Чтение 20–й страницы книги ~Вино из одуванчиков~

скоростью света. Рядом--друг, свистит, как скворец, подбрасывает ногой комья
земли, а ты скачешь, точно верхом на лихом скакуне, по пыльной тропинке и
звенишь в кармане ключами, и все необыкновенно хорошо, все можно потрогать
рукой; все в мире близко и понятно, и так будет всегда.

Такой чудесный был этот день, и вдруг облако поползло по небу, закрыло
солнце -- и все вокруг потемнело.

Джон Хаф уже несколько минут негромко что-то говорил. И вот Дуглас
остановился на тропинке как вкопанный и посмотрел на него.

-- Погоди-ка: что ты сказал?

-- Ты же слышал. Дуг.

-- Ты и вправду... ты уезжаешь?

-- У меня уж и билет есть на поезд, вот он, в кармане. Ду-ДУ-у!
Пф-пф-пф, чух-чух-чух... Ду-ду-ду-у-у-у!

Голос его постепенно замер.

Джон торжественно вынул из кармана железнодорожный билет, и оба
посмотрели на желто-зеленый кусочек картона.

-- Сегодня!--сказал Дуглас.--Вот так раз! Мы ж сегодня собирались
играть в светофор и в статуи! Как же это так вдруг? Весь век ты тут был, в
Гринтауне. А теперь вдруг сорвешься и уедешь? Да как же это?!

-- Понимаешь,--сказал Джон,--папа нашел работу в Милуоки. Но до
сегодняшнего дня мы еще толком не знали...

-- Вот так раз! Да ведь на той неделе баптисты устраивают пикник, а
потом в День труда будет большой карнавал, а там канун Дня всех святых...
Неужели твой папа не может подождать?

Джон покачал головой.

-- Вот беда,-- сказал Дуглас.-- Дай-ка я сяду. Они уселись под старым
дубом, на той стороне холма, откуда виден был город, и стали глядеть вниз, а
солнце разбрасывало вокруг них широкие дрожащие тени, и под деревом было
прохладно, как в пещере. Вдали, внизу лежал город, окутанный дымкой зноя,
все окна в домах были распахнуты настежь. Дугласу хотелось кинуться туда, в
город,-- может, он всей тяжестью, всей громадой, всеми домами замкнет Джона
в кольцо и не даст ему вырваться и удрать.

-- Но мы же друзья,--беспомощно сказал он.

-- И всегда останемся друзьями.

-- Ты сможешь приезжать хоть разок в неделю, а?

-- Папа говорит, только раза два в год. Все-таки восемьдесят миль.

-- Восемьдесят миль--это совсем недалеко!--закричал Дуглас.

-- Конечно, совсем недалеко,-- подтвердил Джон Хаф.

-- У моей бабушки есть телефон. Я буду тебе звонить. Или, может, мы
соберемся в твои края. Вот будет здорово! Джон долго молчал.

-- Давай поговорим про что-нибудь,-- предложил Дуглас.

-- Про что?

-- Тьфу, пропасть! Да ведь раз ты уезжаешь, нужно поговорить про
миллион всяких вещей. Про что мы бы говорили через месяц и еще позже. Про
богомолов, про цеппелины, про акробатов и шпагоглотателей! Давай как будто
ты уже опять приехал -- ну хоть про то, как кузнечики плюются табаком.

-- Знаешь, это чудно, но мне что-то не хочется говорить про кузнечиков.

-- А раньше хотелось!

-- Да.-- Джон упорно смотрел вдаль.-- Наверно, сейчас просто не время.

-- Джон, что с тобой? Ты какой-то странный...

Джон сидел с закрытыми глазами, лицо его искрилось.

-- Дуг, ты знаешь дом Терлов? Помнишь, какой у него верх?

---- Конечно.

-- Там маленькие круглые окошки, и в них разноцветные стекла -- они
всегда были такие?

-- Конечно.

-- Ты уверен?

-- Старые-престарые окошки, они всегда были такие, еще когда нас с
тобой на свете не было.

-- А я их никогда не замечал,--сказал Джон.--А сегодня шел мимо, поднял
голову, смотрю--стекла цветные! Дуг, да как же я их столько лет не замечал?

-- У тебя были другие дела.

-- Ты думаешь?--Джон повернулся и со страхом посмотрел на
Дугласа.--Тьфу, пропасть, Дуг, с чего эти окаянные окошки меня так напугали?
Тут и пугаться нечего, правда? Наверно, это потому, что...--Он говорил
медленно, запинался и путался.--Наверно, уж если я не замечал этих окошек до
самого сегодняшнего дня, значит, я, наверно, еще много чего не замечал... А
с тем, что я видел, как теперь будет? Вдруг я уеду из города и потом не
смогу ничего вспомнить?

-- Что хочешь помнить, то всегда помнишь. Вот я два года назад ездил
летом в лагерь. И там я все-все помнил.

-- А вот и нет. Ты мне сам говорил. Ты просыпался ночью и никак не мог
вспомнить, какое лицо у твоей мамы.

-- Неправда!

-- Со мной ночью так бывает, даже дома,-- знаешь, как это страшно! Я
другой раз ночью встану и иду в спальню к своим: они спят, а я гляжу на них,
проверяю, какие у них лица. А потом прихожу назад в свою комнату -- и опять
не помню! Черт возьми. Дуг, ах, черт возьми!--Джон крепко обхватил руками
коленки.-- Обещай мне одну вещь, Дуг. Обещай, что ты всегда будешь меня
помнить, обещай, что будешь помнить мое лицо и вообще все. Обещаешь?

Ну, это проще простого. У меня в голове есть киноаппарат. Ночью, в
постели, я могу повернуть выключатель--раз!--и готово, на стенке все видно,
как на экране, и ты оттуда кричишь мне и машешь рукой.

-- Дуг, закрой глаза. Теперь скажи: какого цвета у меня глаза? Нет, ты
не подсматривай! Ну? Какого цвета? Дугласа бросило в пот. Веки его
вздрагивали.

-- Ну, знаешь, Джон, это нечестно.

-- Говори!

-- Карие.

Джон отвернулся.

-- Вот и нет.

-- Как же нет?

-- А вот так. Даже непохоже. Джон зажмурился.

-- А ну-ка, повернись,-- сказал Дуглас.-- Открой глаза, я посмотрю.

-- Что толку,-- ответил Джон.-- Ты уже забыл. Я ж говорю, со мной тоже
так бывает.

-- Да повернись ты!--Дуглас схватил друга за волосы и медленно повернул
его голову к себе.

-- Ну ладно.. Джон открыл глаза.

-- Зеленые...-- Дуглас в унынии опустил руки.-- У тебя глаза зеленые...
Ну и что же? Это очень похоже на карие. Почти светло-карие.

-- Дуг, не ври мне.

-- Ладно,-- тихонько сказал Дуглас.-- Не буду. Они еще долго сидели и
молчали, а другие ребята бегали по холму и кричали, и звали их.

Они мчались наперегонки вдоль железной дороги, потом открыли пакеты из
оберточной бумаги и с наслаждением понюхали свой завтрак -- сандвичи с
поджаренной ветчиной, маринованные огурцы и разноцветные мятные конфеты.
Потом опять побежали. Потом Дуглас приник ухом к горячим стальным рельсам и
услыхал, как далеко-далеко, в иных землях, идут невидимые поезда и посылают
ему азбукой Морзе вести сюда, под это палящее солнце. Дуглас распрямился,
оглушенный.

-- Джон!

Потому что Джон все еще бежал, и это было ужасно. Ведь если бежишь,
время точно бежит с тобой. Кричишь, визжишь, бегаешь наперегонки, катаешься
по земле, кувыркаешься, и вдруг--хвать!--солнце уже зашло, гудит гудок
вечернего поезда, и ты плетешься домой ужинать. Чуть отвернулся--и солнце
уже зашло тебе за спину! Нет, есть только один-единственный способ хоть
немного задержать время: надо смотреть на все вокруг, а самому ничего не
делать! Таким способом можно день растянуть на три дня. Ясно: только смотри
и ничего сам не делай.

-- Джон!

Теперь уж от него помощи не дождешься, разве только если как-нибудь
схитрить.

-- Джон, сворачивай, петляй! Собьем их со следа! И они с криком
кинулись наутек под горку, обгоняя ветер, заставляя земное притяжение
помогать им, и дальше--по лугам, за амбары, и наконец голоса гнавшихся за
ними мальчишек замерли далеко позади.

Тогда они забрались в стог сена, оно потрескивало под ними, точно
хворост костра.

-- Давай ничего не делать,-- сказал Джон.

-- Вот и я хотел это сказать,--отозвался Дуглас.

Они сидели не шевелясь и пытались отдышаться.

Что-то тихонько тикало, словно в сене шуршало какое-то насекомое.

Оба услышали это тиканье, но не посмотрели, откуда оно доносится.
Дуглас двинул рукой--теперь тикало в другом месте. Дуглас положил руку себе
на колено-- и вот уже тикает на колене. Он на мгновенье опустил глаза. Три
часа.

Дуглас украдкой прикрыл часы другой рукой и незаметно отвел стрелки
назад.

Теперь у них будет вдоволь времени как следует поглядеть на мир,
почувствовать, как солнце мчится по небу, точно огненный ветер.

Но настала минута--и Джон всем телом ощутил, как переместился
бесплотный груз их теней.

-- Дуг, который час?

---- Половина третьего.

Джон взглянул на небо.

"Не надо",-- подумал Дуглас.

---- Похоже, что не третьего, а четвертого, а может, и все четыре,--
сказал Джон.-- Бой-скаутов учат распознавать такие вещи.

Дуглас вздохнул и снова перевел стрелки.