x x x
потому что никакие процессы не происходили. Для меня не существовало
пространства, потому что математическая точка не обладает измерениями. Что
при этом могло означать самое понятие "существования" я не в силах был
определить, поскольку для описания понятия пришлось бы выйти за его пределы,
а это было невозможно.
лишь одна альтернатива, один выбор. Быть или не быть.
простой причине: тогда некому было бы разбираться в последующих
альтернативах, игра потеряла бы смысл - главный игрок признал бы свое
поражение, не сделав даже первого хода.
последовательность их стала временем. И ничего в этом процессе от моего
выбора не зависело тоже. Все было предопределено начальными и граничными
условиями в момент взрыва, и состоянием вещества, и состоянием полей, и даже
принцип неопределенности, возникший одновременно с Мирозданием, не мог
повлиять на выбор пути развития Вселенной.
который с самого начала принялся жульничать, оставив противнику для игры
только одну пешку и окружив ее со всех сторон своими тяжелыми фигурами,
создав ситуацию цугцванга.- Эй, нельзя ли играть без форы? Я тоже хотел бы
сделать ход!
обычных игровых ситуаций. Не стала бы Ландовска запечатывать на дне колодца,
будто смерть Кощея, некую игру, в которую играла на досуге.
очевидно. В начальных ситуациях создания Мира - в материалистической и
идеалистической их трактовках - проблемы выбора не было. Задана была не
только начальная ситуация, но и вектор развития. Единственный и не зависящий
от человеческой воли.
мне не нужно было кричать. Едва я сделал свой вывод, игровая ситуация резко
изменилась. Ощущение было болезненным, а мир, в который меня ввергла
программа по воле Ландовской или, возможно, вопреки ей, оказался ужасен.
x x x
Хороший нож, из обсидиана, обточенный до той степени остроты, когда уже не
нужно думать, удастся ли совершить этим ножом то, для чего он был
предназначен.
юноша лет семнадцати. Юноша смотрел мне в глаза, он ждал. В глазах не было
ни страха, ни покорности, ни ненависти, - только любовь. Мой сын Ицхак любил
меня, отца своего Аврама. Он готов был принять смерть от моей руки,
поскольку выбора у него не было. Я не предоставил собственному сыну права
выбора.
мог исполнить требование, но мог и отказаться. Он не сказал об этом прямо,
но я знал, что Творец испытывает меня. Он хочет знать, насколько я верен
Ему, насколько люблю Его, насколько покорен Его воле.
доказав свою безусловную верность. Или отказать Ему в этой жертве, возвысив
свою гордыню до предела, далее которого путь мой в этом мире стал бы
непредсказуем, ибо никто не смог бы предвидеть всех последствий Его гнева.
века - пути верности Ему, единения с Ним. Только на этом пути смогут
существовать Пророки.
и путь мой, и путь всех потомков моих станет неясным, скрытым во тьме
времен.
означал и другое - рабство или свободу. Стать Ему рабом и видеть дорогу
впереди. Или стать свободным, но погрузить будущее рода в туман неведения.
остатки волос, я мог проклинать Его, зная, что вопли мои, достигнув Его уха,
никак не смогут изменить Его решения подвергнуть меня этому испытанию.
проклятием.
пуховой подушке и продавливала ее, а память ринулась вверх, и я увидел, что
произойдет со мной в следующее мгновение, и через год, и через десять лет, и
что случится с сыном моим Ицхаком, и с именем моим, которое мне предстоит
изменить, добавив к нему всего одну букву, и с племенем моим, и со всеми
людьми, к моему племени не принадлежащими, - через год, сто, тысячу лет, и
еще позже; я увидел города, страны, корабли, ракеты и бомбы, я увидел все,
что, как мне казалось, видел и раньше, но, все же, никогда не видел, потому
что ничего еще не произошло, все только предстоит, и все будет именно так,
как я увидел, потому что решения определяют путь.
коснулся груди сына моего Ицхака там, где сквозь кожу видна была слабая
пульсация сердца. Он. Он остановил меня. Он не позволил мне. Он испытал
меня, и я выдержал. Я был покорен Ему. И Он позволил мне увидеть будущее.
x x x
что я ощутил вкус соли на губах. Я слизнул собственные слезы и подумал, что
Ландовска слишком увлекается историей религий. Наверняка на самом деле все
происходило иначе, и, если кто-то из древнееврейских пророков когда-то стоял
перед дилеммой Аврама, то причиной наверняка было не испытание, предложенное
Творцом. Причина была сугубо земная.
мир сначала вспыхнул белым, а потом излился черным, и в смешении этих двух
цветов возникла комната. Келья. Высокий потолок. Большой дубовый стол,
заваленный листами пергамента. Перо в моей руке.
Программа ставила передо мной ситуации выбора, взятые из истории
человечества и Вселенной. Более того, программа убеждала меня, что в
предложенных ситуациях выбор был чрезвычайно прост, поскольку его не
существовало вовсе. Программа желала, чтобы я сделал ход, но не
предоставляла мне такой возможности, лишая игру смысла.
спинку жесткого стула, и прозревал будущее.
сделать?), но от моего дыхания что-то непрерывно менялось в этих картинках,
и я никак не мог ухватить суть. Я не понимал того, что видел. Я должен был
это описать, но у меня не было нужных слов. Я должен был назвать даты,
сроки, страны, но все это ускользало, расплавлялось в намеки, сползавшие с
кончика пера на пергамент и оставлявшие свой след в форме странных
четверостиший, возникавших, будто отражения виденных мной картин. Отражения
получались кривыми, и иными быть не могли.
эшафот французского короля, я заглянул в его расширенные от ужаса глаза, но,
когда я обмакнул перо в чернила и занес руку над пергаментом, видение
расплылось, оставив в мозгу нечеткий отпечаток, а в памяти - затухавший
след. И я сумел только вывести:
деле. Варенн? Почему - Варенн?
которые всегда приходили мне на ум в такие мгновения, погрузил свой взор в
такую даль времен, в какую мне прежде пробиться не удавалось. Я хотел
испытать себя. Я мог умереть от такого испытания. Но я должен был понять
свой предел.
страшную войну между мусульманами и христианским миром. Я видел десятки
странных металлических птиц, взлетавших в воздух на огненных хвостах. Я
видел, как плавятся камни в моем родном Париже, и как проваливается сквозь
землю прекраснейшее здание собора Святого Петра в Вечном городе, и как
птицы, взлетевшие, чтобы поразить хищников, плюют огнем на мечети Багдада, и
как корчатся люди в этом всесжигающем пламени, но, когда я поднял перо, мозг
мой опустошился, и только слабый намек на грядущие события перетек на
пергамент, оставив трудно объяснимый след: