откинулся на спинку скамейки, щуря глаза от солнца, Марк сидел,
сгорбившись, и упорно разглядывал свои ногти. Разговор шел как раз о том,
что меня интересовало, - наверное, поэтому мне так и захотелось искать
Марка именно в эту минуту.
По-моему, он дешевый парень, а Тали - просто дуреха, что в него
втрескалась. Но дело не в нем, а в родителях.
твоей матери, отца-то я плохо знаю.
отец... Я, знаешь, никак опомниться не могу. Раньше девушек в монастырь
отдавали. Так, по-моему, уж лучше монастырь, чем такие вот штучки.
Луи. - Совсем-совсем?
ты не думай, - добавил он, краснея. - Если б отец внушил ей забыть, мог
получиться скандал. Жиль - он ведь кузен Люси, той длинной брюнетки, что
ты у нас видел...
кем-нибудь, и если она его не узнает... Ну, словом, отец ей внушил, чтобы
она разлюбила...
- И знаешь, мне и сейчас жутко. По-моему, он за нами следит. Нет, ты не
думай, я не псих. Он ведь может следить, это уж точно. Я... если он и
слышит, то пускай... я иногда его ненавижу, вот даю слово!
комплекс".
недоверчиво усмехнулся.
объясняю... Нет, я чувствую, он следит, давай кончать разговор.
Неужели ты не понял, что твой мир - это тоже мир, основанный на
деспотизме, и вдобавок на деспотизме самого страшного вида - деспотизме
всепроникающем, всевидящем, всемогущем, владеющем душой человека, а не
телом?"
терзаешь? Это ведь преувеличение. Ты сам говоришь: в этом мире не может
быть ничего идеального. И все-таки мы были ближе всех к будущему.
будущего всегда непривычны, часто смешны, иногда страшны. Потом они входят
в норму, и их перестают замечать. Но до того как они станут обычными, они
проходят долгий путь и выглядят, может быть, совсем не так, как вначале.
Кто знает, как будет проявляться и восприниматься в будущем то, что сейчас
именуется внечувственным восприятием, мозговым радио, криптэстезией,
шестым чувством, телепатией - какие еще есть термины для того, что пока
далеко не всем доступно и не всем кажется вероятным, для того, что одни
считают зачатком будущего, а другие атавистическим рудиментом вроде
аппендикса? Может быть, и вправду жители Земли будут общаться между собой
и с обитателями других планет посредством этого "мозгового радио", не
страдая от разноязычия, не тратя времени на изучение все возрастающего
количества необходимых языков?
рассуждаю о блестящих перспективах нашего будущего, словно не понимаю, что
будущего нет. Будущего нет. Ничего уже нет.
Констанс. - Вполне возможно, что и другие уцелели.
привык. А где Натали и Марк?
тревожусь, особенно за Натали. Она хочет говорить с тобой, я ее давно
удерживаю...
ней поговорить.
сможешь ли ты выдержать...
плохо, что я не выдержу, что не надо этого разговора, нет, не надо, прошу,
молю, не надо. Я пробую внушить это Натали, но убеждаюсь, что она не
воспринимает моих внушений. Это я впервые пробую, после того как внушил ей
забыть Жиля. Я дал слово Констанс, но ведь сейчас...
Констанс. - Папа очень устал, ему тяжело.
- Я, во всяком случае, больше не могу. Это не в моих силах. Ты, мама,
уйди. Я при тебе не могу. Мама, ты все равно не защита мне. - Она не
смотрит ни на Констанс, ни на меня, вообще не поднимает глаз, и лицо ее
кажется в белом свете лампы гипсовой маской. - Мама, я тебя прошу, уйди. Я
больше не могу выдержать. Я не хочу лгать! Ты же сама учила меня не лгать!
Только трусы лгут, да? Так вот, я не трушу! Мне очень тяжело, - она
судорожно откашливается, - но это не от страха. Да и чего теперь бояться,
ведь все равно...
Глаза чужие, холодные, горькие, и лицо, это белое, осунувшееся лицо с
глубокими тенями под глазами. Это лицо взрослой страдающей женщины.
Ненавидящей меня женщины, вдруг понимаю я. Пускай я потерял способность
по-настоящему видеть, что происходит в душе других, но ведь есть же
обычное человеческое чутье... Я ощущаю токи ненависти, идущие от Натали,
ощущаю их почти физически, кожей, глазами, губами. За что? Почему? Этого
не может быть, Натали, что с тобой, Натали?
все сильнее, я чувствую его тяжесть, мне становится трудно дышать. Почему
молчит Констанс? Какое у нее лицо - скорбное и смертельно усталое...
Почему она уходит? Констанс?
Клод, только от тебя. Боже, если б ты оказался в силах!
Констанс, и мне хочется кричать от страха. Только от меня... Если б я
оказался в силах... Нет, Констанс не может так говорить, мне померещилось,
я схожу с ума, Констанс не оставит меня одного, я не выдержу, мне страшно,
это страшнее всех пыток на свете. Я невольно делаю шаг по направлению к
двери.
обесцвеченную полоску.
немного, и я не выдержу, закричу, разрыдаюсь, убегу...
не могу. А ты боишься. Но ведь рано или поздно...
подлокотниках, - они дрожат. Натали стоит передо мной, такая хрупкая,
бледная, измученная. Ее волосы уже отросли немного, перестали топорщиться,
они теперь похожи на пушистый блестящий мех, темный, с рыжеватыми
отсветами. Глаза кажутся громадными на этом бескровном истаявшем лице.
Боже, ведь полтора месяца назад, когда Натали выходила из больницы, она
выглядела куда здоровей и спокойней... Я был уверен, что все миновало...
окружающих весь будто стеклянный, а люди для тебя - черные ящики. Всегда
было наоборот...
Но я сначала не очень боялась, даже когда все поняла. Я думала... я была
уверена, что ты меня любишь и никогда не причинишь мне зла. А оказалось...
Нет, нет, можешь не говорить, я ведь и так понимаю тебя. Теперь я тебя
вижу, а ты меня нет! - злорадно и торжествующе восклицает она, и лицо ее
на миг оживляется, но сейчас же снова теист и мертвеет. - Я знаю: ты
думал, что так лучше. Но думал один, сам, за меня! А разве я не человек?
Какое ты имел право думать и решать за меня, без меня? Только потому, что
я твоя дочь! Да, только потому! Ты не сделал бы ничего подобного с другой
девушкой, ведь нет? А я... а со мной... Ты хуже, чем рабовладелец! Знаешь,
кто ты? Ты... ты этому у фашистов в лагерях выучился!
неотступный страх: мне показалось, что Натали совсем чужая, что я не люблю
ее, что...
в глаза, отчетливо и медленно произносит: - Я размыкаю Круг, да? Я уже вне
твоего Круга, верно?
биться головой о стенку. Итак, все пропало. Все усилия этих страшных дней
Контровский Владимир
Николаев Андрей
Сертаков Виталий
Доценко Виктор
Прозоров Александр
Каргалов Вадим