Чтение 20–й страницы книги ~Былинка-жизнь~

Это был третий шок, из тех, что она обрушила на них за минуту. Молчали все.

— Циклоп, — лениво произнес Олойхор в тишине, — спустись вниз и приволоки за волосы эту спятившую лживую суку.

Циклоп отстранился и, судя по жестикуляции и выражению лица, попытался шепотом доказать, что негоже ему против бабы… Имоджин, однако, помнила, что причиной этому сопротивлению — сверхъестественный страх.

— Возможно, я спятила, — ответила Имоджин. — Немудрено. Возможно, ты превратил меня в суку. Но какая выгода мне лгать, если за слово, сказанное вслух, я заплачу жизнью?

— Бессмысленно, — констатировала в ложе Дайана. — Она порочит твое имя. Даже если ты заткнешь ей рот, едва ли этим пресечешь слухи… Прими как есть и утвердись силой. Они примут тебя любого, коли будут бояться.

— Заткнись сама, — отмахнулся Олойхор. — Циклоп!

— Я не могу! — выдохнул коннетабль.

Секунду они мерили друг дружку взглядами.

— Ты можешь мне воспротивиться, — согласился Олойхор. — Ты даже можешь убить меня прямо здесь. Но ты не тот человек, что убьет короля на глазах подданных и уйдет невредимым. Ты не сможешь отыграть у меня толпу. Тебя разорвут. Поэтому ты спустишься вниз и притащишь сюда спятившую бабу. Потом я решу, что с ней делать. Для того, чтобы растереть ее, как плевок, тебе не нужен даже меч.

Сгорбившись, Циклоп стал спускаться на арену, таки прихватив меч. Тишина встала такая, что ее впору ножом резать. Имоджин растерялась. Как бы дурно она ни думала об Олойхоре, все же ей казалось, что все личное, что было меж ними — и хорошее, и плохое, — не позволит ему поставить меж собой и ею третьего. Она рассчитывала на его ненависть, поскольку верила, что в ней таится все-таки капля любви. Она никак не предполагала, что пес короля принесет ее хозяину и положит к его ногам — для наказания.

— Он выставил против меня чемпиона, — громко сказала Имоджин, покрепче цепляясь за землю босыми ногами. — Кто-нибудь из мужчин выйдет вместо меня?

— А наградишь его чем? — бросил Олойхор с высокого места. — Телом? Оно подержанное.

— Мое тело по любви и закону получил твой брат-близнец с моего доброго согласия. Больше у меня все равно ничего нет.

Пусть и неохотно, Циклоп приближался. Шлем на нем был диковинный, в виде собачьей головы. Когда он опускал забрало, собака будто скалилась. Имоджин стиснула губы и перехватила меч острием к себе. То, что прошло бы с Олойхором, никогда не пройдет с его коннетаблем. Значит, остается одно…

Мужская ладонь, коснувшись ее плеча, сдвинула Имоджин на полшага, и этого оказалось достаточно, чтобы в центре круга стояла теперь не она. Оглядываться она не стала. Ей вполне достаточно было следить за перемещениями взгляда и сменой выражений лица Циклопа Бийика. При виде мужчины напротив оно отразило явное облегчение. Длинный тонкий меч с шелестом покинул ножны. Такой же шелест раздался в ответ из-за правого ее плеча.

— Я сдержала бы свое слово, — сказала она, не поворачивая головы и тихо, только чтобы услышал человек, соблазнившийся ее выступающими позвонками и иссеченной спиной. Иного она не предполагала — для того, чтобы проросли брошенные ею обвинения, времени прошло слишком мало. — Однако боюсь, нам с тобой доведется лишь умереть вместе.

Короткий невнятный смешок был ей ответом, и, повинуясь отстраняющему жесту, Имоджин отошла, чтобы не помешать. Смысла в этом было немного — вольно или невольно Циклоп приближался к противнику такой дугой, чтобы оставить женщину как можно дальше. Но зато так она могла увидеть больше.

Боец, вышедший за нее, выглядел плохо. Привыкнув оценивать людей беглым взглядом, Имоджин определила бы его в отребье, что бродит по дорогам, ища, кому дороже продать свой меч. Судя по дешевому кожаному шлему с прорезями для глаз, защищавшему лицо до середины щек, наниматели не слишком его ценили. Те, кто знал дело и понятие о чести имел, быстро находили себе дружину, куда врастали корнями. Вместо кольчуги поверх запачканной полотняной рубахи была на нем надета кожаная же безрукавка. От близнецов Имоджин слышала, что умеющий человек в этакой коже неуязвим почище, чем с ног до головы в железе, что только прямой удар опасен, а любой другой пройдет скользом… Вот только не было у нее никаких сомнений в способности Циклопа нанести такой удар.

И еще он был тощий. Почти такой же худой, как Циклоп, и на пол-ладони ниже. Имоджин посмотрела в сторону королевских мест. Альтернативой ему был Олойхор. Едва ли она выбрала бы такое перекати-поле себе в мужья, но что поделать — именно он сейчас платил назначенную цену.

Мужчины, чуть наклонившись и согнув ноги в коленях, двинулись кругом по песку, каждый — правым плечом вперед, сохраняя меж собой дистанцию. Обязательный ритуал, танец перед танцем, нечто вроде разведки.

Но только одна Имоджин здесь знала, что оборотня так просто не убьешь.

Первым нанес удар королевский коннетабль, вероятно, чувствовавший на своей спине подстегивающий хозяйский взгляд. Этот удар был легко отражен. Внутри Имоджин было пусто и легко, ей казалось, она готова подняться в воздух, чтобы ее ветром унесло. Далеко-далеко отсюда. Наверное, оттого, что теперь от нее ничего не зависело. Толкотня на песке, за которой и придворные, и толпа следили, затаив дыхание, выглядела как… толкотня на песке. Вот только длилась она явно дольше, чем хотелось ерзавшему наверху Олойхору. На каждый финт Циклопа приходился другой финт, блок следовал за выпадом, и самые хитрые и подлые его ловушки оставались пустыми. Как будто противник видел его насквозь и… вперед. Имоджин, со своей стороны, видела только мелькание стали, рук и ног. Звенящее напряжение зрителей, тех, «кто понимает», должно было, вероятно, подсказать, что происходит нечто из ряда вон. Действительно, кто бы мог подумать: великий Циклоп встретил примерно равного и уже дышит с трудом!

Имоджин пришлось пятиться и отходить, чтобы дать развернуться двум крупным мужчинам, которых схватка мотала с одной стороны поединного круга на другую.

Иной раз они оказывались близко. Тогда она слышала хрип и иногда — беззлобную ругань. Видела мельком выкаченные белки Циклоповых глаз.

И все же оборотень доказал, что его нельзя сбрасывать со счетов. Сильный боковой удар, нацеленный в голову, пришелец отразил, поднырнув под вражеский меч и переведя его вниз, в песок. Он надеялся, видимо, прижать клинок врага своим. Циклоп, развернутый ударом вслед своему мечу, не мог противиться усилию, повторявшему его собственное. Но того короткого момента, когда оба кренились к своим перекрещенным клинкам, ему хватило, чтобы обрести равновесие — звериная натура! — и наступить на верхний меч сапогом, подкованным железом. Пока тот, второй, осознавал, что значит короткое тоскливое треньканье, в тот крошечный миг, что невозможно не истратить на расширение глаз и судорожный вздох отчаяния, Циклоп уже рушил освобожденный клинок ему на голову. Рука противника взметнулась навстречу, останавливая сталь обломком, и вот тогда Циклоп левой рукой всадил ему в печень нож, скользнувший из рукава. Толпа охнула единым голосомстоном, Имоджин прижала запястье ко рту, впившись в него зубами. Крик боли… вырвался не из тех уст!

Взвыл Циклоп, отчаянно, по-звериному безнадежно, отпихнув сапогом в грудь упавшего на колени врага, и пошел прочь, шатаясь… пока не привалился к жердевой ограде, сорвав с себя шлем и тяжко, со всхлипом дыша.

Лента крови, струившаяся из раны, оставила дорожку на песке, сперва сплошную, потом прерывистую, потом — чуть заметные капли. Раненый отполз на другую сторону ристалища, вырвал нож и тоже попытался приподняться, опираясь на жерди спиной, хватая воздух ртом.

Имоджин двинулась к нему на негнущихся ногах. Кем бы он ни был… он платил цену.

— Погоди, — прохрипел он, — женщина. Дай передохну. Мне еще любить тебя… всю ночь!

И усмехнулся во весь рот.

Брови Имоджин взметнулись домиком, и она осталась стоять, где была, посередине. Зрители висели на ограде, не то ближе теснясь к невиданному зрелищу, не то ища, на что опереться: королевская забава длилась не первый час и не второй. Первый раз на памяти даже самых древних старцев здесь, на месте для забавы, убивали всерьез.

И он поднялся. Медленно, очевидно, превозмогая сильную боль. А Циклоп, напротив, опустился на подкосившихся ногах, как выпитый. Противник шагнул к нему, на середине ристалища наклонился и достал из сапога странный нож. Деревянный. Живой: еще не засохли зеленые листья на тонкой ветке, нелепо торчащей из рукоятки. Словно только сейчас его вырезали. Циклоп только сморгнул. Оперся руками оземь. И что-то сделалось с его лицом, оно удлинилось, лоб побежал назад, кольчуга на кожаной основе напряглась, распираемая грудью, и лопнула. Толпа охнула и отшатнулась прочь. Чудовище последним рывком дернулось скакнуть на ограду, но сил не хватило, и оно рухнуло обратно, не сводя глаз с деревянного ножа, с зеленой веточки, качавшейся на черенке. Удар, загнавший ему в сердце эту остро заточенную щепку, был почти милосердным.

Превозмогая невесть откуда взявшуюся слабость, Имоджин пошла к победителю, не сводя пристального взгляда с лица, закрытого полушлемом, с незнакомых ей мужественных складок от крыльев носа. Как они, мужчины, ноги вытаскивают из этого песка? Какого цвета была бы щетина на этих гладко выбритых щеках?

Он взял ее за руку, уверенно, словно не сомневался ни в праве своем, ни в том, что Имоджин сдержит слово.

Другая рука нырнула за пазуху, и пока тянулось недолгое оцепенение, извлекла на свет помятое и грязное растение с комком земли на корнях, нелепую пародию на цветок, какой положено дарить даме. Имоджин полагала, что удивить ее невозможно, для удивления потребны какие-никакие душевные силы. Но пока она стояла удивленная, ее новый мужчина вложил растение в ее руку и предупредительно сжал ей пальцы. А потом они разом развернулись спина к спине, выставив перед собой мечи, словно были тренированы для обороны в паре.

Воодушевления одиночки слишком мало, чтобы разжечь бунт. Бунт провоцирует множество причин, среди которых, возможно, не последнюю роль играет память о героической гибели одиночки. Народный гнев не вспыхнет от искры, напротив, его приходится долго кипятить.

Стоя со своим защитником спина к спине, Имоджин вполне сознавала, сколько у них на самом деле шансов уйти живьем. Королем здесь покамест был Олойхор. Белое-белое лицо, глядящее сверху черными провалами глаз.

Смерть Циклопа ничего не решала, она была лишь смертью пса. То, что он лежал сейчас отвратительной, совершенно мертвой грудой, ничего, в сущности, не меняло.

На престоле восседал человек королевской крови, имевший право двинуть на них верную ему стражу. Даже непонятно было, почему его дружина медлит, тяжко опершись на свои копья.

Ум Имоджин и все ее напряженные чувства обнаружили тут лазейку. Сперва она опустила меч, затем, чуть развернувшись, нерешительно тронула спутника за рукав.

— Пойдем, — шепотом сказала она. — Пока они думают об этом как о божьем суде и ошарашены смертью оборотня.

— Погоди.

Взяв шлем за мягкую макушку, он стянул его прочь, и тут же все солнце дня хлынуло яркой и жаркой волной, окатывая его сверху донизу. Губы Имоджин задрожали. Не сейчас! Сейчас слова любви превратят ее в кисель. Она не узнала его, потому что с ее прежним Кимом этот расходился, как Ким, спустившийся с каких-нибудь небес. Ее чувства будут нужны ему после, когда они без опаски смогут повернуться друг к другу лицом.

— Я забираю свою женщину, — сказал Ким. — Но теперь этого недостаточно. Это не твое место. Твой трон опирается на изменницу-интриганку, дуру и злодея-чудовище. — Шнырь беспокойно шевельнулся, но его, как всегда, при перечислении забыли. — Слазь оттуда.

— Ты мертв, — ответил Олойхор. — Я сам…

— Ты попытался. — Король стоял посреди арены, облаченный в свет. — Ты замарал отцовское место. Олойхор Дерьмо Прилипни. Иди сюда.

Олойхор поднялся на ноги.

— Я брал у тебя семь схваток из десяти, — сказал он.

— Игры кончились.

— Нет! — шепотом воскликнула Имоджин. — Ты не можешь царствовать с именем братоубийцы. Он причинил мне больше зла. Это мое дело. Это же… — она разжала ладонь, глядя на пучок травы, — это — Лес?

— Это Лес и для него, — одними губами напомнил ей Ким. — В любом случае я не могу ни позволить тебе драться с ним, ни отпустить его добром. Он накопит силы и злобы, вернется и принесет с собрй много беды. У меня был случай… узнать брата.

Олойхор, стоя наверху, пошатнулся и приложил ладони к вискам. Все смотрели на него. Лицо у него было влажным, дыхание — прерывистым. Казалось, он испытывает сильную боль. Происходило что-то явно невыносимое для него. Губы его шевельнулись, но, даже напрягая слух, Имоджин ничего не разобрала. Растирая лоб, Олойхор сделал шаг вперед, как слепой, неловко наткнувшись на перила. И упал на колени, а затем завалился на бок, цепляясь пальцами за резные столбики.

Прямо за ним стояла Дайана с презрительным выражением на бледном лице. Не говоря ни слова, она швырнула на песок окровавленный нож-иглу.

— Я знала, — чужим голосом сказала Имоджин, — в конце концов она его предаст.

— Я слишком любила его, — возразила фаворитка. — Тебе не понять. Ему больнее было выносить этот… стыд.

Имоджин разжала пальцы, измятый клубок зелени упал к ее ногам. Она посмотрела на него… и раздавила босой ногой. Потом посмотрела на Кима.

— Это сделала я, а не она. Ты понимаешь.

Он сделал вдох. Сглотнул. Опустил напряженные плечи. Повернулся лицом к изнемогшей от перипетий толпе — подданным. Только самому ему и женщине, стоявшей рядом, ведомо было, какую дань он собрал с них сегодня, особенно с тех, кто ближе стоял.

— Я хочу отдохнуть, — сказал он. — Имодж?..

— Я не пойду в тот терем. — Ее даже передернуло. — Там все не так, как при твоем отце. Надо все вымыть, вычистить, проветрить…

— Ага, — догадливо кивнул Ким. — А там, — он указал подбородком, — все еще конюшни?

Проталкиваясь через очумевшую толпу, они, держась за руки, двинулись к длинным бревенчатым сараям, разделенным на стойла, где топтались и шумно дышали переведенные с летних пастбищ кони. Тронутая морозом рябина алела над жухлой травой. Из отворенных врат пахнуло лошадьми и теплом. В хозяйственной перед входом громоздилась гора сена с воткнутыми в нее вилами: лошадиная порция на сегодня. Конюх нагреб ее с сеновала и убежал смотреть ристания. Имоджин отметила про себя, что при Клаусе всем коням в королевских конюшнях полагался овес. Киммель притворил за собой ворота прямо перед носом эконома, нерешительно спросившего его указаний, а в петли для верности вложил вилы.

— Имодж…

— Где ты был столько времени?!

— Сердце новое… отращивал.

Имоджин судорожно дернула подбородком, подавляя желание разрыдаться.

— Место там… есть?

Наконец, наконец, наконец — уткнуться в грудь, обнять, захлюпать носом, вдохнуть любимый запах, ощутить мягкое сено под спиной. Истории просто обязаны хорошо кончаться. Еще совсем чуть-чуть, и…

— Ким, — спросила вдруг она, — а если я рожу тебе близнецов?