Космос - чтобы воочию убедиться, как он чужд им и как беспощадно печать
животного происхождения оттиснута на их телах. Они преодолевают и это
отчуждение и вскоре остаются последним реликтом биологического наследства
внутри созданной техносферы. Они расстаются не только с прежней нуждой,
голодом, эпидемиями, множеством старческих недугов: они могут расстаться и
со смертными телами. Этот шанс появляется внезапно, как
фантасмагорический, далекий, ужасающий перекресток.
инженерной эсхатологией, найденыш принимал к сведению с неудовольствием.
Ему хотелось узнать цель экспедиции, если уж он стал ее невольным
участником. Ее программа стала для него притягательной благодаря недавно
созданному, но уже ставшему в экзобиологии классическим труду, в котором
он впервые увидел диаграмму Ортеги - Нейсселя. Диаграмма показывает
развитие психозоя в Космосе - главного его ствола и ответвлений. Начало
главного ствола относится к раннему технологическому веку. По времени он
непродолжителен, не дает ответвлений в течение тысячи лет - на участке
между этапами механических и информационных машин. В следующем тысячелетии
информатика скрещивается с биологией, создавая ветвь биотического
ускорения. Здесь диагностическая ценность диаграммы, переходящей в
прогностическую, ослабевает. Основное течение подкреплено фактами и
диаграммами, но его ответвления - всего лишь равнодействующие некоторых
теорий; правда, с высокой степенью вероятности поддержанных другими.
Критическим распутьем для основного ствола оказывается момент, когда
конструкторские возможности Разумных Существ уравниваются с животворной
потенцией Природы. Предвидеть дальнейшее развитие отдельно взятой
цивилизации невозможно. Это вытекает из самого характера распутья. Часть
цивилизаций может остаться на главном стволе, решительно ограничивая
автоэволюцию - она возможна, но не осуществляется. Предельный вариант
биоконсерватизма: введение законодательства (уставы, конвенции, запрещения
с пенитенциарной санкцией), которому в непременном порядке подчинена
деятельность, связанная с заимствованиями у Природы. Возникают технологии,
направленные на спасение окружающей среды: они должны создать техносферу,
не наносящую урона биосфере. Такая задача может быть выполнена - хотя и не
обязательно; в этом процессе цивилизация, проходя ряд разрушительных
кризисов, испытывает демографические потрясения. Она может многократно
приходить в упадок и регенерировать, расплачиваясь за Самоубийственную
бездеятельность миллиардами жертв. Тогда установление межзвездной связи не
относится к числу ее насущных задач.
решения, как правило, необратимы. Отсюда - сильное расхождение древних
психозоев. Ортега, Нейссель и Амикар ввели понятие "окна контакта". Это
период, когда Разумные Существа уже в высокой степени используют науку, но
еще не принялись за преобразование данной им Природой Разумности -
эквивалента человеческого мозга. "Окно контакта" - это космический миг. От
лучины до керосиновой лампы прошло 16.000 лет, от лампы до лазера - сто
лет. Количество информации, необходимой для шага лучина - лазер, может
быть приравнена к информации, необходимой для шага от обнаружения
наследственного кода к его внедрению в послеатомную промышленность. Рост
знаний в фазе "окна контакта" идет по экспоненте, а в конце ее - по
гиперболе. Период контакта - возможности взаимопонимания - в худшем случае
длится 1000 земных лет, в лучшем - от 1800 до 2500 лет. Вне окна для всех
цивилизаций, недозревших и перезревших, характерно молчание. Первые не
располагают достаточной для связи мощностью, вторые либо инкапсулируются,
либо создают устройства для сообщений со сверхсветовой скоростью. О
возможности сверхсветовой связи велись дискуссии. Никакую материю или
энергию нельзя разогнать выше скорости света, но этот барьер, утверждали
некоторые, можно преодолеть своеобразной уловкой. Допустим, пульсар со
вмороженным в нейтронную звезду магнитным полем вращается со скоростью
ниже световой! Луч его эмиссии кружится на оси пульсара и на достаточном
расстоянии проходит участки пространства с надсветовой скоростью. Если на
определенных участках обращения этого луча находятся наблюдатели, они
могут синхронизировать свои часы вопреки запрету, открытому Эйнштейном.
Они лишь должны знать протяженность сторон треугольника "пульсар -
наблюдатель А - наблюдатель Б" и скорость вращения "маяка".
год, пока "Эвридика" увеличивала скорость. Он дошел до предела того, что
мог освоить, Машина-педагог не изъявляла недовольства учеником,
неспособным постичь тайны сидеральной энергетики и ее связи с инженерией и
гравитационной баллистикой.
Гарпии. От астрономов прошлого века Гарпию прятала облачность, названная
Угольным Мешком. "Эвридика" должна была обогнуть ее, войти в "темпоральную
пристань" коллапсара Гадес, послать один из своих сегментов к планете,
называемой Квинта дзеты Гарпии, дождаться возвращения разведчика, совершив
для этого загадочный маневр, именуемый "пассажем через ретрохрональный
тороид". Благодаря этому пассажу экспедиция вернется к Солнцу через
какие-нибудь восемь лет после старта. Без него она вернулась бы спустя две
тысячи лет, то есть никогда.
целый парсек с экипажем в состоянии эмбрионации. Вариант с витрификацией
был отвергнут, поскольку давал лишь 98% вероятности, что замороженные
оживут. Постигая все это, пилот древних ракет чувствовал себя как ребенок,
посвящаемый в функции синхрофазотрона. То ли способности Мемнора были
ограниченны, то ли его собственные. Он счел также, что стал нелюдимом и не
должен дальше жить, как Робинзон наедине с электронным Пятницей. И
отправился в носовой отсек "Эвридики", в обсерваторию, чтобы увидеть
звезды. Целый зал блестел непонятной аппаратурой, и он напрасно искал
орудийный лафет рефлектора или телескопа известной ему конструкции или
хотя бы купол с диафрагмой - для визуального наблюдения неба. Высокое
помещение казалось безлюдным, хотя было освещено двухъярусными гирляндами
ламп. Вдоль стен тянулись узкие галереи - от одной колонки аппаратуры к
другой. Вернувшись в каюту после неудачного похода, он заметил на столе
старую, растрепанную книжку с запиской от Герберта: врач снабдил его
чтением на сон грядущий. Он был известен тем, что запасся кучей
фантастических книжек, предпочитая их ошеломляющим головизионным
спектаклям. Вид книги тронул пилота. Он снова - и так долго - был среди
звезд, и так давно не видел книг, и, что еще хуже, не умел сблизиться с
людьми, которые сделали для него возможным это новое путешествие вместе с
его новой жизнью. Как он и просил, ему отвели каюту, похожую и на каюты
морского корабля, и на те, что были на старинных транспортных ракетах;
жилище рулевого или навигатора, ничем не напоминающее пассажирскую каюту;
не место временного пребывания, а дом. У него была даже двухъярусная
койка. Наверх он, как обычно, положил одежду, над изголовьем нижней койки
зажег лампочку, накрыл ноги одеялом и, подумав, что снова грешит леностью
и безучастностью - но, может быть, в последний раз, - открыл книгу там,
где была вложена записка Герберта. Минуту читал, не понимая слов - так
подействовал на него обычный черный шрифт. Рисунок букв, желтоватые
потрепанные страницы, настоящие переплетные швы, выпуклость корешка
казались чем-то невероятно своим, единственным, потерянным и отысканным -
хотя, правду сказать, он никогда не был страстным читателем. Но сейчас в
чтении было что-то торжественное, как будто давно умерший автор когда-то
дал ему обещание, и, несмотря на множество препятствий, оно исполнилось. У
него была странная привычка открыть книгу наугад и начать читать.
Писателям вряд ли бы это понравилось. Он не знал, почему так делает.
Возможно, ему хотелось оказаться в выдуманном мире не через обозначенный
вход, а сразу попасть в середину. Так он сделал и сейчас.
глаза. - На речном пароходе до Бангала. Там начинаются джунгли. Потом
шесть недель верхом, дольше не выдержать. Даже мулы гибнут. Сонная
болезнь... Там был один старый шаман, Нфо Туабе. - Он произнес имя с
французским ударением - на последнем слоге. - Я приехал ловить бабочек. Но
он показал мне дорогу...
жизнь. Все дрожит, следит за вами, движется, в чаще толчея - прожорливые
твари, безумные цветы, настоящий взрыв красок, прячущиеся в липкой паутине
насекомые - тысячи, тысячи неописанных видов. Не то что у нас в Европе.
Искать не нужно. За ночь всю поверхность палатки покрывают ночные бабочки,
огромные, как ладонь, назойливые, слепые - сотнями валятся в костер. По
полотну движутся тени. Негры трясутся, ветер доносит оглушительный шум со
всех сторон. Львы, шакалы... Ну, да это ничего. Потом наступает слабость,
лихорадка. Если коней уже побросали - дальше пешком. У меня была
сыворотка, хинин, германии, все что хочешь. И вот однажды - никакого счета
дней не существует, человек только чувствует, что деление на недели и весь
календарь - смешное искусственное построение, - однажды оказывается, что
идти дальше нельзя. Джунгли кончаются. Еще одна негритянская деревенька.
Над самой рекой. Реки на карте нет, потому что три раза в год она исчезает
под зыбучими песками. Часть русла проходит под землей. Стоит несколько
мазанок из обожженной солнцем глины и ила. Там жил Нфо Туабе. Разумеется,
английского он не знал. У меня было два толмача. Один переводил мои слова
на диалект побережья, а другой - с диалекта на язык бушменов. Целой
полосой джунглей от шестого градуса широты правит старинная королевская
семья. Потомки египтян, мне думается. Они выше и гораздо умнее негров
Центральной Африки. Нфо Туабе даже нарисовал мне карту, обозначил на ней
границы королевства. Я спас его сына от сонной болезни. И вот за это...
Шломо Вульф
Березин Федор
Володихин Дмитрий
Шилова Юлия
Каменистый Артем
Соломатина Татьяна