне не препятствовали, стали поодиночке и группами
уходить. За ними потянулась и группа старост. С грядок анлаха на окраину
уже спешили горожане с большими зелеными охапками в руках. Наши роты
распались, пошли в город. Пошагали назад и мы, командиры. Слух о том, чем
кончилась "битва", обгонял нас - навстречу улыбки, восклицания. По дороге
к центру зашли в столовую. Подавая миски, официантки каждому ставят
зеленое пятнышко на внутренней стороне предплечья - здесь, оказывается,
знали водоросль, от которой, если возьмешься, рук не отмоешь.
спускать в машину пришлось постепенно. Тлеют огоньки несложных печей -
четыре кирпича и железный лист над ними. Это Продовольственная Комиссия
сушит лишний букун.
обсуждать вопрос, почему видящие так яростно реагируют на то, что город
осваивает остров.
Мешаем. В усадьбе, как можно понять, создано феодальное общество. Они
боятся города. Хотят, чтобы мы не возрождались, а вымерли.
меньше, чем прислуги, а больше. В крайнем случае поровну. От прошлого
Иакаты осталась такая технология земледелия, что один работник может
прокормить десяток лентяев. Анлах не требует почти никакого ухода.
представителей правящего класса давно мечтают остаться лишь с машинами и
своей непосредственной личной обслугой, с ненавистью смотрят, проезжая на
автомобиле, на разросшиеся городские окраины с их фавелами, бидонвилями,
втайне желая вообще избавиться от безработных, от нищих - источника
кризисов, конфликтов. Неожиданную шутку сыграла история с теми, кто
тысячелетиями обрабатывал землю, веками стоял у станков, считал в
конторах. НТР принудила силы самой природы производить необходимое для
человека, и власть имущим люди-труженики в значительной своей части стали
просто не нужны.
городских домов покинуты, пусты, а население составляет около шестидесяти
тысяч. Последняя цифра позволила прикинуть, что тысяч пятнадцать мужчин
город способен выставить против немногочисленных "младших сыновей" из
усадьбы.
становится зависимость горожан от машины, устройства которой никто не
знает, что растет и растет отрицательно влияющая на иакатское общество
неуверенность существования. В этой связи постановили немедленно взяться
за сбор металла, дерева в покинутых домах, чтобы в ближайшее время создать
хотя бы начатки самостоятельного производства.
столовых букуна насушено большое количество сухарей-лепешек, которые
вместе с хлебцами, что раньше вывозила деревня, складированы в старой
башне. Разведываются ресурсы прибрежных морских вод. Рыбы много, особенно
мелкой, но пока неясно, как ее добывать.
Чтобы шум не мешал работе СОДа, собрались на этот раз в комнате с другой
стороны здания. Но и тут внизу ходили группы с разговорами, смехом,
песнями, а вдали пляж был усеян огнями.
улице темнота, тишина. Не выдержал, подошел к Вьюре, спросил, не надо ли
ее проводить.
не она говорила, что за ней следят. Как будто не были вместе в машине.
именно?
к отраженному в музее культу давно умершего властелина Иакаты. Но в этом
случае дело ограничилось бы тем, что опрокинули бы памятник. А тут вовсе
унесли и чугунную фигуру и постамент - не похоже на простое баловство.
присмотревшись, различить ровную, широкую промятую в земле дорожку и следы
множества людей.
свечкой-водорослью, посветил мне. Отпечатки совсем свежие, четкие на
пыльных дорожках; их пока ничуть не сгладил ночной ветерок. Получалось,
здесь, под носом у заседавшего СОДа, час, может быть, назад толклась,
трудилась целая толпа.
жителями северную часть города. Все члены Совета пошли вдоль них,
растянувшись цепочкой.
Одновременно почувствовал, как почва вздрогнула у меня под ногами, будто
нечто твердое высунулось снизу, легонько ударило и убралось. Я переступил,
Крдж рядом переступил, и это движение покатило дальше вдоль цепочки -
Вьюра, Оте, Тайат, Втв и другие опасливо шагали в сторону, смотрели под
ноги.
не решался выразить в словах сжавшую сердце тревогу. Как если бы первым
сказать, что с машиной беда и с городом тоже, означало бы признать
непоправимое, тем самым вызывая его.
которого проходили, душераздирающий скрежет - что-то неживое, твердое из
последних сил сопротивлялось чьей-то давящей мощи, уже готовое сломиться.
словно глазницы черепа.
Корнев Павел
Сертаков Виталий
Скальци Джон
Мороз Александра
Орлов Алекс
Лондон Джек