Чтение 20–й страницы книги ~Враг за Гималаями~

Пустыня зазеленела, как по мановению волшебной палочки. Ожили все пересохшие ручьи, среди песков забили родники. К воде потянулись сайгаки, куланы, антилопы и прочие потенциальные шашлыки.

Вдобавок ко всему, кочующие между Каспием и Аралом племена саков, дабы умилостивить грозных пришельцев (и поскорее спровадить их куда подальше), прислали богатые дары - табуны лошадей, отары овец и даже караван тех самых верблюдов, о которых я рассказывал Ганеше.

Поход благополучно продолжался, и вскоре пески отступили на восток, уступив место заболоченным плавням, из которых при нашем появлении взлетали к небу сонмища самых разнообразных птиц. Тут уж нашим хвалёным лучникам было где разгуляться!

Потом берег стал резко поворачивать на запад, и мы достигли реки, двумя протоками впадавшей в Каспий с северо-востока. Несомненно, это был Урал. Вот так армия Ганеши достигла восточных рубежей матушки Европы. Случилось то, что раньше не могло привидеться мне даже в страшном сне. По неизвестной пока причине история человечества резко отклонялась в сторону от генерального курса, однажды уже пройденного, доказательства чему хранились в моей памяти, и уходила в область неизведанного.

Губительный перекос надо было как-то устранять, и я не знал никого в этом мире (боги не в счёт), кроме себя самого, кто смог бы взяться за столь грандиозное, воистину неподъемное дело.

Здесь мне виделись две возможности. Первая, однажды уже апробированная в борьбе с кефалоге-ретами, - через ментальное пространство проникнуть в прошлое, воплотиться в какую-нибудь подходящую личность и загодя подорвать растущую мощь ариев. Так сказать, задушить гадину в её колыбели. В этом плане, конечно, проше всего было бы ликвидировать Ганешу, ставшего инициатором, а впоследствии и вождем захватнического похода. Но ведь он вовсе не Астерий, единственное в своем роде существо, из чресел которого и вышло всё племя кефалогеретов. Едва убьёшь этого Ганешу, как сразу объявится другой, благо социально-экономические условия способствуют.

Нет, тут предстоит серьезная работа по устранению причин, породивших экспансионистские устремления ариев, главная из которых - избыточная

мощь. Дабы эта мощь нашла себе какой-то иной выход или вообще не возникла бы, необходимо расколоть общество, организовав хорошенькую междоусобицу, например между брахманами и кшатриями. Или поднять восстание вайшьев под лозунгом Полиграфа Полиграфовича Шарикова: "Взять всё да и поделить!" А ещё лучше стравить друг с другом самые могущественные аристократические кланы, как это было в Англии во времена Алой и Белой розы. Когда внутренние проблемы мертвой хваткой вцепятся в горло, все захватнические планы сразу забудутся.

Правда, этот путь чрезвычайно канителен и целиком зависит от воли случая. Можно совершить хоть сто попыток воплощения, и все они окажутся неудачными. Если угадаешь место, так обязательно промахнёшься во времени. А попав в нужную эпоху, воплотишься, скажем, в эскимоса, занимающегося моржовым промыслом где-нибудь на побережье Гренландии. Добирайся потом в Индию на самодельном каяке. Есть и другой способ исправить историю, для человеческой натуры более приемлемый, хотя и менее радикальный, чем первый, изрядно попахивающий мистикой. Просто надо своевременно поставить крест на великой армии, забравшейся так далеко от родины.

И учинить это лучше всего прямо здесь, на границах Ойкумены, в крайнем случае в междуречье Волги и Дона, где много веков спустя найдёт свой бесславный конец другая арийская армия, правда, двигавшаяся в противоположном направлении. Район этот на судьбы человеческой цивилизации особого влияния никогда не оказывал, а народы древности, населявшие его, бесследно исчезли. Тёмное дело надо делать в глухом месте.

Самым естественным образом, хотя уже в совершенно другом контексте, вновь встаёт вопрос о ликвидации Ганеши. Убить его - значит обезглавить армию. Общая беда всех тиранов - нетерпимость к незаурядным личностям. Поэтому их дело обычно не имеет продолжателей. Как только кнут и вожжи выпадут из окоченевших рук Ганеши, его огромное стадо, гордо именуемое "Акшаухини", сразу утратит воинственный пыл и разбредётся по всему обитаемому миру, что, кстати говоря, тоже нежелательно. Вопрос лишь в том, как осуществить покушение на деле. Лично я никогда не приближался к Ганеше ближе чем на двенадцать шагов, да и то каждый раз меня сопровождали стражники с мечами наголо, а сам я не имел никакого оружия, даже швейной иголки.

А если воспользоваться дальнобойным луком? Пущенная из него стрела за сто шагов попадёт в суслика. В такую тушу, как Ганеша, и подавно попадёт. Но стрелять-то придётся Ачьюте, я ему в этом деле не помощник. Решится ли он на поступок, который у кшатриев считается высшей степенью бесчестия. Тут не помогут ни увещевания бога Вишну, то есть меня самого, ни его собственная ненависть к узурпатору.

И тем не менее тянуть дальше нельзя. Время и так упущено. Надо было этого гадёныша где-нибудь на Гиндукуше кончать. Спихнул под шум метели в пропасть - и дело с концом. Уже давно бы и вспоминать его перестали.

Решено - покушение состоится при переправе через реку, отделяющую друг от друга не только две части света, но и две цивилизации, которым, увы, никогда не суждено сойтись вместе. Более удобный момент вряд ли когда представится.

Поиски брода закончились безрезультатно, и Ганеша прибег к старой тактике, оправдавшей себя ещё при форсировании Синдху, - отправил половину вайшьев вверх по течению реки, откуда те пригнали множество плотов, из которых и соорудили наплавной мост, способный выдержать не только слона, но и средний танк.

Впрочем, многие воины предпочитали переправляться вплавь, держась за гривы своих коней, что входило в обязательный перечень военных умений, которым кшатрии обучались с детства.

Раньше всех, на правах командира дозорного отряда, в Европу проник раджа Ачьюта, а вместе с ним, естественно, и я. След, оставленный нашей лошадью на правом берегу Урала, стал как бы вехой, от которой история человечества могла начать свой новый отсчёт.

К этому времени дозорные, в большинстве своём бывшие подданные Ачьюты, буквально боготворили своего командира, позволявшего им то, что другие не позволяют даже своим детям (приспешники Ганеши, прежде верховодившие в отряде, давно уже отправились во владения бога Ямы - кто от укуса змеи, кто от скоротечной лихорадки, а большинство от удара мечом в спину).

Случалось, что, лежа у костра, я заводил разговоры о том, что миропорядок, завещанный нам предками, нарушен. Брахманы повсеместно захватили власть, а мы, кшатрии, равные им по происхождению, низведены до положения бесправных шудров. Что осталось от наших прежних привилегий? Только право подчиняться и прислуживать. Кто живёт в самых просторных шатрах? Брахманы. Кому достаётся лучшая пища и самые красивые женщины? Тоже им. А как будет распределяться добыча, ради которой и задуман поход? Об этом и говорить не стоит. Всё заранее ясно.

Слова мои всегда находили сочувствие и понимание, поскольку между двумя высшими кастами ариев всегда существовало подспудное соперничество, постепенно превратившееся в открытую вражду, особенно после того, как брахманы, покинув городские храмы и сельские ашрамы, прибрали к рукам не свойственные им прежде функции - командование армией, светскую власть и отправление судопроизводства.

В беседах кшатриев, особенно застольных, тема возвращения к истокам давно уже стала общим местом. Брахманы пусть занимаются жертвоприношениями, молитвами и подвижничеством. Вайшьи - земледелием и торговлей. Всё остальное - извечная прерогатива кшатриев. А посему долой выскочек-брахманов! Даёшь царя-кшатрия!

Короче, моих воинов вполне можно было назвать диссидентами, пусть и не поголовно всех. На их помощь я и возлагал все свои надежды, однако, опасаясь предательства, в планы покушения никого заранее не посвящал.

Едва только началась регулярная переправа, обещавшая затянуться на целую неделю, как я собрал дозорных, патрулировавших окрестности, и велел приготовиться к любым неожиданностям.

Наивные! Полагая, что неожиданности нам могут грозить только со стороны степи, они туда и глядели. А за их спинами на европейский берег отряд за отрядом переходила пехота, грохоча по брёвнам железными ободьями, двигались боевые колесницы, кавалеристы вели под уздцы своих лошадей. Протопало даже несколько слонов-вожаков, которые должны были всячески ободрять собратьев, пока ещё остававшихся на азиатском берегу.

Затем потянулись празднично украшенные возки, носилки и колесницы царского двора, в которых восседали советники, камердинеры, повара, музыканты, цирюльники и наложницы Ганеши.

Уже под вечер завыли сигнальные раковины, загудели трубы, застучали барабаны и забряцали бубны, возвещающие о появлении царя царей. Разогнав всякую шантрапу, которой не полагалось, зреть земное воплощение бога Шивы, на мост внесли роскошный паланкин, над которым развевался флаг с изображением павлина (между прочим, очень точный символ).

Впереди и позади паланкина вышагивали по сотне телохранителей с натянутыми луками в руках и копьями наперевес. Дозорных же было не больше семидесяти человек, а реально я мог рассчитывать лишь на половину этого числа.

Главную роль в покушении я отводил себе самому. Чего бояться бессмертному и бестелесному существу? Совершив благое дело, оно вернётся в ментальное пространство, где все человеческие проблемы, страхи и сомнения несущественны, впрочем, как и сам человек.

Правда, телесная оболочка, столько времени служившая мне приютом, останется на грешной земле, но это ненадолго. Тело изменника, посмевшего поднять руку на своего законного властелина, не предадут священному пламени, а скорее всего просто сбросят в воды Урала, на поживу ракам и хищной рыбе.

Прости меня, бедный Ачьюта, мой предок в неизвестно каком поколении. Подвиг твой, не оценённый современниками, скоро забудется, но памятником тебе станет прекрасный мир будущего, со всеми его сфинксами, парфенонами, колизеями, тадж-махалами, кремлями, биг-бенами и закусочными "Макдональдс".

А теперь вперёд! Шашки вон, как любил выражаться знаменитый комдив, чья судьба также оказалась связана с Урал-рекой самым трагическим образом.

Царский паланкин ещё не успели поставить на твердую землю, а я уже устремился вниз с крутого берега, увлекая за собой дозорных, привыкших везде и всюду следовать за своим командиром.

Нападение было столь стремительным и неожиданным, что наш маленький отряд шутя смял телохранителей, успевших сойти с моста и несказанно этим обрадованных (что ни говори, а твердь это не хлябь, даже если поверх неё брошен настил из еловых брёвен).

Правда, те, которые ещё не достигли суши, дружно разрядили свои луки, но стрелы поразили только вихрь, летевший вслед за нами.

Боже, как я страшусь любой резни, даже заклания курицы,, и несмотря на это, мне уже в который раз приходится всаживать меч в человеческое.тело, хотя и защищённое латами, но всё равно уязвимое. Ощущение в руке такое, словно вскрываешь огромную консервную, банку - жестяная оболочка ещё как-то противится разящей стали, зато хлипкое внутреннее содержимое (бычки в томате?) легко выплескивается наружу, метя всех участников этого сйства червлёным цветом.

Я давным-давно никого не убивал (даже Астерий пал вовсе не от моей десницы), но сегодня, сейчас мне нужно убивать, чтобы подать пример подчинённым. Мне нужно убивать, чтобы добраться до этого раззолоченного паланкина, который бестолковые носильщики пытаются вернуть обратно на мост. Мне нужно убивать, чтобы отсрочить свою собственную смерть.

Драться на мечах я научился ещё в армии фараона Сенусерта Третьего, пройдя там все ступени военной карьеры, начиная от рядового наемника-шерда-на и кончая полковым знаменосцем, а потому рукопашной схватки не боялся, да и противники наши были слишком ошарашены, чтобы сражаться в полную силу.

Заранее готовясь к покушению, я надел на "себя две самые прочные кольчуги, а маленький бронзовый щит всё время держал перед лицом, памятуя о том, что телохранители Ганеши приучены стрелять в этот ничем не защищённый участок тела. Благодаря своей выучке и предусмотрительности я добрался-таки до царского паланкина, успев отбить мечом с десяток стрел, но пропустив пару весьма чувствительных ударов копьём, которые мои кольчуги, слава богу, выдержали. Одним взмахом меча я перерубил древко знамени, что всегда приводило в панику оборонявшуюся сторону, и сорвал златотканую занавеску, за которой должен был скрываться царь царей.

В моей жизни случалось немало разочарований, но это, наверное, было одно из самых сильных. Паланкин был пуст!

Не жалея ни себя самого, ни своих верных сподвижников, я, по сути дела, сражался за подсунутую мне пустышку, за кусочек сыра, которым наживили мышеловку.

Это подтверждало и то обстоятельство, что царская охрана, ещё минуту назад казавшаяся полностью деморализованной, быстро опомнилась, перегруппировалась и сейчас методично смыкала кольцо окружения вокруг немногих оставшихся в живых дозорных. Отряды лучников и копейщиков, недавно удалившихся в степь, спешно возвращались назад, и было похоже, что это загодя продуманный маневр, а не спонтанная реакция вояк на шум побоища.

Единственный шанс на спасение мне давала река, но я не был уверен, что смогу далеко уплыть в полном боевом облачении, да и царские лучники вряд ли позволят мне сделать это.

- Сын Васудевы, сдавайся! - крикнул с обрыва Ганеша, который под видом простого воина или слуги заблаговременно перебрался на правый берег. - Однажды я уже сохранил тебе жизнь, простив за дерзость, сохраню и теперь, простив за попытку цареубийства, хотя более мерзкого преступления нельзя и придумать, пусть засвидетельствуют мои слова великие боги.

- Интересно, зачем тебе моя жизнь? - спросил я, на всякий случай придержав бранные слова, уже готовые было сорваться с языка. - Хочешь получить удовольствие, наблюдая за пытками, которым меня подвергнут?

- Удовольствие я могу получить многими другими способами, а тот, что ты предлагаешь, не самый лучший, - надменно ответил Ганеша. - И учти, в плен тебя взять проще простого. Одно мое слово - и сразу десятки стрел пронзят твои конечности. Ещё проще тебя убить. Но ты мне нужен не только живой, но и здоровый.

- Лучше зарезаться, чем доставить тебе хотя бы самую маленькую радость, - сказал я, для пущей убедительности приставив к горлу лезвие меча.

- Не торопись предстать перед ликом царя мертвецов. - Ганеша сделал предостерегающий жест. - Это никогда не поздно... Но сейчас, когда путь в страны Запада наконец-то открылся перед нами, я особенно нуждаюсь в твоих советах, в твоих знаниях и в твоей проницательности. Можешь вернуться в число моих советников. Обещаю, что никто не посмеет обидеть тебя ни словом, ни действием. Ты будешь иметь всё, кроме прежней свободы. Но в таком же положении находятся и все остальные советники.

Естественный, легко прогнозируемый ход событий второй раз подряд делал совершенно неожиданный зигзаг. Мой разум отказывался понимать это.

Каким образом Ганеша смог раскрыть мои планы? И почему его отношение ко мне вдруг так резко изменилось? Просто абсурд какой-то... Либо он из тех дураков, которые любого умного за пояс .заткнут, либо я сам круглый идиот.

Короче, мне предлагают почётный плен. Позолоченную клетку. Единственная альтернатива - смерть! Но с этим-то я, положим, всегда успею. Запасной выход, незримый любому живому существу, для меня всегда открыт настежь. Пожалуй, надо принимать любезное (а скорее всего лукавое) предложение Ганеши. Посмотрим, какие виды имеет на меня эта бестия.

- Я согласен сдаться, но при одном условии. - Остро отточенный меч продолжал холодить мое горло. - Ты отпустишь на волю всех, кто сегодня был на моей стороне.

- Если они хотят этого сами, то я не возражаю. - Ганеша по-простецки пожал плечами. - Эй, вы, подлые изменники, ступайте на все десять сторон!

(Забыл сказать, что индийские арии в отличие от нас выделяют десять сторон света - четыре основные, четыре промежуточные, зенит и надир.)

Слава богу, дозорные спасены. Хоть этот камень не будет висеть у меня на шее. Так подумал я и снова ошибся.

- Господин, о какой воле для нас ты просишь? - Один из уцелевших воинов повернул ко мне окровавленное лицо. - Оставшись одни в чужой стране, мы уподобимся пчёлам, отбившимся от улья. Домой нам тоже нельзя возвращаться. Поверив тебе, мы сами избрали свою судьбу и ничуть не жалеем об этом. Позволь нам достойно умереть в честном бою, как это и полагается кшатриям. Никаких иных просьб мы к тебе не имеем. Прощай, господин. Встретимся на небесах в чертогах солнцеликого Индры. - Прощайте...

Помимо воли я опустил глаза и потому не видел, как горсточка смельчаков, однажды опрометчиво поверивших мне, сняв латы и отбросив щиты, напала на телохранителей Ганеши, имевших многократное численное превосходство..."

Закончив чтение очередной страницы, Донцов встал, чтобы размять затёкшие ноги. Время близилось к полуночи, а ничего из ряда вон выходящего так и не случилось. Молчала рация, молчали телефоны.

Стопка непрочитанных листов постепенно таяла, но штук тридцать в ней ещё оставалось...

Глава 19

ОКОНЧАНИЕ РУКОПИСИ, НАЙДЕННОЙ В ДУХОВКЕ

Получив прощение, я отнюдь не обрёл доверия. Беседовать со мной Ганеша предпочитал через головы своих клевретов, судорожно сжимавших рукоятки полуобнажённых мечей. И это после того, как меня с садистской тщательностью обыскали прямо в шатре, на глазах у царя царей и его свиты.

Хотя кое в чём мое мнение о Ганеше изменилось самым кардинальным образом, он по-прежнему оставался трусом, что, в общем-то, было свойственно многим венценосным особам. Петр Первый, например, панически боялся просторных помещений и предпочитал ночевать в шкафу, а Иван Грозный, получив вызов на поединок от польского короля Яна Собеского, едва не упал в обморок.

Но, как говорится, вернёмся к нашим баранам...

Объяснение, которое обязательно должно было состояться между нами и от которого лично я не ожидал ничего хорошего, Ганеша начал такими туманно-многозначительными словами:

- Я не стану сейчас спрашивать о том, какие причины подвигли тебя на столь неосмотрительный поступок, хотя кое-какие догадки у меня имеются. Я спрошу тебя о другом. Совсем о другом. Ты хорошо помнишь свою жизнь, сын Васудевы?

- Довольно хорошо, - ответил я, догадываясь, что Ганеша готовит какой-то коварный удар, пока, слава богу, словесный.

- Помнишь даже самые незначительные события? - продолжал он нагнетать напряжение.

- Не всё, конечно. Кое-что и забылось. Но многое помню. Неужели ты подозреваешь, что я не тот, за кого себя выдаю?

- Вот как раз это я и не подозреваю, сын Васудевы, - заверил меня Ганеша. - Меня беспокоит вот что - откуда у тебя такая неразбериха в памяти. Давно замечено, что ты путаешься в своих рассказах. Дабы отделить правду от вымысла, кое-кому из моих слуг пришлось изрядно потрудиться. Оказывается, на свете есть немало людей, которые тоже помнят твою жизнь. Повитухи, кормилицы, няньки, сторожа, служившие в доме твоего отца. Ты рос у них на глазах. Потом появились наставники, возничие, оруженосцы. Они были свидетелями твоего взросления. Позже наступила очередь жен, друзей, наложниц. Вся твоя жизнь от момента рождения до нынешнего, печального дня как на ладони. И если собрать вместе свидетельства всех очевидцев, то получится странная картина. Оказывается, ты отлучался из дома только на охоту, на пирушки да на собственную свадьбу. Правда, пару раз участвовал в военных походах, но всегда в пределах Семиречья. Следовательно, рассказывая о своих скитаниях в чужих краях, ты бессовестно лгал.

- Лгал, - подтвердил я. - Но исключительно ради того, чтобы заслужить твое расположение, о долговечный.

- Предположим, что это так, - издали кивнул Ганеша. - Тогда откуда ты знаешь язык яванов?

- Я произнёс первое, что пришло мне в голову. В тех словах не было никакого смысла.

- Опять ложь. Языком яванов я заинтересовался не из праздного любопытства. Среди моих советников нашёлся один, который выучил этот язык, будучи рабом в далекой стране, называемой Та Кемет, или Черная Земля. Он понял твои слова и перевёл мне. Смысл их, помнится, состоит в том, что солнце, встающее на востоке, достигнув запада, обязательно потухнет. Под солнцем ты, конечно, подразумеваешь меня. За это спасибо. А вот общий смысл фразы звучит угрожающе. И кстати, я не буду спрашивать сегодня, почему ты так ненавидишь меня. Я лучше повторю прежний вопрос: откуда тебе известен язык яванов, если ты никогда прежде не покидал свое царство?

Одна ложь неизбежно порождает другую. Это общеизвестный факт. Пришлось мне и дальше следовать по этому неверному пути.

- При дворе моего отца служил один старик. - Я сделал вид, что стараюсь припомнить какую-то давнюю историю. - Не то метельщик, не то водонос. От него-то я и перенял язык яванов.

- Что-то похожее я предвидел. - Ганеша опять кивнул. - Все ныне здравствующие слуги твоего отца были опрошены по этому проводу. Никто не мог припомнить ни старика, ни старушку, ни девочку, ни мальчика, от которых ты бы мог набраться этих знаний.

- Он принадлежал к низшей касте, и мы старались держать свою дружбу в тайне. - Я выкручивался, сколько мог.

- Сомневаюсь, чтобы юный царевич имел столько свободы, чтобы заводить друзей на стороне. Обычно няньки ни на миг не спускают глаз со своих высокородных питомцев.

- Со мной все было иначе. И пусть кто-либо попробует доказать обратное.

- Говорят, ты опознал Гирканское море по породам рыб, которые водятся в нём? Этому тебя тоже научил старик-метельщик?

Про рыб ему кто-то из моих бойцов настучал. Ладно, бог его простит, все они сейчас на том свете... Однако медлить нельзя. Вопрос столь высокопоставленной особы требует незамедлительного ответа, более того, ответа правдоподобного. Только где его взять? Не придумав ничего более убедительного, я с невинным видом сообщил:

- Кто-то рассказывал мне про это море и про живность, населяющую его. А кто именно, уже и не помню.

- Вот и я говорю, что с памятью у тебя не всё в порядке, - произнёс Ганеша как бы даже с сочувствием. - По общему мнению, до определённого момента ты был человек как человек. Жил по примеру своего отца и деда. Ничем не отличался от соседних раджей. Охотился, пил, упражнялся в военных искусствах, забавлялся с женщинами. Был жесток, но в меру. Вспыльчив, несправедлив и- пристрастен, но таковы свойства всех кшатриев, по себе знаю. А потом тебя вдруг словно подменили. Ты позабыл прежние привычки, старался никого зря не обижать, речи твои иногда ставили в тупик прославленных мудрецов. Даже в любви ты стал вести себя иначе.

А я, лопух, и не догадывался, что сыск у Ганеши налажен с таким размахом. Надо опять поаплодировать ему. Вот только почему он так вцепился в меня? Чем это, интересно, мелкий царёк Ачьюта, сын Васудевы, так не угодил могущественному Ганеше? Или он действительно обладает даром предвиденья и сумел заранее угадать во мне смертельного врага? В любом случае молчать нет смысла. Пока рот не заткнули, надо оправдываться.

- Человек меняется с годами, - вкрадчиво произнёс я. - Приходит мудрость, и ты начинаешь снисходительно относиться к людям. Уходят силы, и на ложе любви ты ведёшь себя иначе, чем в молодости.

- Но ты изменился не с годами, а всего за несколько месяцев, - вполне резонно возразил Ганеша.

- Это тоже вполне объяснимо. Случается так, что уже достаточно опытный человек внезапно как бы прозревает, поняв тщету и низость прежней жизни. И тогда всё может измениться даже не за месяц, а за один день. - В доказательство этих слов я даже приложил руку к сердцу. - Прости, о достойнейший, но мне нечего больше сказать в своё оправдание. Честно признаться, я не понимаю, что ты от меня хочешь. Лучше прикажи казнить меня, а не мучай понапрасну нелепыми вопросами.

- Будь на то моя воля, я бы давно казнил тебя, сын Васудевы. Но какое-то предчувствие мешает мне совершить справедливое возмездие. Мертвый ты для меня ещё страшнее, чем живой.

То, что он публично признался в своей трусости, было плохим предзнаменованием. Не только для меня, но и для притихших царедворцев. Свидетели таких откровений тирана обычно долго не живут.

- Позволь не согласиться с тобой, о светоч всех добродетелей, - сказал я. - Мертвецы самые что ни на есть безобидные люди.

- Верно. - Он как-то странно ухмыльнулся. - Но бывают исключения. Одно на миллион или даже на миллиард случаев. И мне думается, что ты, сын Васудевы, как раз и есть такое исключение. Разве я не прав? Сознайся. ,

- Не понимаю, о владыка народов, в чём именно мне следует сознаться. - До самого последнего момента я не мог взять в толк, куда клонит этот тип, прежде казавшийся мне шутом гороховым, но теперь проявивший себя совсем в ином качестве, достойном скорее инквизитора, чем государя или стратега.

- Не понимаешь? Тогда я подскажу тебе.'Сознайся в том, что ты вовсе не Ачьюта, сын Васудевы, а кто-то совсем другой, не так уж давно вселившийся в это тело.

Спору нет, Ганеша попал прямо в цель. Но пока оставалось неясным, каким был этот выстрел преднамеренным или случайным. Фраза, в атеистическом и прагматическом двадцатом веке имеющая некое одно, вполне определённое значение, в среде древних ариев, насквозь пронизанной предрассудками и суевериями, звучит совсем иначе. Дабы проверить это, я охотно согласился:

- Так оно и есть, первейший из первых. Я сын Васудевы только с виду. На самом деле я Кришна, седьмая аватара бога Вишну.

- Оставь. - Ганеша отмахнулся от моих слов, как от назойливой мухи. - Я устал от этих сказок. Давай поговорим начистоту. Так и быть, первым придётся признаться мне. Я вовсе не Иравата, сын Арджуны, известный больше как Ганеша, а, выражаясь на привычном для тебя лексиконе, аватара совсем другого человека, настоящее имя которого тебе знать необязательно. Согласись, в чём-то наши судьбы очень схожи. Ну а теперь, когда я раскрыл свой секрет, очередь за тобой, незнакомец. Первым делом назовись.

Как любила выражаться вездесущая Алиса, прославившаяся в книжках известного математика и педофила Чарльза Доджсона, сиречь Льюиса Кэрролла: "Чем дальше, тем любопытственней". Ситуацию, в которой я оказался, можно было смело назвать беспрецедентной. Впервые в жизни (вернее, в череде разнообразных жизней) я встретил хоть кого-то, чья душа, подобно моей, сменила место своего обитания.

Как же мне вести себя сейчас, когда карты обеих сторон практически раскрыты? Броситься Ганеше на шею? Но его прислужники вряд ли позволят мне такую вольность. Да я и сам вовсе не горю желанием побрататься с узурпатором. Достойные люди остаются таковыми везде и всюду. А сволочь всегда сволочь. Даже в ментальном пространстве. Пока за типчиком, прежде называвшим себя Ганешей, не числилось ни одного благого поступка.

- Мое имя тебе ничего не даст, - сказал я. - Их у меня тысячи, как и у бога Вишну.

- Меня интересует самое первое, полученное тобой при рождении.

Так я ему и сказал! Имя сразу укажет на национальность, национальность - на особенности характера, и цепочка потянется - звено за звеном, - пока не захлестнется петлей на моем горле. Дабы закрыть эту тему, я брякнул первое, что пришло в голову:

- Наполеон Бонапарт.

(Не забывайте, что некоторую часть своей жизни я провёл в сумасшедшем доме, где это имя почему-то пользуется исключительной популярностью.)

- Не надо шутить, - нахмурился Ганеша. - Мне известно, кто такой Наполеон Бонапарт.

- Рад за тебя, однако пусть мое первое имя останется при мне. Ты ведь тоже не назвал своё истинное имя.

- Опять дерзишь? А жаль. Я думал, что мы подружимся.

- Вполне возможно. Только для этого тебе придётся вернуться за Гималаи. Вместе со всей армией, конечно.

- Ты что-то имеешь против этого похода?

- Имею. Его не было в том прошлом, которое мне известно.

- Вот именно. - Ганеша оживился. - Я создаю другое прошлое. Наверное, это самое достойное занятие на свете. Заранее предвижу все твои возражения. Как же, нарушая естественный ход истории, я совершаю преступление и так далее и тому подобное. А кто доказал, что прежний вариант истории лучше моего? Попробуй, припомни хотя бы один год, когда человечество жило без войн, мятежей, погромов, казней, гонений на иноверцев? Та история написана кровью. Бессмысленно пролитой кровью.

- Доказать это невозможно. Да, в реализован-

ной, уже состоявшейся истории было много спорных, можно даже сказать, неприятных моментов, но пока она, слава богу, не завела человечество в тупик. А какое развитие получит твоя история - ещё неясно. Сам знаешь, что из двух зол выбирают известное.

- Плевать я на это хотел! - вдруг сррвался он. - Хуже той истории и быть ничего не может. Я уничтожу европейскую цивилизацию вместе с её законами, судами и тюрьмами. Люди должны жить по древнему праву - праву силы.

Похоже, что у этого типчика в прошлой жизни были серьезные нелады с законом. Сей факт многое объясняет. Хотя, конечно, кое-что не мешало бы уточнить.

- Душе не так уж и просто покинуть тело, - сказал я. - Мне, по крайней мере, это хорошо известно. Скажи, ты развоплотился потому, что не желал жить?

- Я развоплотился потому, что не желал умереть. Умереть той позорной смертью, на которую был обречён. И это нежелание было так велико, что за мгновение до казни душа покинула тело и каким-то невероятным способом очутилась в далеком прошлом, в теле совершенно другого человека. Прежде я не верил в басни о переселении душ, а тут пришлось убедиться в их достоверности на собственном опыте.

Похоже, что его случай имел с моим мало общего. Впервые покинуть тело моей душе позволила психологическая установка на суицид, а потом роль побуждающего импульса: стала выполнять физическая боль.

А душу Ганеши (будем пока называть его так) изгнал из телесной оболочки страх. Этот человек - гений страха, как бывают гении любви, гении ненависти или гении желания. Перевоплощение, случившееся с ним, было первым и пока последним.

Он ничего не знает ни о ментальном пространстве, ни о череде нанизанных друг на друга поколений, по которым странствуют бесприютные души, ни о возможности повторных воплощений. Всё это мне на руку.

- Если я правильно понял, общество отвергло тебя за какой-то неблаговидный поступок, и теперь ты собираешься этому обществу мстить, благо возможность для этого появилась, - уточнил я.

- Нет такого понятия - общество! - Похоже, я наступил Ганеше на любимую мозоль. - Это сказка, придуманная одними баранами для других баранов! Стадом живут только жвачные. Даже кошки предпочитают охотиться в одиночку. Разумное существо стоит вне общества по самой своей природе. Оно должно жить по собственным законам. Никто .не вправе осудить человека, кроме его совести. Любой закон - насилие над личностью. Мир, который я собираюсь построить, будет принадлежать самостоятельным, независимым людям, уважающим только самих себя. Но сначала для них нужно расчистить место, убрать всех, заражённых идеями стадного существования, круговой поруки, рабской морали и усреднённой справедливости, рассчитанной на тупиц и блаженных.

Оказывается, он не только гений страха, но ещё и гений эгоизма. Разносторонняя личность, ничего не скажешь.

- Какое место в этом новом мире ты отводишь мне? - поинтересовался я.

- Иногда, знаешь ли, хочется почесать языком с кем-то, не зацикленным на всех этих Брахмах, Ин-драх и Шивах. А кроме того, будет лучше, если ты останешься при моем дворе.

- Лучше для кого? Для тебя?

- Для меня, для тебя - какая разница! На словах ты вроде бы и покорился, но на деле остаёшься убеждённым противником моих действий. А я предпочитаю держать своих врагов на виду.

- Не проще было бы убить меня?

- Какой ты хитрый! Воплотившись однажды, ты можешь воплотиться и в другой раз. Опыт-то имеется. Оказавшись в прошлом, ты найдёшь способ разрушить мои нынешние планы. Ну зачем, спрашивается, мне иметь в тылу вражеского лазутчика?

Тут он опять попал в точку. Интуиция у этого мерзавца просто поразительная.

- Да, нажил ты со мной проблему, - молвил я. - И так её не решить и этак...

- Только не надо слишком много воображать о себе. Скоро я найду способ, позволяющий губить чужие души, - пообещал он зловещим тоном.

- Разве такое возможно? - искренне удивился я. - Безусловно, силы, способные как-то повлиять на душу, существуют, но только не в нашем мире.

- Всё возможно, - отрезал Ганеша. - До прихода в Индию ариев там жили чернокожие люди, потомков которых называют дасью, что можно перевести как "демоны". Наверное, это древнейшие из народов земли. Они не знали железа и колеса, но умели делать многое такое, что уже не умеет никто. Дасью совершенствовали свой дух, а не оружие и утварь. Усилием воли они передвигали предметы и могли сутками обходиться без воздуха. Познав великие тайны природы, дасью тем не менее оказались бессильными против боевых колесниц, железных мечей и дальнобойных луков. Великолепные города были разрушены, а их обитатели нашли приют в лесах и горах. Однако сокровенные знания дасью сохранились. Я вошёл в доверие к чернокожим жрецам, скрывавшимся в тайных местах. Они согласились помогать мне. Скоро я получу новое оружие, способное проникать в душу так же глубоко, как меч проникает в тело. И тогда на всём свете у меня не останется достойных противников. Отпадёт даже надобность уничтожать врагов. Я просто буду превращать их в послушных марионеток. Насколько проще управлять рабами, души которых целиком принадлежат хозяевам.

- Но ведь совсем недавно ты говорил об абсолютной свободе, не ограниченной никакими законами. Как же тебя понимать?

- Я имел в виду лишь немногих избранных, которые удостоятся такой чести. А рабы всегда останутся рабами. Так уж они устроены. Барану никогда не стать львом. Более того, он к этому и не стремится.

- Кстати, насчёт оружия, которым якобы обладали чернокожие колдуны. Не на мне ли ты собираешься его испытать?

- Это зависит только от тебя самого. Ты дерзок потому, что уверен в собственной неуязвимости. Бессмертной душе опасность угрожать не может, а к чужой телесной оболочке ты равнодушен. Всё будет иначе, едва ты убедишься в полной своей зависимости от меня. Дабы сохранить душу, а заодно с ней и тело, тебе придётся служить мне верой и правдой.

- Служить тебе значит разрушать другие государства?

- Разрушать их буду я. Тебе отводится вспомогательная роль. Война - хитрая наука. Она требует не только полководцев, но и дипломатов. Ты знаешь чужие языки, обладаешь широким кругозором - тебе, как говорится, и карты в руки. Такое предложение тебя устраивает?

- А куда мне деваться? Честно сказать, я не верю твоим обещаниям, но надеюсь, что, убедившись в моей лояльности, ты сохранишь мою душу и тело в неприкосновенности.

- Это разумное решение. А сейчас можешь удалиться в предназначенный для тебя шатёр. Постарайся припомнить, какие именно племена должны встретиться на нашем пути в самое ближайшее время. Я в такие проблемы не вникаю, а от советчиков проку мало. Тебе предстоит решить, какие из этих племен надлежит стереть с лица земли, а какие взять себе в союзники. Завтра в это время ты доложишь мне результаты своих умозаключений.

Конечно, мое согласие было лишь притворством, вынужденной мерой. Будучи убеждённым противником Ганеши, я собирался бороться с ним всеми доступными средствами и в дальнейшем - сначала в этом времени, а если понадобится, то и в прошедших эпохах.

Перед тем как уйти, я решился задать последний вопрос:

- Многое из того, о чём мы говорили здесь, не предназначено для посторонних ушей. Тем не менее свидетелей нашего разговора более чем достаточно. Неужели ты так доверяешь своим царедворцам?

- Представь себе, доверяю, но на это есть особые причины, - охотно ответил Ганеша. - Почему евнухи, стерегущие гарем, не могут воспользоваться красавицами, находящимися у них на попечении? В силу своего вполне определённого физического недостатка. То же самое касается и моих царедворцев. Они не смогут сообщить ничего из услышанного здесь по той простой причине, что лишены такой возможности. У них ещё в детстве отрезали языки. Увы, столь высокие должности предъявляют к их соискателям и высокие требования. Кто-то жертвует детородным органом, кто-то языком, кто-то совестью. Таковы законы власти.

- Всё ближе узнавая тебя, о светильник мудрости, я всякий раз восхищаюсь твоей прозорливостью и предусмотрительностью, - сказал я не без сарказма. - Надеюсь, что царские милости, которыми с лихвой обласканы твои ближайшие сподвижники, минуют меня стороной.

- Пока твой язык и твоя голова нужны мне, можешь за них не беспокоиться, - пообещал Ганеша. - Относительно остальных частей тела заранее обещать ничего не могу. Ну зачем тебе, скажи, ноги? Чтобы сбежать, для чего же ещё! А не будет ног, исчезнут и дурные желания.

Не знаю, что это было - грубая шутка или явная угроза, - но я поспешил покинуть шатёр царя царей. Мало ли какая блажь придёт в его шальную голову.