только одного: как можно скорее остаться одной.
спешно. Если я могу быть вам чем-то полезным...
вечер.
ничего не осталось, как шагнуть в прихожую. Уже натягивая плащ, я все еще
искал какие-то слова ободрения, но нужных слов не находилось, и я нес чушь
о том, что провалы в памяти не такое уж редкое явление, и каждый человек
хоть раз в жизни теряет несколько месяцев, а иногда и лет. И вдруг она
улыбнулась. Улыбка, словно вспышка света, на секунду озарила ее угрюмое,
замкнутое лицо.
разберусь в этом сама. И вот еще что... - Конец фразы она сказала
мимоходом, уже отпирая дверь. Я не то чтобы не расслышал ее последних
слов, просто они скользнули мимо сознания.
она пригласила меня завтра, казалось сейчас самым важным. Я не стал
уточнять время. Ничего не хотелось уточнять. Я торопливо простился, и
машина понесла меня сквозь вечерний, залитый дождем город. Пустые мокрые
улицы казались странно чужими, словно я видел их в первый раз.
с большими перерывами. Интервалы отрегулировали специально из-за красивого
звука. Но сейчас каждая пауза казалась неоправданно долгой, и я напряженно
ждал следующего удара. Шесть часов... Час назад я поставил во дворе
машину, открыл дверь своей квартиры, перебросился с женой обычными, ничего
не значащими фразами и сел ужинать. Впечатление было такое, словно я
вернулся из какого-то иного времени, и сейчас часы напомнили мне об
этом... Жена заметила мое состояние. Она уже несколько раз искоса и
тревожно поглядывала на меня и теперь наконец спросила:
приму аспирин, лягу, и все пройдет.
одному, наедине со своими мыслями. Сославшись на возможный грипп, я лег на
кухне. Здесь у нас стоял топчан для приезжих гостей. Прямо над ним, под
потолком, раскинул свои длинные зеленые лапы "ореандум сфангиника".
Отросток этого редкого растения мне подарили на каком-то симпозиуме, и вот
теперь он постепенно захватывал всю кухню, каждый месяц отвоевывая себе
новое жизненное пространство.
стекло, наполняют комнату своим мокрым пронизывающим дыханием. Заснуть все
равно не удастся. Я встал и, чтобы хоть немного согреться, поставил на
плиту чайник.
мимоходом что-то важное...
к батону, покрытому бахромой плесени, к запыленному календарю.
Вспоминались отдельные слова и целые, ничего не значащие фразы из нашего
не такого уж длинного разговора. Она сказала... "Вы можете приехать
завтра, если захотите..." И тут я вспомнил... "Лаборатория! Она просила
меня не ходить сегодня в лабораторию..." Сейчас, отделенные от всего
остального, эти слова показались мне самым странным из всей нашей встречи.
Какое ей дело до моей лаборатории? С чего вообще она взяла, что
лаборатория имеет ко мне какое-то отношение? Кажется, я что-то такое
упомянул про свою лабораторию... Или нет? Но я готов был поклясться, что
никакого серьезного разговора о моей работе не было, и вдруг эта
просьба... Для человека, не помнящего, где он был в течение нескольких
месяцев, это, пожалуй, слишком... Почему я не должен быть в лаборатории
именно сегодня? Я не занимался никакими секретными работами. Совершенно
открытая тема по микробиологии. Кому все это нужно? Наша "Альфа",
например? Провинциальный институт маленькой средиземноморской страны, с
точки зрения географии большой науки глухая провинция... Что-то здесь было
не так, потому что бесспорным оставался факт: сегодня случайная попутчица
ни с того ни с сего попросила меня не приходить в лабораторию... Но, может
быть, я неправильно вспомнил ее слова? Может, она сказала что-то совсем
другое?
я ошибся, если кого-нибудь до такой степени могли заинтересовать наши
исследования, значит, в них бил смысл, неясный пока еще мне самому. Какой?
На этот вопрос не было ответа.
я наткнулся на статью, посвященную вопросу накопления генетической
информации в клетках. Из нее следовало, что никакими мутациями, никакими
известными нам процессами нельзя объяснить тот скачкообразный качественно
новый переход, в результате которого одноклеточные простейшие организмы
объединились в многоклеточные системы с раздельными функциями органов.
Информация только об этой специализации на несколько порядков сложности
превышала все, что раньше было закодировано в генах простейших
одноклеточных существ. Таких скачков в процессе развития жизни на Земле
было несколько, и каждый раз они представляли собой необъяснимую загадку.
Но самым невероятным, самым необъяснимым был тот, первый, скачок... Вот
тогда и возникла у меня, в сущности, не такая уж сложная мысль,
определившая круг моих интересов на несколько долгих лет: что, если
вывести совсем простенький штамм одноклеточных микроорганизмов, похожих на
те первые древнейшие существа Земли, давшие начало жизни на ней, а потом,
изменяя условия среды, заставить их объединиться в колонию?
безуспешные опыты... Но у меня была одна догадка, одна-единственная мысль,
ради которой стоило попробовать все еще раз. Я не верил в то, что стадо
обезьян, бесконечно долго ударяя по клавишам машинки, в конце концов
напечатает Британскую энциклопедию. Не верил - и все. Генетическая
информация такой сложности должна была существовать как таковая в готовом
виде. В космических спорах, в самом первозданном океане - я не знал, где
именно, но не сомневался, что где-то она была и попала в клетки уже
готовой извне. Именно это заставило простейшие организмы миллионы лет
назад объединиться в колонии. Стоило поискать, каким образом можно вводить
в клетки такую вот готовую закодированную информацию. Стоило доказать
возможность такого ввода информации извне хотя бы в принципе. Именно этим
я и занимался в своей лаборатории вот уже четвертый год. Совсем недавно
наметились первые успехи в исследованиях, которые до сих пор казались мне
нашим внутренним, частным делом, и вдруг выяснилось, что они интересуют
кого-то еще. "По-моему, вам не стоит ходить сегодня в лабораторию..." -
именно это она и сказала! Сейчас я совершенно отчетливо вспомнил ее слова.
Можно было не сомневаться, что, как только до меня дойдет смысл этой
фразы, я сразу же помчусь туда. Но я почему-то не мчался. Вместо этого я
стоял на кухне, прислонившись к холодному окну, и смотрел, как потоки воды
за стеклом заливают весь мир.
ее поведении. Ни одна самая лучшая актриса не смогла бы, наверное, так
сыграть. Что-то здесь было другое. Что-то такое, чего я не мог пока
объяснить, но, во всяком случае, гораздо более сложное, чем хорошо
организованный розыгрыш. Я не хотел делать то, что от меня ожидали, не
хотел ехать в лабораторию и стоял у окна, не зная, на что решиться. В
конце концов, что там могло произойти без меня? Пожар, похищение ценных
научных материалов?
работает за полночь и я, осел несчастный, вполне мог бы ему позвонить...
слышал только тяжелое дыхание. Ни привычного "алло", ничего, кроме этого
дыхания. Я тоже молчал, наверно, с минуту. Мне казалось, что, если я задам
вопрос, разобью это стеклянное молчание, то случится что-то ужасное,
необратимое. Наконец я не выдержал: "Артам, это ты?" Никакого ответа, на
том конце повесили трубку, и короткие резкие гудки ударили мне в ухо.
Больше я не стал раздумывать. В лаборатории был кто-то посторонний.
руках ворвался в вестибюль института.
лаборатории, но оказалось, что Артам еще не ушел. Я бежал по лестнице
через ступеньку, с трудом справляясь с одышкой. Следом, немного поотстав,
бежал дежурный. Представляю, как это выглядело со стороны, когда мы
ворвались в лабораторию. Артам поднялся из-за стола и оторопело уставился
на нас.
случилось?
Предстоящий разговор не был предназначен для посторонних ушей. Но
избавиться от старика было теперь не так-то просто, он с интересом ждал
продолжения. Мне пришлось проводить его до лестницы. Наконец мы остались
одни.
соизволил ответить!