Чтение 20–й страницы книги ~Завтра война~

Положил в корзину рюкзачок.

Обвязал вокруг пояса тали, при помощи которых он планировал уменьшать объем шара, чтобы приземлиться.

Окинул пристальным взглядом поляну - ничего ли не забыл?

Помедлив еще минуту, Эстерсон решительно извлек из-за пояса нож и перерезал самую толстую веревку, сплетенную им из древесных волокон вперемешку со шнуром парашютных строп. Веревка соединяла шар с пучком таких же веревок, но потоньше, каждая из которых оплетала камень - это был его якорь.

- Ну, с Богом! - прошептал Эстерсон.

Он хотел напоследок перекреститься - так учила его бабушка. Но шар рванулся ввысь с такой скоростью, что Эстерсон не удержался на ногах и упал на дно своей надувной корзины.

Он больно ударился спиной - падение пришлось в аккурат на рюкзачок, плотно набитый походным барахлом.

Перехватило дыхание и засосало под ложечкой - это обвязанные вокруг пояса тали сдавили диафрагму.

Эстерсон не без труда поднялся - корзину сильнейшим образом качало. Шквальный ветер трепал волосы на его голове и пронизывал холодом даже сквозь комбинезон.

Конструктор медленно подобрался к краю корзины и не смог удержаться от громкого возгласа изумления. За какие-то две-три минуты шар поднялся на сотни метров и, что ужасно, продолжал набирать высоту!

На секунду ему стало страшно, к горлу подкатила тошнота. Эстерсона сильно вырвало, просто вывернуло наизнанку съеденным поутру гороховым супом напополам с печеночным паштетом.

"Этого только не хватало", - мрачно подумал он.

Он никогда не жаловался на боязнь высоты. И надо же - такие реакции!

Приходилось признать, что в природе существуют две разновидности высоты: высота, которую ты наблюдаешь из кабины флуггера, и высота, что разверзается под корзиной примитивного воздухоплавательного снаряда. И эти две высоты совершенно разные, даже когда совпадают с точностью до метра!

Сердце Эстерсона громко билось у него в груди и грозило выпрыгнуть наружу. А невесть из каких подвалов души выползший страх медленно растворялся в крови и наполнял все части его тела гипнотическим безволием.

"Неужели я неправильно рассчитал объем гелия? Неужели газа слишком много?"

И хотя Эстерсон прекрасно знал, что на оба вопроса следует ответить "да" и принять срочные меры, он был не в силах пошевелиться. Смертельная усталость и апатия вдруг овладели всем его существом.

"И впрямь - к чему все эти жалкие метания? - вдруг подумал он. - В принципе есть в этом даже что-то романтичное - умереть в корзине воздушного шара от недостатка кислорода! Чем скотская, никому не нужная жизнь вдали от людей, так, может, лучше сразу смерть?"

Синева приближалась, усугубляя самогубские настроения Эстерсона.

Сама мысль о том, чтобы предпринять что-либо конструктивное - например, натянуть тали и уменьшить объем шара, рождали в душе конструктора парадоксальный внутренний протест. Он без стеснения наслаждался близостью смерти.

Корзину снова начало качать, на этот раз так сильно, что Эстерсон едва не выпал - юго-восточный ветер менялся на восточный самым неделикатным образом. Но это было неплохо, очень даже неплохо!

Когда корзина временно угомонилась, Эстерсон вновь отважился посмотреть вниз.

Полуостров, на котором он провел две недели, теперь лежал далеко-далеко под ним.

Своими очертаниями он напоминал кошачью лапу с растопыренными когтями. Вот она, густая зеленка инопланетного леса. Серо-коричневое лавовое плато. Бледно-желтый шарф песка, который методично вылизывают белые языки прибоя.

А вот и песчаная коса, ведущая на материк. Совсем близко (при взгляде с такой высоты) - исследовательская станция, объект его многодневных вожделений. Его заветная цель. Но что это там, на станции?

Эстерсон напряг зрение.

В это было трудно поверить, но над заброшенной станцией курился дымок! А ведь не далее чем час тому назад он самолично обозревал ее в бинокль. И все там было как всегда: запустение и безлюдье. И вот, среди всего этого декаданса, кто-то вдруг решил растопить камин!

Да-да, настоящий дым! И он валил из кирпичного дымохода!

"Кто это? Сирхи? Люди? Новая исследовательская группа, получившая жирный правительственный грант на восстановление хозяйства и продолжение наблюдений? Или неласковые мальчики и девочки, подписавшие контракт с концерном "Дитерхази и Родригес" на поимку такого-сякого Эстерсона, предателя человечества?"

Конструктором овладело жгучее любопытство. Такое жгучее, что сопротивляться ему было совершенно немыслимо - точно так же, как еще несколько минут назад невозможным казалось предпринять что-то ради своего спасения.

Нежданный дымок вывел Эстерсона из предсмертного оцепенения и вернул ему интерес к жизни.

Борясь с оглушающим ветром, конструктор встал в центре корзины и, напрягая все свои мышцы, натянул тали.

Шар выпустил порцию газа. Полет чуть-чуть стабилизировался, но тут же шар снова рванулся вверх.

И тогда Эстерсон прибег к последнему, рискованному средству - он выпустил в шар полную обойму из своего "ЗИГ-Зауэра".

Газ повалил из дырок с громким свистом. Шар перестал набирать высоту и даже, кажется, начал снижаться!

Спустя несколько минут, когда шар приблизился к земле, Эстерсон наконец позволил себе перевести дух и снова подошел к надувному борту лодки.

Теперь коса и побережье со станцией уже остались далеко позади. Восточный ветер неуклонно сносил шар в глубину континента - туда, где виднелись бледные меловые горы. Но Эстерсон не унывал - он знал, что преодолеет любое расстояние, вернется к берегу и узнает, доподлинно узнает, кто и зачем зажег огонь на покинутой станции.

Он без устали натягивал тали деревянными от усталости руками, а шар все снижался.

Последний рывок - и перед ним замелькали верхушки исполинских фикусов. Еще рывок - и корзина с Эстерсоном зацепилась за агрессивно растопыренные ветви высокого платана, а сам шар был прибит к кронам соседних деревьев порывом ветра.

Корзина накренилась, Эстерсон вывалился из нее и стремительно полетел вниз.

- А-а-а-а! - орал он громко, как только мог.

Не будь он обвязан талями, он непременно разбился бы о землю, ибо высота дерева, крона которого легко раздавалась в стороны под тяжестью его тела, была не менее тридцати метров.

Но тали сдержали и смягчили роковое падение. Если не считать одного сломанного ребра и двух десятков синяков, приземление удалось на славу.

Это был самый сильный приступ маниакальной любознательности, который доводилось когда-либо испытывать Эстерсону за всю его жизнь.

Не успев толком прийти в себя, он тут же отрезал тали, вколол себе обезболивающее и бросился по направлению к станции. Что-то подсказывало ему - он поступает правильно. И хотя разум нашептывал ему целые саги о неразумии благородного мужа, идущего на поводу у собственного любопытства, на саги эти ему было плевать.

- К черту рассуждения! - повторял Эстерсон.

Он спрятался в густых кустах в десяти метрах от станции и начал вслушиваться. Первым, что он услышал, была песня.

Oj moroz, moroz, Ne moroz' menya, Ne moroz' menya, Moego konya...

Песню пела молодая женщина. Голос у нее был глубоким и сильным. Слова песни показались Эстерсону совершенно непонятными, а потому он извлек из рюкзачка свой "Сигурд", включил в режиме текстового интерфейса и воззрился на дисплей.

"Ага. Язык - русский. Что ж, это уже кое-что. По крайней мере это не козни "Дитерхази и Родригес". Закон Южноамериканской Директории от 2614 года иностранных граждан нанимать в военизированную охрану запрещает, И на поисковые отряды этот закон распространяется, по идее, тоже", - рассудил Эстерсон.

Тем временем женщина, скрытая от Эстерсона стенами полуразрушенного здания, добралась до следующего куплета.

Moyego konya Belogrivogo. U menya zhena Oh revnivaya!

"Только что она здесь делает? Она что, одна? Или где-то тут расхаживают ее друзья и кавалеры? И с чего это вдруг на нее нашла охота попеть?"

Теперь, когда любопытство Эстерсона было частично удовлетворено, ему хотелось только одного: закурить. В его распоряжении оставалась только одна сигарета.

Что ж, вот он - тот самый миг никотинового торжества. Он заслужил его! Десять тысяч раз заслужил! И то подумать: его авантюра с самодельным воздушным шаром увенчалась успехом. Он жив и здоров, он на желанном материке и, более того, нечаянно обнаружил поющее человеческое существо женского пола и русской национальности!

Он сел на корточки, извлек из пачки последнюю сигарету, чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся.

Вот это было удовольствие так удовольствие! Он даже глаза закрыл, чтобы мир не мельтешил перед ними и не портил впечатления...

Уфффф!

Погружение в пучины экстаза было таким захватывающим и полным, что Эстерсон не отследил момента, когда женщина смолкла.

Он докурил сигарету, втоптал бычок в красную глинистую землю и уже собрался было продолжить наблюдения, когда за спиной у него раздался металлический щелчок и его затылок вошел в соприкосновение с неким холодным металлическим предметом.

Не нужно было быть Альбертом Эйнштейном, чтобы догадаться: это дульный срез какого-то оружия.

- Не двигаться, - строго сказал женский голос. Эстерсону показалось - тот самый, что пел про белогривого коня.

- А я и не двигаюсь, - тихо ответил он и тут же получил тяжелый удар по почкам.

ГЛАВА 13

ПЕРИМЕТР ХАЙЕКА

Ноябрь, 2621 г.

Учебный авианосец "Дзуйхо"

Первая точка Лагранжа системы Земля - Луна

Плавно открылись створы навесного бронепояса жилой палубы. Прямо мне в глаза ударило яркое солнце.

Я улыбнулся, широко, как чеширский кот, и, закрывшись от прямых лучей ладонью, придвинулся поближе к иллюминатору. Сине-зеленый шар размером с медаль "За отвагу" висел слева. Нежно-желтый шар примерно тех же размеров - справа.

Левый шар назывался Земля, правый - Луна. Учебный авианосец "Дзуйхо" находился в районе гравитационного равнодействия между ними, именуемом также первой точкой Лагранжа. В нескольких километрах от нас, то есть по космическим меркам - на расстоянии вытянутой руки, трудился большой мусорщик, раскрашенный в красно-белую шашечку. Перед ним был распахнут громадный параболический трал. За кормой мусорщика желтело уродливое вздутие: пристыкованная самоходная баржа.

Баржи эти среди пилотов назывались "мусорными мешками" и летать на них считалось делом наипрезреннейшим. На "мусорные мешки" обычно распределяли двоечников из училищ Гражданского Флота, либо вербовали пилотов-неудачников из безалаберной Атлантической Директории.

Отличная вещь - иллюминатор! Часами можно сидеть и пялиться. Вроде бы ничем и не занят, а с другой стороны - как бы при деле.

Давным-давно или, как выразился бы лейтенант Цапко, "за царя Панька", считалось, что идеальный боевой корабль должен быть полностью обшит броней. И чем толще будет эта броня - тем лучше. А иллюминаторы, дескать, - преданье старины глубокой. В самом деле, зачем иллюминаторы, если можно облепить корабль компактными видеокамерами и телескопами, а изображение от них выводить на экраны? Можно оформить эти экраны как "живые" иллюминаторы - пожалуйста! Главное, чтобы в броне корабля не было сквозных дырок, забранных стеклопакетами. И не важно, из чего стеклопакеты изготовлены - все равно самому расчудесному бронепластику , не сравниться по прочности с настоящей полисталью.

Стало быть, из-за иллюминаторов страдает защищенность корабля. Это не дело!

И тогда новые боевые корабли было решено строить без иллюминаторов. Совсем. И без других смотровых щелей для визуального наблюдения. Окна панорамного обзора убрали даже из ходовой рубки.

Вместо них наворотили массу мощных оптических устройств - вдесятеро больше, чем было раньше. И сделали "видеоиллюминаторы", а проще - вилюмы.

Все были счастливы. Лет пять.

После чего оказалось, что среди экипажей кораблей новых проектов ширится настоящая эпидемия клаустрофобии. И не просто клаустрофобии, а крутого маниакально-депрессивного психоза наихудшего пошиба.

Космофлотчики психовали без кусочка натурального Черного Неба. Их мучили бессонница и удушье.

В конце концов начались настоящие ЧП. Мичман одного из кораблей рукояткой табельного оружия разбил экран вилюма. Когда по сигналу "Неисправность оборудования" к нему в каюту ввалились ремонтники, он прострелил одному из них ногу. Потом спятивший мичман прорвался с боем в шлюзовый отсек... открыл внутренние двери... открыл внешние двери... И выпрыгнул! В объятия Черного Неба, стало быть...

"Как же так?! - недоумевали военные психологи. - Но почему?! Вот в старину, бывало, плавают люди на атомной субмарине. Вокруг света под водой. По три месяца света белого не видят - и ничего! И никаких вилюмов у них не было! А тут полетает фрегат пару недель - и половину команды потом надо в лечебницы Каратанги отправлять! Чтобы интерес к жизни возвернуть. Выходит, вконец обмельчало нынешнее племя? Но как?! Но почему?!"

Как да почему - о том, может быть, что-то выяснено. И в докторских диссертациях изложено. Под грифом "Совершенно секретно".

Научные обоснования мне, конечно, не известны, зато известны итоги: примерно сто лет назад проекты кораблей всех классов перестали приниматься к рассмотрению, если в них отсутствовали "живые" иллюминаторы. А в тех злосчастных фрегатах и линкорах, где стояли вилюмы, иллюминаторы пришлось спешно прорубать во время модернизации.

Спасибо тебе, безвестный сбрендивший мичман. Своим подвигом ты прорубил этот замечательный иллюминатор, за которым Земля, Луна и звезды.

Примерно так я рассуждал, подперев щеку рукой.

А вот Коле, который, как легко догадаться, был моим соседом по каюте, на такие тривиальные предметы, как родные небесные светила, было наплевать с высокой колокольни. Он валялся на койке и, бесцельно щелкая моей счастливой зажигалкой, читал высокоученую книгу "Актуальные проблемы межзвездной энергетики".

Учитывая, что книга была отпечатана на давным-давно вышедшей из моды синтетической бумаге мерзкого голубоватого оттенка, ее возраст перевалил за сто пятьдесят. Актуальность тогдашних проблем этой самой энергетики представлялась сейчас по меньшей мере спорной.

- Не сочти за ограничение прав твоей разумной личности, - вкрадчиво сказал я Коле, - но не мог бы ты... не мог бы ты, черт побери, не щелкать этой штуковиной?!

- А? Что? - Коля с трудом оторвался от книги и посмотрел на меня пустыми глазами. При этом он в очередной раз машинально высек из моей счастливой зажигалки призрачный конус пламени.

Ну как можно злиться на отмороженного?

- Интересная книжка, спрашиваю, - со вздохом соврал я. - Ведь это же позавчерашний день!

- Угу. Позапозавчерашний.

- Зачем же ее читать?

- Во-первых, надо же мне что-то мусолить. А во-вторых, старые книги иногда интересней новых. Язык хороший. И комментарии попадаются очень забавные.

- Например? - спросил я безо всякого интереса.

- А вот: "Диковинными чудачествами представляются на сегодняшний день утверждения о том, что в Пространстве удастся обнаружить достаточные запасы естественного сырья для производства люксогена, поскольку физические условия..."

- Ну там не позволяют, ясно. И что в этом забавного? Коля посмотрел на меня, как на имбецильного ребенка.

- Скажите, кадет Пушкин, а говорит ли вам что-нибудь название "Паркида"?

- Паркида? М-мм... планета такая.

- Правильно. Планета. Где?

- В Конкордии? - неуверенно предположил я.

- И это правильно. Вы делаете успехи, кадет Пушкин. Если так дальше пойдет, может быть, и доверим вам мытье гальюнов на флагмане Первого Ударного флота.

- Благодарю за оказанное доверие! - рявкнул я, подыграв Кольке.

А что мне было делать - ну не обижаться же? Он по жизни эрудит, а я - всего лишь тупой служака. Зато у меня невеста в Конкордии. И бицепс на два сантиметра больше.

- Не спешите благодарить, кадет Пушкин, - продолжал издеваться мой друг. - А Паркида, эта вот планета, чем знаменита?

- Она... самая большая?

Я не придуривался. Я действительно ничего особенного припомнить о Паркиде не мог. Мало ли планет?

- Она большая. Но не очень. Не как Юпитер. И до Марса не дотягивает. И Луна, пожалуй, побольше будет. А так - большая. Под определенным углом зрения. - Коля веселился вовсю. - Скажем, если в упор ее разглядывать - большая, конечно. Носом в Паркиду упереться - и смотреть в оба...

Я не утерпел и несильно двинул его кулаком в бок.

- Задолбал, правда. Давай уже про свой люксоген и пошли обедать, а то время.

- Саша, но это же все знают! Из этого большой тайны никто не делает! Паркида - фантастический заповедник планетообразования! Это небесное тело, которое на восемьдесят процентов состоит из углерода и легких металлов, а на остальные двадцать - из так называемых люксогеновых песков! То есть это одно огромное месторождение того самого естественного сырья, из которого производится люксоген! Ее открыли через два года после того, как была издана эта вот книга!

Коля потряс у меня перед носом "Актуальными проблемами межзвездной энергетики".

- Вот теперь вспомнил. Я это знал. Да. Я знал, что конкордианский люксоген производится из природного сырья. Поэтому он получается хороший и дешевый. А наш весь синтетический, жутко дорогой и для него нужны более сложные реакторы.

- Да, конечно же, знал! Просто у тебя вся башка этой Иссой забита! Ты даже во сне с ней разговариваешь, казанова из Тамбова!

- Правда? - Я, кажется, покраснел.

- Стану я тебя разыгрывать. Хочешь проверить - стрельни у начхоза "Сигурд" и поставь ночью на запись.

- Делать больше нечего. Ты мне так скажи: о чем же таком я с ней разговариваю?

Тут уже покраснел Коля.

- Да о таком всяком... Личном...

Я не виделся с Иссой пять месяцев. Собственно, с того самого дня как попрощался с ней в санатории "Чахра".

Не скажу, что эти пять месяцев были для меня "сущей пыткой" или "кромешным адом". Но, конечно, когда выдавалась свободная минута, я по Иссе скучал. И довольно сильно.

Спасало меня то, что свободные минуты выдавались нечасто. Стоило нам, выжившим в наотарской бойне кадетам, вернуться в Академию, как Федюнин взял нас в оборот. Чтобы, значит, мы не расслаблялись и не зазнавались.

- Что, голубчики, повоевали? Это очень хорошо. Герои! Орлы! А сколько же боевых вылетов вы сделали, орлы?

Неожиданно для самих себя орлы припомнили, что боевой вылет был сделан ровно один - тот самый, грандиозный, по плану операции "Сияние". После "Сияния" боевых действий, как известно, уже не было. Мы с Колей в составе эскадрильи Готовцева слетали несколько раз на патрулирование и разведку. Но, слава Богу, джипсы с Наотара убрались, а потому Экспедиционный Флот сдал свой боевой участок эскадрам Конкордии и отправился из системы Дромадера восвояси.

В общем, получилось глупо: столько нервов, а боевой вылет один-одинешенек! А ведь все мы имели хорошие шансы погибнуть в ходе "Сияния". Многие и погибли - как Егор Кожемякин, Леонид Фрайман или трое наших кадетов, вылетевших в составе злополучной эскадрильи И-01, из которой не вернулось больше половины машин.

О том мы Федюнину и говорили.

- Один. Один боевой вылет, товарищ капитан первого ранга, - сказали мы. - Но зато какой! Джипсы были повсюду! Они сновали вокруг нас, как акулы! Подсчитано, что на каждую минуту огневого контакта пришлись три потерянных флуггера! Но мы дрались как львы! И кровавая победа наша...

- Это я знаю, - отвечал Федюнин. - Погибшим - вечная слава. Кадетам Колпину, Рубину, Власику и Терентьеву, каждому посмертно, присуждено звание лейтенанта и славная боевая медаль "За отвагу". Их имена украсят самый верх второй золотой доски на нашей Аллее Героев, которую, кстати, сейчас готовят к установке. Как я знаю, даже те, кому не хватило боевых машин, во время контратаки джипсов подвергались на борту авианосцев смертельной опасности. Мне уже сообщили, что Власик пал смертью храбрых именно на авианосце "Три Святителя", когда четверка джипсов обстреляла жилую палубу корабля. А вы, выжившие, примите мои поздравления. И благодарность от командования в личное дело.

- Служим Директории! - рявкнули мы с формальным энтузиазмом.

Чувствовалось, Федюнин клонит куда-то... К чему-то... Но даже проницательному Самохвальскому не хватило сообразительности сразу раскусить нашего комфакультета.

- А теперь, товарищи кадеты, хотел бы вам кое-что напомнить. Пока вы по любезному приглашению Народного Дивана Конкордии прохлаждались на шикарных курортах и вступали в разные сношения с офицерами наших собратьев по Великорасе...

При этих словах Федюнин выразительно поглядел на нас с Колей. Мы же глядели точно перед собой и лихорадочно соображали, кто кого заложил - я Колю или Коля меня.

- ... Так вот, в это самое время ваши товарищи уже начали сдачу летней сессии. Причины вашего отсутствия, конечно, уважительные. А потому каждому предоставлена законная отсрочка на месяц. Но экзамены надо сдавать. Все до последнего. У нас особенных нет, если еще не забыли.

О мать-перемать! Ну как же так?! Мы же орлы! Настоящие боевые офицеры - даром что без мечей и звездочек! С нами за одним столом пили коньяк лучшие люди эскадрильи И-02! Нас хвалил сам Готовцев! Да что Готовцев?! Тоцкий называл нас... как же он нас называл?.. "стражами будущего"!

А в торжественном обращении Народного Дивана как сказано, знаете, товарищ комфакультета? "Длань Ахурамазды над вами, пламенные львы Наотара!"

И что же теперь получается? Садитесь зубачить статуты орденов, пламенные львы Наотара?

А ведь контр-адмирал Туровский обещал нам, что вылеты в зоне конфликта и боестолкновения пойдут нам в зачет как экзамены по летной и огневой подготовке!

Все эти соображения мы Федюнину и предоставили. Без грубостей, в деликатной форме, конечно.

- Что обещал контр-адмирал Туровский, я отлично помню. Но вы же по числу вылетов и боестолкновений не добрали до нужных показателей, ребята!

- А мы пять раз, между прочим, летали. Если с патрулированием считать, конечно, - вставил Коля.

- В зоне конфликта вы летали один раз. Это был ваш единственный вылет - он же и боестолкновение. А четыре патрульных вылета после того, как джипсы очистили Наотар, в расчет не берутся. Потому что конфликт закончиться успел. И, следовательно, летали вы не в зоне конфликта, а... просто так. В мирном космосе, товарищ кадет.

- Но это же было настоящее патрулирование, товарищ капитан первого ранга! - поддержал я Колю. - С полным боекомплектом на борту! Между прочим, на соседнем авианосце во время патрулирования один флуггер погиб. Из-за сложной летной обстановки в районе раздробления астероидов на орбите Наотара.

- Правила есть правила, кадет Пушкин, - отрезал Федюнин.

- И ведь это верно, товарищи кадеты! - воодушевленно воскликнул сукин сын Белоконь. - Во время наотарского инцидента мы повысили свое боевое мастерство! Так покажем же его нашим экзаменаторам!

- Белоконь, хоть бы раз вы промолчали, - хмуро сказал Федюнин. - Все свободны.

Остаток июня и весь июль мы сдавали зачеты и экзамены. Зачетов было под двадцать. Экзаменов - пять: два практических и три теоретических. Практические - это огневая и летная подготовка. Теоретические - военная медицина, тактика воздушно-космического боя и статуты орденов.